неподвижно, и лица их были не столь деревянны и неулыбчивы, как  у  слуг
Данстейбла, выстроенных для того, чтобы их осмотрели она и Джеймс.
   Чета Кокинз также ни разу  не  улыбнулась,  подумала  Мэдлин;  словно
зачарованная она шла рядом с миссис Кокинз, учтиво расспрашивающей ее  о
поездке. Домоправительница провела ее в дом, а потом  вверх  по  широкой
дубовой лестнице в ее комнаты.
   А если бы седые волосы этой женщины стянуть под чепцом  хоть  чуточку
сильнее, они просто были бы выдраны с корнем.
   Вот это другое дело, подумала Мэдлин, заметив с облегчением, что  два
высоких окна оживляют ее спальню. У всех горничных был  точно  такой  же
вид, как у миссис Кокинз, у всех волосы были  строго  зачесаны  назад  и
убраны в аккуратные пучки на затылках. Все они выглядели одинаково, если
не считать неизбежной разницы в цвете волос, росте и телосложении.
   Миссис Кокинз остановилась посреди спальни, спина у нее была  прямая,
как шомпол, руками она крепко обхватила себя за талию.
   - Ваша горничная, миледи, будет в туалетной комнате, - сказала она. -
Вы пожелаете привести  себя  в  порядок?  Чай  будет  подан  в  гостиной
немедленно. После чего вы, вероятно, пожелаете принять ванну?
   Мэдлин улыбнулась.
   - Ничего мне не хотелось бы так, как принять ванну, - призналась она.
Потом подошла к окну и посмотрела на зеленые лужайки и  деревья.  -  Как
это будет славно, когда утром не понадобится вставать и  снова  ехать  в
карете!
   - Я буду ждать ваших распоряжений утром, миледи, - чопорно отозвалась
домоправительница, никак не реагируя на приглашение улыбнуться.  -  Пока
же я взяла на себя смелость договориться об обеденном меню с кухаркой.
   - Я уверена - все, что вы  заказали,  вполне  приемлемо,  -  ответила
Мэдлин, снова улыбаясь.
   - И я дала указания слугам, что утренняя  и  вечерняя  молитвы  будут
проходить в холле, а не в кухне, начиная с этого  вечера,  -  продолжала
миссис Кокинз. - Как бы вы оба ни устали, я уверена, что лорд Бэкворт не
пожелает нарушить заведенный порядок.
   Мэдлин едва сдержала изумление. Она  склонила  голову,  надеясь,  что
домоправительница верно истолкует это и удалится.
   - Благодарю вас, миссис Кокинз. Домоправительница пересекла спальню и
открыла дверь в туалетную комнату.
   - Я также беру на себя обязанность проследить, чтобы  ваша  горничная
была одета так,  как  полагается  одеваться  в  нашем  доме,  и  дам  ей
указания, как полагается причесываться в этом доме, согласно желанию его
милости.
   - Благодарю вас, - повторила Мэдлин, поворачиваясь к двери и взглядом
давая понять домоправительнице, что та свободна. - Мы обсудим это утром,
миссис Кокинз. Но прошу вас  ничего  не  предпринимать.  Моей  горничной
разрешается одеваться и причесываться так, как я считаю нужным.
   - Примите мои заверения в глубочайшем  почтении,  миледи,  -  сказала
домоправительница,  -  но  я  полагаю,  что  его  милость  будет   тверд
касательно этого пункта. Вероятно...
   -  Благодарю,  миссис  Кокинз,  -  решительно  проговорила  Мэдлин  и
направилась в туалетную комнату.
   Если ее настроение ухудшалось в течение двух последних  дней,  думала
она,  окуная  лицо  в  холодную  воду,  налитую  горничной,  теперь  оно
опустилось прямо до самых подошв.
   Единственное утешение, подумала она с мрачным юмором, так это то, что
дальше ему падать уже некуда.
 
Глава 15 
 
   Джеймс чувствовал себя так, словно он живет затаив дыхание. Он прожил
в Данстейбл-Холле почти две недели, и  за  все  это  время  ни  разу  не
случилось каких-либо неприятных инцидентов ни в доме, ни  по  соседству,
ни с его женой. Неужели можно надеяться, что в жизни его воцарятся мир и
покой?
   Но покой этот давался непросто.
   Чета Кокинз была недовольна. Нет, их настроение было угадать нелегко,
это так; ни разу за все годы, что он их знал, он не видел, чтобы  кто-то
из них улыбался, хмурился или как-то иначе выражал свои чувства.
   Кокинз маячил у него  под  рукой  в  день  приезда,  после  того  как
домоправительница проводила  Мэдлин  в  ее  апартаменты.  Среди  прочего
дворецкий сообщил своему хозяину, что взял  на  себя  смелость  устроить
так, чтобы молитвы в этот вечер читались в главном холле, а не в  кухне,
как это бывало, когда хозяин не жил дома.
   Полчаса чтения Библии и молитв вечером и  пятнадцать  минут  утром  -
таково неизменное правило в Данстейбл-Холле.
   Джеймс ничего не сказал, но позволил слугам собраться после обеда.  И
взял с собой Мэдлин. И сообщил, глядя на их молчаливые ряды, что  отныне
никаких обязательных молитв не будет.
   - Однако, - добавил он, - у вас будет полчаса по вечерам и пятнадцать
минут по утрам, в течение которых вы можете заниматься чем  вам  угодно.
Те из вас,  кто  хочет  молиться,  могут  делать  это  в  одиночку  либо
группами,  которые  вы  можете  организовать  между  собой   по   вашему
усмотрению.
   Раздался  шепот,  быстро  стихнувший  под  взглядами  Кокинза  и  его
супруги.
   - Кажется, у вас еще осталось двадцать минут, - продолжал  Джеймс,  -
идите и проведите это время, как вам хочется.
   -  Смею  заверить  вашу  милость  в  своем  глубочайшем  уважении,  -
проговорил Кокинз, когда растерянные слуги разошлись, - лорд Бэкворт был
очень строг касательно молитв.
   Джеймс ничего не сказал, только перевел взгляд на стоящего перед  ним
человека.
   Кокинз чопорно поклонился.
   - Будет сделано, как вам угодно, милорд, - сказал он.
   - Работы всегда больше, чем времени, - заявила  миссис  Кокинз.  -  Я
прослежу, милорд, чтобы каждый из слуг был занят как следует.
   - Вероятно, я неточно выразился, -  спохватился  Джеймс.  -  Я  хотел
сказать, что у каждого слуги в этом доме, в том числе и  у  вас,  миссис
Кокинз, будет немного свободного времени и утром, и вечером.
   - Да, милорд, - ответила та, склоняя голову.  Но  Джеймс  понял,  что
Кокинзы недовольны.
   Когда они вернулись в гостиную, Мэдлин рассмеялась.
   - Ах, Джеймс, - сказала она, - это было замечательно.  Вы  видели  их
лица? И вы держались так сурово! Наверное, сам герцог Веллингтон дрогнул
бы перед вами.
   Джеймс стоял лицом к камину и усмехался. Он еле сдерживал смех. Но  и
вспомнить  ему  было  о  чем.  О  том,  как  болели  ноги,  о  скуке.  О
многочисленных наказаниях, если он или Алекс пошевелятся за эти  полчаса
либо зевнут; о часах, когда они стояли на коленях  в  классной  комнате,
читая Библию и пропуская трапезы.
   Много лет тому назад  он  отверг  отцовского  Бога.  И  только  после
пребывания среди безлюдных просторов Канады он стал задаваться вопросом,
существует  ли  Бог  вообще.  И  если  он  существует,  то  должен  быть
совершенно не похож на отцовского Бога. Ему не нужен был отцовский  Бог,
даже если бы он существовал. Он  боролся  бы  с  таким  Богом  до  самой
смерти.
   Когда он отвернулся от камина, было уже поздно присоединяться к смеху
Мэдлин. То, что он сказал, удивило и ее; и его самого.
   - Я буду проводить это  время  -  и  утром,  и  вечером  -  в  личных
размышлениях, - сказал он. То не было шуткой. Ему было любопытно  самому
прочесть Библию. Является ли библейский Бог действительно  Богом  гнева?
Воспоминания подсказывали, что это, возможно,  не  так,  хотя  вырос  он
именно с таким давящим впечатлением. - Вы же, Мэдлин,  можете  проводить
это время, как вам угодно.
   Смех замер у нее на устах. Она словно бы не знала, что ему  ответить.
А он был смущен своими словами.  Он  стоял  и  сурово  смотрел  на  нее,
стиснув руки за спиной, до тех пор, пока она,  вспыхнув,  не  подошла  к
фортепьяно, за которым и провела последующий час.
   Кажется, он совершенно не в состоянии  разговаривать  с  ней.  И  чем
больше он велел себе расслабиться и сказать ей то, что  ему  хочется  ей
сказать, тем менее возможным представлялось ему  держаться  с  ней  хоть
сколько-нибудь естественно.
   Даже еще до случая с молитвами у него была возможность  установить  с
ней более нежные отношения. Когда они вышли к  обеду,  он  усадил  ее  в
конце длинного стола, а сам уселся напротив.
   - Разве необходимо, - спросила она, едва заметно улыбаясь,  -  сидеть
так далеко друг от друга, Джеймс?
   Ему и в голову не пришло размышлять над этим. Они  просто  сели  так,
как всегда сидели его мать и отец.
   - Кокинз, - сказал он, - поставьте,  пожалуйста,  прибор  ее  милости
справа от меня. И делайте так всегда.
   Когда она села на новое место, весело улыбаясь ему, он  посмотрел  на
нее и спросил:
   - Вам здесь удобнее?
   Он не совсем понял, почему ее улыбка  тут  же  исчезла,  а  в  глазах
появилась враждебность.
   - Благодарю, здесь отлично,  -  откликнулась  она;  голос  ее  звучал
холодно, спина была прямой, и она сидела, не касаясь ею спинки стула.  -
Мне  сообщили,  что  вы  потребуете  от  моей   горничной   носить   эту
отвратительную форму, в которую одеты все в  доме,  и  стягивать  волосы
сзади тугим узлом, как это делают все служанки. Да будет вам известно, я
этого не желаю. Я не стану терпеть такую мелочную тиранию.
   - Господи, Мэдлин, -  проговорил  он,  раздражаясь  оттого,  что  она
подумала, будто подобное указание может исходить от него, -  неужели  вы
думаете, что меня заботит, как одета ваша горничная? Это просто смешно.
   И они молча принялись за суп.
   - Я полагаю, что домашняя прислуга, за исключением дворецкого и моего
лакея, - это ваша сфера, - продолжал  он,  сознавая,  что  в  этом  доме
подобные слова произведут полный переворот. Его мать никогда ни  во  что
не вмешивалась.  -  Вы  можете  произвести  любые  перемены,  какие  вам
заблагорассудится, Мэдлин.
   С некоторым огорчением  он  прислушивался  к  собственному  голосу  -
повелительному, небрежному, звучащему так, словно  его  не  интересовало
ничто, имеющее отношение к ее миру.
   - Хорошо, - сказала она. - Смею вас уверить, перемены будут.
   Основное блюдо они съели молча.
   - Мне нравится моя спальня,  -  весело  проговорила  наконец  молодая
женщина. - Она светлая и просторная.
   - Надеюсь, в таком случае вам понравится и моя тоже, - отозвался  он,
- поскольку спать вы будете именно там.
   - Вот как? - На щеках ее проступил румянец, глаза засветились, и  это
вызвало в нем прилив желания.
   Но Джеймс осознал, что это он сказал громко в присутствии  дворецкого
и двух лакеев, стоявших, подобно деревянным статуям,  у  буфета,  и  что
выразило  ее  лицо.  И  вместо  того  чтобы  просто  улыбнуться  ей  или
совершенно переменить тему, он все испортил окончательно.
   Джеймс посмотрел ей прямо в глаза.
   - Попробуйте лечь спать где-нибудь в другом месте, - заявил он, - и я
приду и уведу вас силой.
   Мэдлин отшатнулась, словно он ударил ее. И он понял,  что  слова  его
прозвучали не как шутка или вызов. Они прозвучали как угроза.
   В последующие полторы недели после их прибытия  в  Данстейбл-Холл  он
научился проводить как можно больше времени без  нее  в  течение  дня  и
сводить все разговоры исключительно  к  домашним  делам.  И  между  ними
установилось некое подобие мира. Мэдлин  изучала,  как  ведется  дом,  и
излагала свои пожелания миссис Кокинз. У горничной, которая принесла  им
завтрак на четвертый день,  из-под  чепца  выглядывали  локоны.  Услышав
похвалу Мэдлин, девушка вспыхнула и улыбнулась.
   Мэдлин казалась не очень несчастной.
   И если он оказался совершенно неспособным выказывать ей  свою  любовь
словесно или выражением лица, он пытался возместить это  по  ночам.  Она
действовала на него как наркотик. Он  пристрастился  к  этому  наркотику
задолго до их приезда в Данстейбл-Холл.
   Но то была потребность не только в личном удовлетворении. В нем  жила
не менее сильная потребность любить ее, сделать так, чтобы ласки  и  для
нее превратились в прекрасные и совершенные переживания. И  его  главное
утешение, главная надежда  в  течение  первых  дней  их  семейной  жизни
заключались в том, что это ему в основном удавалось. Она почти  так  же,
как и он, наслаждалась любовными играми и  училась  приумножать  и  свое
наслаждение, и его.
   Если бы только он мог прошептать ей что-нибудь! Но он не мог, поэтому
и не стал размышлять об этом. В целом его  семейная  жизнь  устраивалась
значительно лучше, чем ему казалось в день свадьбы.
   Хотя, конечно, оснований для радости не  было.  После  того  как  они
прожили дома неделю,  она  сообщила  ему  с  вызывающим  видом,  что  не
забеременела.
   - Ну что ж, - сказал он, скрывая разочарование,  -  кажется,  вам  не
стоило выходить за меня, Мэдлин. Вы могли выскользнуть из  этой  сети  и
остаться свободной.
   - Я вышла за вас не поэтому, - возразила она.
   - Почему же?
   - Не знаю, - ответила она, помолчав.  -  Возможно,  из  неосознанного
желания быть наказанной.
   Нет, особой гармонии в их браке не было. Только хрупкий мир.
   Он много времени посвящал осмотру своего поместья; он ездил вместе  с
управляющим, расспрашивая его о том, как ведется хозяйство.  Хотя  он  и
жил дома до двадцати шести лет, отец никогда не разрешал ему помогать  в
делах имения. Его неосведомленность в этих вопросах была почти полная.
   Постепенно он выяснил, что условия, в которых  живут  его  работники,
плата, которую они получают за свой труд, просто плачевны. У арендаторов
накопилось множество  жалоб,  на  которые  никто  не  обращал  внимания.
Неотложных дел было очень много. Но первые недели он  только  смотрел  и
слушал, не  делая  никаких  поспешных  выводов  и  решений,  которые  со
временем могли бы оказаться гибельными.
   Он совсем забыл, что за пределами его владений существует целый  мир.
Во времена его отца другого мира как будто не существовало.  С  соседями
почти не общались,  поскольку  все  они  рано  или  поздно  признавались
безбожниками. Алекс и ему было не с кем играть в детстве, кроме как друг
с другом. Любой  ребенок,  с  которым  они  могли  бы  поиграть,  только
совратил бы их с пути истинного.
   Поэтому ему показалось довольно странным, что их пригласили на обед и
на вечерний прием в дом мистера  Хупера,  процветающего  землевладельца,
чьи владения соседствовали с его владениями на  западе.  После  спора  о
границах владений, имевшего место  двадцать  или  около  того  лет  тому
назад, Хупера вычеркнули из списка знакомых.
   - На завтра мы приглашены на  обед  к  нашим  соседям,  -  сказал  он
Мэдлин, войдя в ее утреннюю гостиную, где она писала письма.
   - Вот как? А я уже начала было задаваться вопросом,  есть  ли  у  нас
вообще соседи, хотя в прошлое воскресенье в  церкви  народу  было  очень
много.
   - Мой отец почти ни с кем не общался, - пояснил он. -  Возможно,  они
думают, что и я такой же. А может быть, так оно и есть.
   - Нет, вы не такой, - возразила  молодая  женщина.  Потом  проказливо
улыбнулась - он нечасто видел у нее на лице такое выражение,  когда  она
смотрела на него. - Тессу, верхнюю горничную, которая  немного  хромает,
застали у конюшен вчера вечером, она  целовалась  с  одним  из  конюхов.
Миссис Кокинз сообщила мне, что обоих слуг уволили тотчас же.
   - Хм! - отозвался он смущенно. - Я, без сомнения, пожалею о том,  что
вступился за них.
   - Сегодня утром вы сказали мистеру Кокинзу, что они должны остаться и
получить разрешение обвенчаться. По тому, как миссис Кокинз рассказывала
мне эту историю, я поняла, что во времена вашего отца, Джеймс,  подобные
скандальные происшествия считались недопустимыми.
   - Ну, - ворчливо отозвался он, - этот человек - хороший конюх.
   - А, это объясняет  вашу  снисходительность,  -  проговорила  она.  -
Сегодня утром я получила письма от Анны и Аллана Пенворта.
   - Пенворта? - нахмурился он. - Он что же,  пишет  вам?  Разве  он  не
знает, что вы вышли замуж?
   - Разумеется, знает. Иначе с какой стати он  послал  бы  свое  письмо
сюда? В прошлом году мы часто переписывались. Он  пишет,  что  ходит  на
своей искусственной ноге до тех пор, пока весь не покрывается  синяками.
- Она засмеялась. - Нет, вы  только  вообразите!  Я  обручилась  с  ним,
полагая, что он будет нуждаться во мне до конца дней  своих.  Он  просто
чудо! Он пишет, что, вероятно, приедет в Лондон на следующий сезон.
   - Ну и что же, вы туда не поедете.
   - Я и не собираюсь, - ответила она. Потом нахмурилась.  -  Почему  вы
так смотрите на меня?
   - Если вы думаете, что я потерплю, что  вы  переписываетесь  с  вашим
прежним поклонником и намереваетесь встретиться с ним, - сказал он, - вы
плохо меня знаете, Мэдлин. Вы  можете  жалеть  о  том,  какого  мужа  вы
выбрали, но выбор уже сделан.
   Она  отбросила  гусиное  перо,  брызнув   чернилами   на   наполовину
исписанный лист бумаги, лежащий перед ней на секретере, и вскочила.
   - Что вы хотите сказать? -  воскликнула  она.  -  Что  мы  с  Алланом
обмениваемся  любовными  посланиями?   Что   я   обмениваюсь   подобными
посланиями с полудюжиной других мужчин? Или с дюжиной? Что  я  собираюсь
тайно встречаться с ними со всеми? Как  вы  смеете  говорить  мне  такие
вещи!
   - Вы всегда были неисправимой кокеткой, - сказал он.  -  Не  знаю,  с
чего это я стал бы ожидать, что теперь вы изменились.
   - А вы всегда были тираном, лишенным чувства юмора, - бросила она.  -
Я не знаю, почему единственный случай со слугами заставил  меня  решить,
что вы изменились. Я обманулась. В будущем,  Джеймс,  я  не  стану  даже
пытаться рассказывать вам о том, что мне пишут,  и  вообще  рассказывать
вам хоть что-нибудь о своей жизни. Я все буду держать  при  себе,  а  вы
можете думать и воображать все, что вам заблагорассудится.
   - Я сокрушен, - сказал он. - У нас были  такие  тесные  отношения  до
этого.
   - Возможно, со временем я заведу любовника, -  отозвалась  она.  -  Я
думаю, что настанет день, когда мне захочется внести в мою жизнь немного
света и волнений. А от вас я, разумеется, не получу ни того ни другого.
   Несколькими шагами он пересек  комнату  и  схватил  ее  за  руки  так
крепко, что она вздрогнула.
   - Если я не могу внести в вашу жизнь волнения, - сказал он, - так это
потому, вероятно, что ваша палитра перенасыщена пустой фривольностью. Вы
можете попробовать завести любовника, Мэдлин, - себе на  гибель.  -  Его
глаза, устремленные на нее, сузились; дыхание участилось.
   Она посмотрела на него и рассмеялась.
   - Подите прочь, - сказала она. - Полагаю, следующим  вашим  движением
будет сунуть меня под мышку и отшлепать так, что я до конца дня  пролежу
на кровати вниз лицом. Или поцеловать меня с такой яростью, что  губы  у
меня распухнут и всю неделю будут синими. Не  разочаровывайте  же  меня,
Джеймс. Играйте роль деспотичного лорда и хозяина. Она  вам  так  хорошо
удается!
   Джеймс  уронил  руки  и  стоял,  не  сводя  с  нее  глаз;  плечи  его
опустились. Боевой пыл исчез из ее глаз. Мэдлин опустила их вниз.
   - Наверное, ваш отец разговаривал с  вами  и  вашей  матушкой  именно
таким  образом,  -  сказала  она.  -  Но  со  мной  вы  не  будете   так
разговаривать, и не мечтайте. А если вы меня ударите, я отвечу  вам  тем
же. Если же вы употребите меня от злости или из желания наказать, я уйду
от вас. - И она посмотрела ему в глаза.
   - Я никогда вас не ударю, - проговорил он, - как бы  вы  ни  вызывали
меня на это. Что же до остального, если вы от меня уйдете,  я  явлюсь  к
вам и верну обратно. Даже если вы спрячетесь на краю света. Вы моя жена,
и таковой вы пребудете до тех пор, пока мы оба живы.
   "Потому что вы нужны мне. Потому что я люблю вас. Потому что я  снова
и снова хочу сделать вас счастливой. Потому что одна мысль о том, что вы
обратите внимание на кого-то другого, приводит  меня  в  бешенство".  Он
глубоко заглянул ей в глаза; на лице его была маска. Потом он повернулся
и вышел, не сказав больше ни слова.
   Хуперам  была  послана  записка,  в  которой   сообщалось,   что   их
приглашение принято.
 
*** 
 
   Мэдлин очень обрадовалась, узнав, что по крайней мере  один  раз  они
побывают в гостях. В первую неделю