нь.  Мне
кажется, у нее есть и то и другое, Маркус, хотя я и не понимаю, как  это
возможно после всех детских лет. Но, во всяком случае, она знает, что он
далек от совершенства.
   На  некоторое  время  в  комнате  воцарилась  тишина,  потом   Маркус
переступил порог и подошел к кровати.
   - Да, очень важно, что она это  понимает.  Оливия,  правильно  ли  мы
поступили, дав согласие на этот брак? Я сам почти в панике.
   - Да, правильно. Маркус, я верю, что  они  по-настоящему  любят  друг
друга и по-настоящему хорошие друзья. Они решили пожениться, и мы должны
уважать их решение. Правда, София очень молода, но  в  ее  возрасте  уже
выходят замуж. Мы не можем прожить жизнь за дочь,  даже  не  можем  быть
уверенными, что всегда все делали для нее  правильно.  Мы  можем  всегда
делать только то, что в наших силах, остальное зависит от нее самой.
   - Мы лишили ее счастья жить в семье, -  сказал  он,  присев  на  край
кровати.
   - Да, но мы не можем ничего сделать, чтобы изменить то,  что  прошло,
Маркус. И останься  мы  вместе  просто  ради  нее,  возможно,  постоянно
ссорились бы и бранились, а  в  конечном  итоге  возненавидели  бы  друг
друга. Было бы это лучше для Софии?
   - Полагаю, нет. Но неужели так могло быть?
   - Не знаю.  Но  с  момента  моего  приезда  сюда  мы  уже  обменялись
несколькими бранными словами.
   - Ты не сожалеешь о своем решении?
   - Сожаления бессмысленны.
   - Хм. - Протянув руку, он намотал на палец прядь ее  волос.  -  София
сказала,  что  вы  провели  один  вечер  у  леди  Мэтьюэн.  Ты  осталась
довольна?
   - Я с удивлением обнаружила, что даже после стольких лет еще кое-кого
узнаю. Там была Джоанна Шаклтон.
   - Да, конечно, она большую часть года живет в  городе,  ведь  ее  муж
входит в правительство.
   - Я с удовольствием снова побывала в Лондоне.
   - Правда? - Граф задумчиво смотрел на жену. - Тебе  всегда  нравилось
проводить там несколько суматошных недель, правда? Все эти годы ты могла
бы не отказывать себе в удовольствии, я всегда  говорил  тебе  об  этом.
Меня бы в это время там не было...
   - Всегда была София, а для нее полезнее было жить за городом. Да и  у
меня никогда не было особого желания ездить в город. Хватало общества  в
Раштоне.
   - Надеюсь, ты приобрела себе новые наряды?
   - Гораздо больше, чем мне необходимо. Маркус,  я  не  знала,  что  ты
написал модистке. Наверное, нужно было написать, потому  что  заказ  был
большим и срочным, но тебе не стоило давать ей такие строгие  инструкции
в отношении того, что мне необходимо.
   - Если бы я этого не сделал, то мне оставалось бы только  радоваться,
если бы ты привезла из Лондона больше двух новых платьев и одной  шляпы.
Кстати, соломенная, которая была на тебе сегодня днем, очень  миле.  Она
новая?
   - Мне и в голову не пришло бы носить такую  легкомысленную  шляпку  в
Раштоне. Но София не позволила мне уйти от мастерицы без этой  шляпы,  и
лорд Фрэнсис под нажимом невесты уверил меня, что я в ней очень красива.
   - Я сказал бы, что она очень красиво выглядит на тебе.
   - Я намеревалась хотя бы частично оплатить счета,  но  мне  этого  не
разрешили. По-видимому, ты и по этому поводу дал строгие наставления.
   - Могу же я позволить себе одеть своих  женщин  по  случаю  семейного
торжества, Оливия?
   - И я тоже? Тоже одна из твоих  женщин?  -  Она  смотрела,  как  граф
поглаживает намотанную на палец прядь ее волос.
   - Мать моей дочери.
   Оливия напряженно сглотнула, а он нагнул голову и поцеловал  жилку  у
нее на шее.  Выпрямившись,  Маркус  ждал,  что  она  что-нибудь  скажет,
рассердится, прогонит его, но Оливия молча продолжала  смотреть  на  его
руку и свои волосы у него на пальце. Свободной рукой он заправил  ей  за
ухо выбившуюся прядь, приложил  ладонь  к  ее  щеке  и  большим  пальцем
погладил бровь. Оливия закрыла глаза, и он поцеловал ей один глаз,  щеку
и подбородок. Потом он поцеловал ее губы,  и  они  затрепетали  под  его
легким прикосновением. Подняв голову, он заглянул в  глубину  ее  широко
открывшихся глаз, но не увидел там ни гнева, ни отвращения, ни страха  -
только спокойное принятие  неизбежного.  Медленно  поднявшись  на  ноги,
Маркус развязал пояс и сбросил халат, потом  снял  через  голову  ночную
сорочку и бросил ее на пол к халату. Он не спешил  и  молча  смотрел  на
Оливию, давая ей время прогнать его, но она так и не сделала  этого.  Ее
взгляд блуждал по его телу, пока она наконец не заглянула в глаза  мужу.
Тогда он откинул одеяло и потянул вверх подол ее ночной рубашки.  Поняв,
что он не собирается оставлять рубашку на талии, Оливия подняла руки,  и
ее рубашка последовала за его бельем. Странно, но за пять лет идеального
брака они ни разу не были вместе обнаженными, и он никогда не видел жену
так, как сейчас. Его руки и тело  говорили  ему,  что  она  прекрасна  и
желанна, и зрение подтверждало  его  чувства,  но  он  всегда  видел  ее
одетой.  Годы  их  супружеской  жизни  были  очень  пристойными,   очень
сдержанными, переполненными любовью,  но  обоим  не  хватало  физической
страсти. Она была неописуемо хороша,  его  тридцатишестилетняя  жена,  с
которой он был в разлуке четырнадцать лет, мать его дочери,  Ливи.  Марк
не  стал  гасить  свечу  и,  когда  она  подвинулась,  лег  рядом.  Это,
несомненно, была
   Ливи - его глаза сказали ему это при свете свечи,  а  теперь  руки  и
тело подтвердили - и  в  то  же  время  это  была  женщина,  которую  он
совершенно не знал. Его руки у нее  на  талии,  его  губы  на  ее  губах
сказали ему, что она  мгновенно  вспыхнула,  что  не  нужны  томительные
старательные усилия, чтобы зажечь ее. Она повернулась на бок,  прижалась
к нему бедрами, втянула его язык, а ее ладонь поползла от  талии  к  его
плечу, и он был потрясен, услышав, как она застонала от желания.
   "Ливи. Бог мой, это моя Ливи".
   Маркус чувствовал, что она, горячая и влажная,  слишком  возбужденная
для любовных игр, жаждет немедленного облегчения. Обняв ее одной  рукой,
он другой умело поглаживал ее пальцами, пока она  не  растаяла  рядом  с
ним, а потом, прижав к себе, мурлыкал, сам не зная какие слова, если это
вообще были слова,  ожидая,  пока  она  успокоится  и  расслабится.  Так
продолжалось несколько минут, а потом,  когда  она  пришла  в  себя,  он
повернул ее на спину, лег на нее, развел ей коленями ноги и вошел в нее.
Ему всегда хотелось быть там, где он был в настоящий момент.  Он  хотел,
чтобы все происходило медленно и длилось вечно, для него никогда не было
и не могло быть никого, кроме нее, одной-единственной, любимой, желанной
Ливи. Он медленно, ритмично двигался в глубине ее, зарывшись лицом ей  в
волосы и вдыхая их аромат, его  тело  снова  узнавало  ее  такой,  какой
знало, когда он был юношей, молодым мужем, а она была такой же теплой  и
довольной, какой бывала тогда. Эмоциональная и  физическая  любовь  были
переплетены неразрывно,  и  слово  "любить"  превосходно  подходило  для
описания того, что они всегда делали вместе в постели тогда, и того, чем
они занимались сейчас. И все же он  не  вернулся  в  прошлое,  а  был  в
настоящем, и она была совсем другой. Через несколько минут Оливия уже не
была пассивной, ее бедра двигались в такт его движениям.  Она  переплела
свои ноги  с  его  ногами;  прижав  плечи  к  постели  и  подняв  грудь,
чувственно прижалась к его груди и, задыхаясь,  глотала  воздух.  Подняв
голову, он встретил взгляд ее потемневших от страсти глаз. Его  женщина?
Да,  женщина,  которую  он  ласкал,  которую  любил,  которой  доставлял
удовольствие, его женщина, в которую можно было погрузиться  и  получить
успокоение и любовь. Продвинувшись еще глубже, он  изменил  ритм.  Не  в
силах двигаться в такт с ним, Оливия,  закрыв  глаза,  устремлялась  ему
навстречу, выгибаясь всем телом. Он  взглянул  на  нее,  телом  чувствуя
реакцию ее тела, а потом снова спрятал лицо в ее  волосах  и  ждал  того
особого момента, когда  жена  снова  придет  к  нему,  чтобы  блаженство
подняло их на высшую точку и унесло в нереальный мир вне времени.
   Оливия ни о чем не  сожалела,  она  не  могла  сожалеть,  потому  что
мечтала об этом с того дня в потайном саду. В тот день она  открыла  для
себя,  как  изголодалась  по  Марку  за  четырнадцать  долгих  лет.   Ее
чувственность могла бы оставаться нераскрытой всю оставшуюся  жизнь,  но
снова познав близость с ним, она чувствовала голод,  терзавший  ее,  как
физическая боль, как предупреждение о грядущей  смерти.  Даже  будучи  в
Лондоне, она мечтала о Марке и плакала по ночам от тоски по нему.
   Вечером, лежа в постели, она не  могла  ни  спать,  ни  читать,  хотя
старательно пыталась углубиться в книгу.  Присутствие  мужа  в  соседней
комнате волновало ее.  Оливия  была  уверена,  что  он  спит,  и  когда,
наверное, в двадцатый раз  в  течение  часа  повернула  голову  и  вдруг
увидела его на пороге своей туалетной комнаты, она решила, что это  плод
ее экзальтированного воображения. Во время разговора, когда  Марк  сидел
на  краю  кровати  и  накручивал  на  палец  прядь  волос,  ее   снедало
болезненное томление.
   Нет, Оливия не сожалела о  том,  что  произошло.  Если  сожалела,  то
только о том, что совсем не контролировала себя и в первый раз не  могла
даже дождаться, пока он овладеет ею. Она  полагала,  что  по  прошествии
ночи будет смущена этим, что  Маркус,  вероятно,  посмеется  над  явными
доказательствами того, как сильно она соскучилась по  нему,  но  второй,
только что окончившийся акт любви,  был  настоящим  чудом.  Прежде  Марк
любил надолго оставаться в ней, ему нравилось  чувствовать  себя  единым
целым с ней как физически, так и во всех других смыслах.
   - У  нас  одно  тело,  Лив.  Приятное  чувство,  правда?  Скажи,  что
согласна, - повторял он.
   Ей всегда было приятно, потому что это был Марк, и она любила  его  и
делала то, что делает жена, чтобы доказать мужу свою  любовь.  Иногда  в
ней зарождалась потребность  в  наслаждении,  которое  изредка  доходило
почти до конца, но всегда что-то главное ускользало от нее. И вот теперь
это "что-то" наконец не ускользнуло, и  она  задумалась,  всегда  ли  ее
супруг испытывал такое блаженство. Если да, то теперь она поняла, почему
он так часто хотел близости и  почему  всегда  так  крепко  спал  потом.
Ощущение  было  невероятным,  еще  никогда  ее  тело   не   было   таким
расслабленным. "Я не смогла бы пошевелить рукой, даже если бы нужно было
спасать себе жизнь", - с улыбкой подумала  Оливия.  Она  лежала,  широко
раскинув ноги и чувствуя на себе тяжесть мужского тела, и даже не  могла
подумать о том, чтобы уснуть.
   "И что дальше? - спросил ее мозг,  отказывавшийся  расслабиться,  как
остальные части тела. - Что будет завтра?  На  следующей  неделе?  После
свадьбы Софии?"  Оливия  гнала  эти  мысли.  "Что  ответить,  если  Марк
попросит остаться? И что делать, если не попросит?" - об этом  она  тоже
старалась не думать.
   Маркус проснулся внезапно, но потом еще лежал, не двигаясь, а  Оливия
ждала, когда он пошевелится, и надеялась отсрочить этот момент. Еще  она
надеялась, что муж или снова уснет, или поднимет голову и поцелует ее.
   "Марк. Марк". - Она пыталась мысленно говорить с ним.  Не  зная,  что
сказать, она боялась произнести вслух хоть слово.  "То,  что  произошло,
изменило что-нибудь? Изменило все? Или ничего?" - пыталась она понять.
   Он поднялся с нее, не взглянув на нее, и сел на край кровати спиной к
ней, а затем встал и отошел к окну в противоположном конце комнаты.
   - У тебя был хороший учитель, Оливия.
   - Что? - Она не была уверена, что правильно расслышала.
   - Кто бы это ни был, он хорошо обучил тебя. -  Граф  оглянулся  через
плечо. - И, очевидно, преподал тебе много уроков.
   К этому времени свеча  уже  догорела,  и  комната  была  погружена  в
таинственный полумрак. Оливия медленно натянула на себя одеяло, все  еще
не веря, что верно понимает его слова.
   - Полагаю, это Кларенс?
   "Кларенс? Он обвиняет меня в том, что у  меня  есть  любовник?  Но  -
Кларенс? Неужели он не знает? Ведь он и Кларенс много лет были друзьями.
Но тогда  Кларенс  сказал,  что  я  единственный  человек,  которому  он
признался, и что он никогда не делал ничего такого,  что  вызвало  бы  у
кого-нибудь подозрения".
   - Понимаешь, Оливия, ты не должна меня опасаться, - сказал ей Кларенс
однажды вечером, провожая ее от Эммы домой через парк.
   У нее прежде никогда и в мыслях не было  бояться  Кларенса,  но  один
деревенский сплетник чуть ли не целый вечер потчевал всех  рассказами  о
неизвестном насильнике, объявившемся в городе, лежащем в десяти милях от
Раштона. На самом деле Оливия не была напугана,  хотя  понимала,  что  в
парке темно и пусто.
   - Быть может, ты задумывалась, почему после ухода Марка я никогда  не
пытался соблазнить тебя, - продолжал Кларенс. - Полагаю, тебе  известно,
что в деревне про нас ходят всякие сплетни, потому что мы много  Бремени
проводим вместе.
   - Меня не волнуют сплетни, - заверила его Оливия.
   - Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что, чего я  никогда  никому  не
рассказывал и не собирался. Но ты, Оливия, должна  это  знать.  Меня  не
интересуют женщины в таком смысле, понимаешь?
   - Ты хочешь сказать?.. - Она была поражена.
   - Да. И к сожалению, это такая вещь, которую нельзя изменить  усилием
воли. Я такой, как есть. Ни одна женщина, кроме тебя, и ни один  мужчина
этого не знают. Сила боли дает человеку возможность быть  целомудренным,
понимаешь. И из всех других вариантов я выбрал целомудрие. Ты чувствуешь
ко мне отвращение?
   Да, она чувствовала отвращение,  отвращение  и  тошноту.  Но  к  тому
времени они уже несколько лет были близкими друзьями.
   - Прости, Кларенс, я не могу ответить сразу, -  помолчав,  произнесла
Оливия. - Думаю, у тебя должна быть тяжелая жизнь.
   - Жизнь никогда не бывает легкой, так ведь, Оливия? И ты  это  знаешь
лучше кого бы то ни было. Я навещу тебя через пару дней, и ты совершенно
честно скажешь, можешь ли оставаться моим другом. И не вздумай лгать,  я
это пойму.
   "Нет, - сделала вывод Оливия, - Марк не знает". - Не думай, что я жду
ответа, - тем временем говорил Маркус. - Я не обвиняю тебя,  Оливия.  Ты
не находишь, что было бы нелепо изображать из себя разгневанного мужа по
прошествии столь долгого времени?  По  правде  говоря,  я  рад,  что  ты
получила от жизни удовольствие. Надеюсь, вы хорошо ладите.
   - Он мой друг. Мой близкий друг.
   - А-а.
   - На вечере у Мэтьюэнов была леди Монингтон.
   - Вот как. Надеюсь, ты избежала неприятной  встречи  с  ней  лицом  к
лицу?
   - Нет. Мы поговорили. Она производит впечатление благородной леди.
   - А ты ожидала увидеть вульгарную шлюху? Она не шлюха, она мой  друг.
- Наступила пауза. - Мой близкий друг, - добавил Маркус.
   Оливия промолчала, а он снова пересек комнату, поднял с пола  одежду,
натянул сорочку и набросил сверху халат.
   - Как, по-твоему, Оливия, должны мы  чувствовать  вину  перед  нашими
близкими друзьями за эту ночь измены? Я нет, а ты? В конце концов, перед
лицом церкви и общества мы все еще женаты. И такие события, как  свадьба
в семье, всегда оживляют супружеские отношения. Думаю, мы можем простить
себя.
   - Да.
   - Во всяком случае, себя ты можешь простить, - тихо усмехнулся он,  -
даже если не можешь простить других. Спокойной  ночи,  Оливия.  Приятных
снов.
   - Да, Маркус, спокойной ночи.
   После его ухода она надела ночную  рубашку,  села  на  кушетку  возле
окна, у которого он  стоял  несколько  минут  назад,  а  спустя  немного
времени вернулась в постель, завернулась в одеяло и смотрела  в  темноту
за окном, пока наконец перед самым рассветом ее не одолел сон.

Глава 13

   Всю следующую неделю гости, казалось,  прибывали  дюжинами.  Приехали
несколько семей - сестра герцога и его брат с женой, их дети с супругами
и собственными детьми, два кузена графа  и  один  -  графини  вместе  со
своими семьями, а кроме того, друзья всех, в том числе жениха и невесты.
   - Папа, я и не подозревала,  что  в  Клифтоне  так  много  комнат,  -
однажды днем сказала  отцу  София,  когда  они  встретили  кузенов  двух
поколений с детьми.
   - Если приедут еще гости, - ответил граф, обняв дочь за плечи, -  нам
придется развернуть навес над верхней верандой и  поставить  палатки  на
парапете. Когда ты в следующий раз надумаешь  выходить  замуж,  девочка,
вспомни, что все это непременно сопутствует свадьбе, хорошо? - подмигнул
он.
   В следующий раз выходить замуж. Граф, конечно, шутил,  но  София  про
себя твердо решила, что следующего раза не будет. Она не сможет еще  раз
так поступить с отцом, и кроме того, у нее не будет ни малейшего желания
выходить замуж, когда эта помолвка останется в прошлом.
   - Теперь все в сборе, - сказала она  Фрэнсису,  когда  они  вместе  с
другими молодыми людьми гуляли вечером в парке.
   - Да уж. На каждом шагу натыкаешься на гостей. Могу  поспорить,  твой
папа рад, что осталось всего три дня, Софи. Замерзла?
   - Нет, - ответила она, стуча зубами. - Больше нельзя ждать,  Фрэнсис.
Это нужно сделать сегодня вечером. Причиной может быть смертельная ссора
или обоюдное согласие. Думаю, и то и другое  должно  быть  взаимным.  Не
желаю, чтобы тебя считали обманутым.
   - Ты предлагаешь послать слуг, чтобы собрали всех в  гостиной?  Будет
ужасный переполох, Софи. А кто должен  сделать  объявление?  Я  вряд  ли
смогу - честь не позволяет мне разорвать помолвку. Ты?
   - Я? - испуганно пискнула девушка.
   -  Или,  быть  может,  сначала  устроить  встречу  только  с   нашими
родителями? Быть может, твой папа объявит обо всем.
   - Ох, - София бессознательно мертвой хваткой вцепилась в его руку.  -
Для него это будет унижением. Несправедливо  взваливать  на  него  такую
обязанность. Как ты считаешь?
   - Однако именно ради его счастья мы затеяли всю эту игру.
   - Да, - неуверенно согласилась девушка.
   - Мне кажется, все идет успешно, Софи. После  нашего  возвращения  из
Лондона они ведут себя  как  насто-ящая  семейная  пара,  всегда  вместе
встречают гостей, и вообще в последние дни я отметил Бог  знает  сколько
примеров... м-м... взаимного расположения.
   - Конечно, но я не могу избавиться  от  мысли,  что  они  делают  это
исключительно ради меня после  того,  как  я  призналась  папе  в  своих
чувствах. - София потянула юношу за руку. - Фрэнсис, нельзя  откладывать
это дело и продолжать прогуливаться, нужно немедленно вернуться в дом  и
попросить наших родителей прийти в библиотеку.
   -  О  Господи.  Я  просто  уверен,  что  в  библиотеке  расположились
двоюродная бабушка  Обри,  кузены  Джулиус  и  Брэдли  и  лорд  Уитли  с
графинчиками бренди и бутылкой, а то и тремя, портвейна.
   - Тогда в голубой салон.
   - Там тетя Эстер и тетя Ли  обмениваются  впечатлениями  о  ценах  на
ежегодных распродажах с  твоей  двоюродной  бабушкой  Кларой  и  кузиной
Доротеей в присутствии еще полдюжины дам.
   - Значит, в малой гостиной.
   - Если ты помнишь, старшим детям разрешили провести вечер там, а не в
детской.
   - Ну тогда где угодно. Должна же быть где-нибудь пустая комната!
   - Очень сомневаюсь. Но если собрать их посреди холла, я уверен, никто
посторонний не услышит разговора.
   - Фрэнсис!
   - Послушай, что я скажу тебе, Софи. - Он похлопал Софию  по  руке.  -
Этот вечер  -  совершенно  неподходящее  время  для  такого  объявления.
Половина мужчин навеселе, леди заняты сплетнями, несколько пар  скрылись
в сумерках, чтобы поговорить тет-а-тет, а добрая дюжина  гостей  прибыла
только сегодня, и вряд ли их обрадует перспектива упаковывать наполовину
распакованный багаж, чтобы уехать завтра на рассвете. Я  думаю,  сегодня
вечером следует предоставить всем заниматься своими делами и сказать обо
всем завтра при свете дня.
   - При свете дня. О Господи, Фрэнсис,  это  нужно  сделать  как  можно
скорее. Если мы и дальше будем так тянуть,