, - ответил он.
   Он еще раз поцеловал ее, на этот раз  весьма  пылко.  -  Может,  я  и
скучный малый, Джин, - проговорил наконец Ховард, - но я всегда буду вам
предан.
   - Я люблю вас, Ховард, - сказала Джин.
 
*** 
 
   Этим  вечером  стоило  гордиться.  Она   весь   вечер   держалась   с
достоинством, которого требовал ее возраст, -  без  всякой  нарочитой  и
предвзятой веселости, без всякого кокетства.
   Но всякой выносливости есть предел. Мэдлин гордилась собой  и  знала,
что не сорвется, но будет продолжать свою новую жизнь и быть  счастливой
при этом, потому что не  в  ее  натуре  быть  несчастной  на  протяжении
долгого времени. Но несчастливая пора тоже бывает, и такая пора  грозила
ей в недалеком будущем.
   Бал скоро кончится, все пойдут спать и проспят до  позднего  утра.  А
потом начнется страшная суета и толкотня, а леди  Бэкворт  и  Александра
заплачут. И он уедет.
   Больше она не могла  танцевать.  Вероятно,  если  она  ускользнет  от
гостей и ляжет в постель и уснет, то все проспит. А когда проснется,  он
уже уедет.
   Нет, и лечь в постель она тоже не может. В тишине спальни  будет  еще
хуже.
   И Мэдлин вышла из бального зала через французские дверей  и  обогнула
дом и сад. И пошла по усыпанной  гравием  дорожке,  пока  не  подошла  к
каменному фонтану. Именно здесь она танцевала с ним и целовалась  в  тот
раз. Именно здесь они не сказали друг другу последнее прости, потому что
она не знала, что он уезжает.
   Мэдлин стояла и смотрела на воду в чаше фонтана, на рябь,  сверкающую
под луной. Опустила руку в воду, отметив, какая она прохладная.  Услышав
скрип гравия за спиной, девушка не обернулась. Она  знала,  кто  это.  В
глубине  души  Мэдлин  в  этом  не  сомневалась.  Ей   не   нужно   было
оборачиваться.
   - Трудно поверить, что прошло четыре года, -  произнесла  она,  когда
шум шагов стих.
   - Да, - сказал он.
   - Но на сей раз вы намерены соблюсти приличия, - продолжала Мэдлин, с
улыбкой поворачиваясь к  нему.  Луна  светила  ему  в  спину.  Лицо  его
скрывалось в темноте. - Прилично попрощаться завтра, вместо  того  чтобы
умчаться в ночь.
   - Да, - сказал он. - Прощаться я буду завтра. Но не с  вами.  С  вами
мне завтра не хотелось бы видеться.
   Мэдлин обхватила себя руками, словно баюкала свою боль. Но решила  не
обижаться. Ей ведь тоже не хотелось видеться с ним утром.
   Он протянул ей правую руку:
   - До свидания, Мэдлин.
   Она долго смотрела на эту руку, прежде  чем  вложить  в  нее  свою  и
ощутить крепкое пожатие.
   - До свидания, Джеймс.
   Но когда их руки разжались, он не повернулся и не ушел.  Он  стоял  и
смотрел на нее, и она старалась запечатлеть его в своей  памяти.  Потому
что она знала - неделями она будет питаться  этим  мгновением.  А  может
быть, месяцами или годами.
   Когда его пальцы, легко очертив линию  ее  подбородка,  замерли,  она
закрыла глаза, впитывая это  прикосновение  всеми  нервными  окончаниями
своего тела.
   - Хотелось бы мне знать, - мягко проговорил он, - могли бы мы с  вами
стать  друзьями,  если  бы  постарались?  Или  противоречия  между  нами
коренятся в глубине наших характеров? Равно как и влечение.
   Мэдлин не могла ему ответить. Даже ради  спасения  собственной  жизни
она не смогла бы выдавить  ни  слова  из  своего  саднящего  горла.  Она
закрыла глаза и слегка покачала головой.
   Она не могла так же открыть  глаза,  как  не  могла  заговорить.  Его
пальцы все еще прикасались к ее подбородку.  Его  губы  были  мягкими  и
неторопливыми.
   А потом  и  губы,  и  рука  исчезли.  Снова  слышалось  только  тихое
похрустывание гравия. Но она не открывала глаз.
 
*** 
 
   Граф Эмберли прощался со своими гостями; жена стояла рядом с ним.
   - Славный бал, Эмберли, - сказал сэр Перегрин Лэмпман,  пожимая  руку
друга. - Хотя я смертельно обижен, что у вашей жены не нашлось для  меня
свободного танца.
   - Алекс никого не отличает особо, - ответил граф с  усмешкой.  -  Она
танцует со всеми, кто ее пригласит. Попытайтесь  еще  разок  через  год,
Перри.
   - Превосходный бал, превосходный бал! - сказал сэр Уильям  Кэррингтон
с сияющей улыбкой, звонко целуя в щеку племянницу жены. - Но я собираюсь
писать в Лондон на этой неделе, Эдмунд, и передам им последние  сплетни.
Вы только один раз танцевали со своей  женой.  Это  неприлично,  мальчик
мой.
   - Ах, Уильям! - сказала его жена, краснея и стискивая ему руку. -  Не
обращайте на него внимания, Эдмунд. Он очень любит  шутить.  Все  знают,
что вы с удовольствием протанцевали бы с Александрой всю ночь.
   - Чудесный вечер, как всегда, милорд, - сказал мистер Кортни, пожимая
руку графа сокрушительным  рукопожатием  и  сердечно  кивая  графине.  -
Чудесный вечер! Я могу сказать это от  имени  всего  моего  семейства  и
очень жалею, что моей Сьюзен здесь не было.
   - Вы уезжаете вскоре  в  Лондон?  -  спросил  граф,  улыбаясь  миссис
Кортни. - Пожалуйста, передайте Сьюзен нашу поздравления.
   - Очень мило с вашей стороны, милорд, - проговорил мистер  Кортни.  -
Миссис Кортни уезжает завтра. Я могу доложить  присутствующему  обществу
шепотом, милорд и  миледи,  хотя,  конечно,  официально  еще  ничего  не
решено, пока отец молодой леди не даст согласия...
   Граф посмотрел  с  интересом  на  своего  соседа  и  на  вспыхнувшего
Ховарда, стоявшего рядом с отцом.
   - Мисс Кэмерон сегодня  вечером  приняла  предложение  Ховарда,  -  с
торжествующим видом провозгласил мистер Кортни. - И миссис Кортни и я  -
мы просто растерялись от счастья.
   - Вот как, Ховард!  -  И  граф  протянул  руку  своему  арендатору  и
сердечно пожал ее. - Поздравляю!  Я  уверен,  что  вы  сделали  разумный
выбор. Где же мисс Кэмерон?
   Она  стояла  неподалеку,  под  руку  с  Джеймсом,  вид  у   нее   был
встревоженный и смущенный. Когда граф поцеловал ее  в  щеку,  а  графиня
обняла, девушка, кажется, вздохнула с облегчением.
   -  Надеюсь,  вы  не  подумаете,  что  я  употребила   во   зло   ваше
гостеприимство, - сказала она.
   - Я целый год строил  планы,  как  бы  поудачнее  женить  Ховарда,  -
признался Эдмунд. -  Видите  ли,  моим  арендаторам  нужно  обзаводиться
женами, если они намерены иметь процветающее хозяйство, удобные  дома  и
душевный покой.
   Джин взглянула на Джеймса, который улыбался ей успокаивающей улыбкой,
а потом бросила робкий взгляд на  своего  нареченного.  Он  держался  на
заднем плане, в то время как его отец с матерью обняли ее еще раз  перед
уходом. Ей показалось, что все косточки у нее хрустнули  -  таковы  были
нежные отеческие объятия мистера Кортни.
 
Глава 12 
 
   Джеймс Парнелл и Дункан Кэмерон стояли бок о бок на палубе  "Адеоны".
Оба они облокотились о поручень и смотрели через реку на  Лондон.  Судно
должно было отчалить с отливом.
   - Я доволен, что увидел его, пусть один только раз,  -  после  долгой
паузы произнес Дункан. - Но не могу сказать, что  мне  жаль  уезжать.  Я
предпочитаю спокойную жизнь.
   - Да, - согласился Джеймс, - я никогда особенно не любил Лондон.
   - А мой отец все-таки решил провести здесь еще одну  зиму,  -  сказал
Дункан, качая головой. - Вряд ли я смог бы остаться здесь.
   - Согласитесь, что у  него  были  основательные  причины  для  такого
решения, - возразил Джеймс. - Джин почувствовала бы себя очень одинокой,
простившись с вами обоими, когда она еще даже не обвенчалась.
   - Как вы считаете, она будет счастлива с Кортни? - спросил его  друг.
- Признаюсь, я думал, что она найдет себе кого-то получше. Все-таки  она
самая красивая в нашей семье.
   - Кортни - вполне процветающее семейство, - ответил Джеймс, - и очень
трудолюбивое. Их все уважают. И кажется, они  в  семье  очень  привязаны
друг к другу. Я думаю, в этом браке у Джин  столько  же  шансов  обрести
счастье, как и в любом другом.
   - Ладно, - проговорил Дункан. - Наверное, она сама так решила. Что же
до меня, то я жду не дождусь, когда вернусь к своей жене и сыну.
   Они погрузились в  молчание;  мысли  одного  обогнали  его  самого  и
улетели туда, куда он уезжал; они забежали в следующую весну,  когда  он
снова присоединится к отряду, сядет в каноэ, оставит позади  цивилизацию
и доберется до маленького торгового поста, который называет своим домом,
до черноволосой женщины и крепкого  черноглазого  парнишки,  которых  он
оставил там больше года назад.
   Джеймс же не мог думать о  том,  что  его  ждет  впереди.  Мысли  его
оставались на острове, который  он  покидал.  Он  задумчиво  разглядывал
лодчонки, скользящие по реке, каждая из которых  направлялась  по  своим
делам. А видел он свою мать с носовым  платком,  прижатым  к  глазам,  и
Алекс, бледную, улыбающуюся и крепко  обнимающую  его.  И  своего  отца,
удивившего его тем, что он вышел из дома, подошел к карете, когда он уже
уезжал, и пожал ему руку, хотя его лицо оставалось холодным.
   Отсутствие при отъезде, Мэдлин было весьма заметно, хотя она стояла у
переднего окна длинной галереи. Он обнаружил это,  когда  поднял  глаза,
отчаянно желая увидеть ее в  последний  раз.  Она  не  отпрянула,  чтобы
остаться незамеченной. Но она и не улыбнулась и никак не  прореагировала
на его приподнятую в знак прощания руку.
   Одна из лодчонок, похоже, направлялась к "Адеоне". Джеймс наблюдал за
ней без всякого интереса.
   - Кажется, я его знаю, - сказал он Дункану,  хмурясь  и  указывая  на
человека, закутанного в плащ,  который  сидел  посредине  приближающейся
лодчонки. - Кто это?
   Но ответ пришел к нему еще до того, как его друг успел посмотреть  на
человека, покачать головой и заявить, что этого малого  он  в  жизни  не
видал. То был слуга из Эмберли-Корта.
   Отец! Что-то случилось с отцом. Джеймс почувствовал, как  сердце  его
забилось и кровь застучала в висках.
   Когда  слуга  наконец  поднялся  на  борт,  Джеймс  был  уже  наверху
лестницы. Он вопросительно посмотрел на человека, молча протянувшего ему
письмо.
   - Что-нибудь стряслось,  Джеймс?  -  спросил  минутой  позже  Кэмерон
Дункан.
   - Отец, -  ответил  Джеймс,  не  сводя  глаз  с  короткой,  торопливо
написанной записки в своей руке. - У него апоплексический удар.
   - Бог ты мой! - воскликнул Дункан, хлопая друга  по  плечу.  -  Плохо
дело, да?
   - Эмберли, судя по всему, так полагает, - отозвался Джеймс. Он еще  с
минуту смотрел на письмо, потом скомкал его  и  взглянул  на  Дункана  с
видом человека, внезапно принявшего  решение.  -  Как  вы  считаете,  вы
сможете присмотреть, чтобы все мои сундуки принесли сюда,  пока  я  буду
разговаривать с капитаном?
   Дункан еще раз хлопнул его по плечу, после чего исчез внизу.  Полчаса
спустя Джеймс Парнелл сидел в  лодчонке  рядом  со  слугой  из  Эмберли,
поднимая руку в прощальном приветствии своему другу, оставшемуся  стоять
у поручней "Адеоны".
 
*** 
 
   - Алекс... - Граф взял жену за плечи и тихо сказал ей на ухо:
   - Вам нужно пойти отдохнуть, дорогая.
   Она сидела у постели отца, вслушиваясь  в  его  прерывистое  дыхание,
всматриваясь в его полуопущенные веки и  белые  холодные  руки,  лежащие
поверх одеяла. Позади нее у окна сидела мать  и  плакала;  рядом  с  ней
сидела вдовствующая графиня Эмберли.
   - Что? - спросила Александра.
   - Вам нужно пойти отдохнуть, - повторил граф. - Вы сидите  здесь  уже
пять часов.
   Она послушно поднялась; муж обнял ее за  плечи  одной  рукой,  и  она
позволила ему увести себя.
   - Мне кажется, ему лучше, - сказала она. - Он дышит ровнее.
   - Вам нужно отдохнуть, - сказал он, уводя ее в спальню. -  Вы  совсем
не спали, Алекс.
   - Разве вы заметили? - спросила она, подчиняясь  нажатию  его  рук  и
садясь на край кровати, в то время как он нагнулся, чтобы  снять  с  нее
туфли. - Как вы думаете, ему лучше, Эдмунд?
   - Будем надеяться, дорогая, - ответил он. - Но не  нужно  забывать  о
том, что сказал доктор Хэнсон.
   - Он ошибся, - возразила Алекс, нагибая голову вперед, потому что муж
принялся вытаскивать шпильки из ее волос.  -  Я  знаю,  что  он  ошибся,
Эдмунд. Отец - сильный человек, и он поправился после предыдущего удара.
   Эдмунд наклонился и поцеловал ее в губы, а потом на мгновение исчез в
ее  туалетной  комнате,  чтобы   принести   расческу.   Затем   принялся
расчесывать ее волосы.
   - Только пятьдесят раз, - сказал он, - а потом вы  ляжете.  И  будете
спать. Я побуду здесь, пока вы не уснете, а если не уснете через  десять
минут, обещаю, что будете наказаны.
   - Вы позовете меня, Эдмунд, если что-нибудь...  -  Алекс  бросила  на
мужа отчаянный взгляд.
   - Я вас позову, - пообещал он.
   - И если приедет Джеймс?  -  Она  смотрела,  как  он  отнес  расческу
обратно в туалетную; как ребенок, она ждала, чтобы он отогнул  одеяло  и
она могла бы откинуться на подушки. - Он  приедет,  Эдмунд,  правда  же?
Ваше письмо застанет его вовремя? И он приедет?
   Он укрыл ее, еще раз поцеловал и прилег рядом поверх одеяла, подложив
стиснутые руки себе под голову.
   - Письмо могло и опоздать, - заметил он. - Корабль уже мог  отчалить.
Мы оба понимаем это, Алекс.  А  завтра  все  узнаем  наверняка.  К  тому
времени Питере должен вернуться. Спите, любовь моя.
   Мэдлин стояла  на  арочном  каменном  мосту  над  рекой,  опираясь  о
балюстраду и глядя на текущую под мост воду. Она немного отошла от  дома
и теперь медленно вдыхала свежий воздух.
   Она только что встретила сэра Перри, направлявшегося в  Эмберли-Корт.
За час до того там появился пастор, поскольку Эдмунд решил  позаботиться
о его присутствии. А незадолго до этого приехали Анна  и  Уолтер,  когда
она и сэр Седрик уже принимали мистера Кортни и мистера Мортона.
   Задача принимать посетителей, поток  которых  почти  не  прекращался,
легла в основном на  плечи  Мэдлин  и  сэра  Седрика.  Разумеется,  леди
Бэкворт и Александра проводили все время,  когда  не  спали,  в  комнате
больного, и там же зачастую находилась мать Мэдлин.  Эдмунд  должен  был
заниматься  делами  имения;  к  тому  же  он  пытался  быть  для   детей
одновременно и отцом, и матерью.
   Мэдлин улыбнулась, глядя на воду  невидящими  глазами.  Всего  неделю
назад она спрашивала себя, что будет делать в дни между отъездом Джеймса
из Эмберли и отходом его корабля, как ей  удастся  не  дать  воли  своим
мыслям и чувствам. Ни один из  ее  старательно  составленных  планов  на
первые пять дней не осуществился.
   И что будет теперь,  если  он  вернется?  Что,  если  письмо  Эдмунда
застало его вовремя и Джеймс решит вернуться в Эмберли,  а  не  плыть  в
Канаду?
   Мэдлин подняла глаза к восточному склону холма, на дорогу, по которой
обычно подъезжают к дому. Она поняла, что делает это  ежеминутно  с  тех
пор, как вышла из дому. Но даже если он и приедет, самое  раннее,  когда
его можно ожидать, - это завтра.
   А что, если он приедет? Она не готова к его приезду.  Она  не  знает,
как ей быть в таком случае.
   А что, если он не приедет? Она не готова  к  его  неприезду.  Она  не
знает, как ей быть и в таком случае тоже.
   По склону холма спускался одинокий всадник. Но это, конечно,  не  он.
Его нельзя ожидать раньше завтрашнего дня. Это мог быть  мистер  Уотсон,
или Майлз Кортни, или кто-нибудь еще. Но она выпрямилась и  смотрела  на
всадника; интуиция и участившиеся удары сердца подсказали ей,  кто  это.
даже до того, как он подъехал достаточно близко и его  можно  было  ясно
рассмотреть.
   Мэдлин осталась стоять на месте и только поворачивалась, в  то  время
как он приближался, так что в конце концов перила моста оказались у  нее
за спиной. Он был бледен и небрит. Джеймс остановил коня на мосту, и его
усталые темные глаза впились в нее.
   - Он еще жив, - сказала она.
   - Еще? - Голос его звучал хрипло. - Значит, предполагалось худшее?
   Он ждал ответа, не сводя с  нее  глаз.  Мэдлин  коротко  кивнула.  Ей
показалось, что он хочет что-то добавить, но Джеймс  промолчал.  Ослабив
поводья, он пустил коня шагом.
   На ступенях его ждал Эдмунд. Мэдлин увидела  брата,  когда  повернула
голову, чтобы посмотреть на дом.
 
*** 
 
   Была поздняя ночь. Джеймс потерял счет времени. Ведь последние дни  и
ночи так смешались в его голове, что он не в состоянии  был  определить,
какой нынче день. Он спал пять часов - по крайней мере  так  сказал  ему
Эдмунд - после того как приехал, после того как обнял  мать  и  Алекс  и
провел целый час, стоя у ложа отца и не сводя с него глаз.
   И вот теперь он снова стоит здесь - в этой комнате он еще ни разу  не
присел. Мать сидит у окна, голова ее упала на грудь. Алекс ушла спать по
настоянию Эдмунда и свекрови.
   Отец дышал с таким трудом, что дыхание его походило скорее  на  храп.
Глаза были полуоткрыты. Руки лежали на одеяле точно так же,  как  лежали
раньше, в тот день, когда приехал Джеймс. Он так и не пошевелился.
   Врач сказал, что на выздоровление практически нет надежды.  Его  отец
умирает.
   Джеймс коснулся отцовской руки. Она была холодной. - Отец,  -  сказал
он, - вы меня слышите? Не умирайте. Откройте глаза, узнайте меня.
   Он помнил, что мать обнимала их и целовала,  когда  они  были  совсем
маленькими, и время от времени скрывала  их  мелкие  шалости.  Например,
однажды она велела тайком унести по задней лестнице на кухню его грязную
одежду, после того как он нарушил запрет и побывал на  торфяном  болоте.
Но ее вовремя научили, что подобные проявления нежности - это  слабость,
которая только поощряет в детях своенравие.
   - Всего лишь один взгляд, - сказал он. - Один ласковый взгляд, отец.
   Отца он боялся и боготворил. Детство и большую часть юности он провел
в страстном стремлении жить так,  чтобы  оправдать  отцовские  ожидания.
Бунтовал он не часто, а когда бунтовал, потом его снедали чувство  вины,
угрызения совести и ужас перед гневом отца и Господа.  Он  прожил  много
лет, тоскуя в ожидании отцовской любви и  черпая  силы  в  его  нечастых
взглядах, в которых мелькала гордость за сына.
   - Благословите меня перед смертью, - просил Джеймс того, кто лежал на
кровати без сознания, - благословите меня хотя бы взглядом!
   А потом были школа и университет;  оказалось,  что  в  других  семьях
жизнь не такая суровая, любовь проявляли открыто. В иных  снисходительно
относились к слабостям, непослушанию и своенравию, которые  сглаживались
силой любви.
   И тогда он восстал против  отца  во  имя  любви.  Он  увлекся  Дорой,
которая росла в соседнем имении вместе со своим братом и находилась  под
опекой герцога  Питерли.  Джеймс  полюбил  ее  и  сознательно,  свободно
признался ей в любви. Она не противилась. А он мечтал о том,  что  будет
жить с ней счастливо.
   Он мечтал о свободе. Но он не был бы свободен, даже  и  без  ужасного
вмешательства его отца. Теперь он это понимал.  Потому  что  сковывающие
его цепи он нес в себе. Они  были  частью  его  воспитания,  частью  его
характера. Он  был  не  способен  любить,  не  способен  сделать  любовь
путеводной силой своей жизни.
   Он мог только смотреть на любовь извне и  понимать,  что  никогда  не
окажется внутри. Мэдлин была права, когда сказала  ему  много  лет  тому
назад, что он никогда не сможет убежать достаточно  далеко,  потому  что
ему никуда не деться от себя самого.
   - Я люблю вас, - сказал он отцу. - Скажите, что  и  вы  любите  меня,
папа. Освободите меня.
   Он погубил Дору. Это сделал не отец. Это сделал он. Потому  что  если
бы Джеймс не стал спать с ней, бросив этим  прекрасным  поступком  вызов
всему тому, что было  правильно  в  соответствии  с  теми  понятиями,  в
которых его воспитывали, то его отцу не во что было бы вмешиваться. Дора
могла бы свободно стать взрослой и выбрать себе мужа - или ей бы выбрали
кого-то гораздо более подходящего.
   Он не мог обвинять отца за то, что  случилось  с  ней.  Винить  нужно
себя. Он погубил другого человека.
   - Простите меня, - прошептал он отцу. - Я вовлек вас в эту  авантюру.
Это целиком моя вина, не ваша. Простите меня, папа.
   Он не знал, сколько вр