обняк  Роган  и  скоро  вернулся
вместе с человеком, говорившим:
   - Так вы даете мне слово, сударь?
   - Вот вам, - сказал Арамис, протягивая ему золотой.
   - Ах, вы не хотите дать мне слово, сударь! - сказал привратник, качая
головой.
   - В чем мне ручаться? - отвечал Арамис. - Я вас уверяю, что в настоя-
щую минуту эти господа - паши друзья.
   - Да, конечно, - холодно подтвердили Атос, д'Артаньян и Портос.
   Д'Артаньян слышал разговор и понял, в чем дело.
   - Вы видите? - сказал он Портосу.
   - Что такое?
   - Он не хочет дать слово.
   - В чем?
   - Этот человек просит Арамиса дать слово, что мы явились  на  площадь
не для поединка.
   - И Арамис не захотел дать слово?
   - Не захотел.
   - Так будем осторожны.
   Атос не спускал с них глаз, пока они говорили. Арамис открыл  калитку
и посторонился, чтобы пропустить вперед д'Артаньяна  и  Портоса.  Входя,
д'Артаньян зацепил эфесом шпаги за решетку и  принужден  был  распахнуть
плащ. Под плащом обнаружились блестящие дула его пистолетов, на  которых
заиграл лунный свет.
   - Вы видите? - сказал Арамис, дотрагиваясь одной рукой до плеча Атоса
и указывая другой на арсенал за поясом д'Артаньяна.
   - Увы, да! - сказал Атос с тяжелым вздохом.
   И он пошел за ними. Арамис вошел последним и запер за собой  калитку.
Двое слуг остались на улице и, словно тоже испытывая  недоверие,  держа-
лись подальше друг от друга.


   XXXI
   КОРОЛЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

   В молчании все четверо направились на середину площади. В  это  время
лупа вышла из-за туч, и так как на открытом месте их  легко  было  заме-
тить, они решили свернуть под липы, где тень была гуще.
   Кое-где там стояли скамейки. Они остановились около одной из них.  По
знаку Атоса д'Артаньян и Портос сели. Атос и Арамис продолжали стоять.
   Наступило молчание; каждый испытывал замешательство перед  неизбежным
объяснением.
   - Господа, - заговорил Атос, - наше присутствие на этом свидании  до-
казывает силу нашей прежней дружбы. Ни один не уклонился, значит, ни од-
ному из нас не в чем упрекнуть себя.
   - Послушайте, граф, - ответил д'Артаньян, - вместо того  чтобы  гово-
рить комплименты, которых, быть может, не заслуживаем ни мы, ни вы, луч-
ше объяснимся чистосердечно.
   - Я ничего так не желаю, - ответил Атос. - Я говорю искренне, скажите
же откровенно и вы: можете ли вы в чем-нибудь упрекнуть меня или  аббата
д'Эрбле?
   - Да, - сказал д'Артаньян. - Когда я имел честь видеться с вами в ва-
шем замке Бражелон, я сделал вам предложение, которое было  хорошо  вами
понято. Но, вместо того чтобы ответить мне, как другу, вы провели  меня,
как ребенка, и этой восхваляемой вами дружбе был нанесен удар не  вчера,
когда скрестились наши шпаги, а раньше, когда вы притворялись у  себя  в
замке?
   - Д'Артаньян, - с кротким упреком проговорил Атос.
   - Вы просили меня быть откровенным, -  продолжал  д'Артаньян,  -  из-
вольте. Вы спрашиваете меня, что я думаю, и я вам это говорю. А теперь я
обращаюсь к вам, господин аббат д'Эрбле. Я говорил с вами, как говорил с
графом, и вы так же, как он, обманули меня.
   - Поистине, вы странный человек, - сказал Арамис. - Вы явились ко мне
с предложениями, но разве вы их мне сделали? Нет, вы старались  выведать
мои секреты - и только. Что я вам тогда сказал? Что Мазарини ничтожество
и что я не буду ему служить. Вот и все. Разве я вам сказал, что не  буду
служить никому другому? Напротив, я, как мне кажется,  дал  вам  попять,
что я на стороне принцев. Насколько мне помнится, мы с вами даже  преве-
село шутили над возможностью такого вполне вероятного случая, что карди-
нал поручит вам арестовать меня. Принадлежите вы к какой-нибудь  партии?
Бесспорно, да. Почему же и нам тоже нельзя примкнуть к другой партии?  У
вас была своя тайна, у нас - своя. Мы не поделились ими; тем лучше,  это
доказывает, что мы умеем хранить тайны.
   - Я ни в чем не упрекаю вас, - сказал д'Артаньян, - и  если  коснулся
вашего образа действий, то только потому, что граф де Ла Фер заговорил о
дружбе.
   - А что вы находите предосудительного в моих  действиях?  -  надменно
спросил Арамис.
   Кровь сразу бросилась в голову д'Артаньяну. Он встал и ответил:
   - Я нахожу, что они вполне достойны питомца иезуитов.
   Видя, что д'Артаньян поднялся, Портос встал также. Все четверо стояли
друг против друга с угрожающим видом.
   При ответе д'Артаньяна Арамис сделал  движение,  словно  хотел  схва-
титься за шпагу.
   Атос остановил его.
   - Д'Артаньян, - сказал он, - вы пришли сюда  сегодня,  еще  не  остыв
после нашего вчерашнего приключения. Я надеялся, д'Артаньян, что в вашем
сердце найдется достаточно величия духа и двадцатилетняя  дружба  устоит
перед минутной обидой самолюбия. О, скажите мне, что это так! Можете  ли
вы упрекнуть меня в чем-нибудь? Если я виноват, я  готов  признать  свою
вину.
   Глубокий, мягкий голос Атоса сохранил свое прежнее действие на  д'Ар-
таньяна, тогда как голос Арамиса, становившийся в минуты дурного настро-
ения резким и крикливым, только раздражал его. В ответ он сказал Атосу:
   - Я думаю, граф, что еще в замке Бражелон вам следовало открыться мне
и что аббат, - оказал он на Арамиса, - должен был сделать  это  в  своем
монастыре; тогда я не бросился бы в предприятие, в котором вы должны бы-
ли стать мне поперек дороги. Но из-за моей сдержанности не следует  счи-
тать меня глупцом. Если бы  я  захотел  выяснить,  какая  разница  между
людьми, которые к аббату д'Эрбле приходят по веревочной лестнице, и  те-
ми, которые являются к нему по деревянной, я бы заставил его говорить.
   - Как вы смеете вмешиваться! - воскликнул Арамис,  бледнея  от  гнева
при мысли, что, может быть, д'Артаньян подглядел его с  г-жой  де  Лонг-
виль.
   - Я вмешиваюсь в то, что меня касается, и умею делать вид,  будто  не
замечаю того, до чего мне нет дела. Но я ненавижу лицемеров,  а  к  этой
категории я причисляю мушкетеров, изображающих из себя аббатов, и  абба-
тов, прикидывающихся мушкетерами. Вот, - прибавил он, указывая на Порто-
са, - человек, который разделяет мое мнение.
   Портос, не произносивший до сих пор ни звука, ответил одним словом  и
одним движением. Он сказал: "Да", и взялся за шпагу.
   Арамис отскочил назад и извлек из ножен свою.  Д'Артаньян  пригнулся,
готовый напасть или защищаться.
   Тогда Атос свойственным ему одному спокойным и повелительным движени-
ем протянул руку, медленно взял свою шпагу вместо с  ножнами,  переломил
ее на колене и отбросил обломки в сторону.
   Затем, обратившись к Арамису, он сказал:
   - Арамис, сломайте вашу шпагу.
   Арамис колебался.
   - Так надо, - сказал Атос и прибавил более тихим в мягким голосом:  -
Я так хочу.
   Тогда Арамис, побледнев еще больше, но покоренный этим жестом и голо-
сом, переломил в руках гибкое лезвие, затем скрестил  на  груди  руки  и
стал ждать, дрожа от ярости.
   То, что они сделали, принудило отступить д'Артаньяна и Портоса. Д'Ар-
таньян совсем не вынул шпаги, а Портос вложил свою обратно в ножны.
   - Никогда, - сказал Атос, медленно поднимая к небу правую руку, - ни-
когда, клянусь в этом перед богом, который видит и слышит нас в эту тор-
жественную ночь, никогда моя шпага не скрестится с вашими, никогда я  не
кину на вас гневного взгляда, никогда в сердце моем по шевельнется нена-
висть к вам. Мы жили вместе, нснавпдоли и любили вместе. Мы вместе  про-
ливали кровь, и, может быть, прибавлю я,  между  нами  есть  еще  другая
связь, более сильная, чем дружба: мы связаны общим преступлением. Потому
что мы все четверо судили, приговорили к смерти и  казнили  человеческое
существо, которое, может быть, мы не имели права отправлять на тот свет,
хотя оно скорее принадлежало аду, чем этому миру. Д'Артаньян,  я  всегда
любил вас, как сына. Портос, мы десять лет спали рядом,  Арамис  так  же
брат вам, как и мне, потому что Арамис любил вас, как я люблю и буду лю-
бить вас вечно. Что значит для вас Мазарини, когда мы заставляли  посту-
пать по-своему такого человека, как Ришелье! Что для нас  тот  или  иной
принц, для нас, сумевших сохранить королеве ее корону! Д'Артаньян, прос-
тите, что я скрестил вчера свою шпагу с вашей. Арамис просит  в  том  же
извиненья у Портоса. После этого ненавидьте меня, если можете,  но  кля-
нусь, что, несмотря на вашу  ненависть,  я  буду  питать  к  вам  только
чувство уважения и дружбы. А теперь вы, Арамис, повторите мои  слова.  И
затем, если наши старые друзья этого желают и вы желаете того же,  расс-
танемся с ними навсегда.
   Наступила минута торжественного молчания, которое было прервано  Ара-
мисом.
   - Клянусь, - сказал он, глядя спокойно и прямо, хотя голос его дрожал
еще от недавнего волнения, - клянусь, я по питаю больше ненависти к моим
былым товарищам. Я сожалею, что бился с вами, Портос. Клянусь далее, что
не только шпага моя никогда не направится на вашу грудь, но что  даже  в
самой сокровенной глубине моего сердца но найдется впредь и следа непри-
язни к вам. Пойдемте, Атос.
   Атос сделал движение, чтобы уйти.
   - О пет, нет! Не уходите! - вскричал Д'Артаньян, увлекаемый одним  из
тех неудержимых порывов, в которых сказывалась его горячая кровь и  при-
родная прямота души. - Не уходите, потому что  я  тоже  хочу  произнести
клятву. Клянусь, что я отдам последнюю каплю моей крови, последний живой
лоскут моей плоти, чтобы сохранить уважение  такого  человека,  как  вы,
Атос, и дружбу такого человека, как вы, Арамис.
   И он бросился в объятия Атоса.
   - Сын мой, - произнес Атос, прижимая его к сердцу.
   - А я, - сказал Портос, - я не клянусь ни в чем, но  я  задыхаюсь  от
избытка чувств, черт возьми! Если бы мне пришлось сражаться против  вас,
мне кажется я скорее дал бы себя проткнуть насквозь, потому что я никог-
да никого не любил, кроме вас, в целом свете.
   И честный Портос, заливаясь слезами, бросился в объятия Арамиса.
   - Друзья мои, - сказал Атос, - вот на что я надеялся, вот чего я ждал
от таких сердец, как ваши. Да, я уже сказал и повторяю еще  раз:  судьбы
наши связаны нерушимо, хотя пути наши и разошлись. Я уважаю ваши  взгля-
ды, Д'Артаньян, я уважаю ваши убеждения, Портос. Хотя  мы  сражаемся  за
противоположные цели, - останемся друзьями!  Министры,  принцы,  короли,
словно поток, пронесутся и исчезнут, междоусобная  война  погаснет,  как
костер, но мы, останемся ли мы теми же? У меня  есть  предчувствие,  что
да.
   - Да, - сказал Д'Артаньян, - будем всегда мушкетерами, и пусть  нашим
единственным знаменем будет знаменитая салфетка бастиона  Сен-Жерве,  на
которой великий кардинал велел вышить три лилии.
   - Да, - сказал Арамис, - сторонники ли мы кардинала или фрондеры,  не
все ли равно? Останемся навсегда друг другу добрыми секундантами на дуэ-
лях, преданными друзьями в важных делах, веселыми товарищами в веселье.
   - И всякий раз, - сказал Атос, - как нам случится встретиться в  бою,
при одном слове "Королевская площадь!" возьмем шпагу в левую руку и про-
тянем друг другу правую, хотя бы это было среди кровавой резни.
   - Вы говорите восхитительно! - сказал Портос.
   - Вы величайший из людей и целой головой выше нас  всех!  -  вскричал
д'Артаньян.
   Атос улыбнулся с несказанной радостью.
   - Итак, решено, - сказал он. - Ну, господа, ваши руки.  Христиане  ли
вы хоть сколько-нибудь?
   - Черт побери! - воскликнул Д'Артаньян.
   - Мы будем ими на этот раз, чтобы сохранить верность нашей клятве,  -
сказал Арамис.
   - Ах, я готов поклясться кем угодно, хоть самим Магометом,  -  сказал
Портос. - Черт меня подери, если я когда-нибудь был  так  счастлив,  как
сейчас.
   И добрый Портос принялся вытирать все еще влажные глаза.
   - Есть ли на ком-нибудь из вас крест? - спросил Атос.
   Портос и д'Артаньян переглянулись и покачали головами, как люди, зас-
тигнутые врасплох.
   Арамис улыбнулся и снял с шеи алмазный крестик на нитке жемчуга.
   - Вот, - сказал он.
   - Теперь, - продолжал Атос, - поклянемся на этом кресте, который нес-
мотря на алмазы, все-таки крест, - поклянемся, что бы ни случилось, веч-
но сохранять дружбу. И пусть эта клятва свяжет не только нас, но и наших
потомков. Согласны вы на такую клятву?
   - Да, - ответили все в один голос.
   - Ах, предатель! - шепнул д'Артаньян на ухо Арамису. -  Вы  заставили
нас поклясться на кресте фрондерки!


   XXXII
   ПАРОМ НА УАЗЕ

   Мы надеемся, что наши читатели не совсем забыли молодого путешествен-
ника, оставленного нами по дорого во Фландрию. Потеряв  из  виду  своего
покровителя, который, стоя перед старинной церковью, провожал его глаза-
ми, Рауль пришпорил лошадь, чтобы избавиться от грустных мыслей и скрыть
от Оливена волнение, исказившее его лицо.
   Все же одного часа быстрой езды оказалось достаточно, чтобы  рассеять
печаль, омрачавшую живое воображенние молодого человека. Неведомое досе-
ле наслаждение полной свободой, наслаждение, которое имеет свою прелесть
даже для того, кто никогда не тяготился своей зависимостью, золотило для
него небо и землю, в особенности же тот отдаленный горизонт жизни, кото-
рый мы зовем своим будущим. Все же  после  нескольких  попыток  завязать
разговор с Оливеном юноша почувствовал, что  долгое  время  вести  такую
жизнь ему будет очень скучно. Разглядывая  проездом  разные  города,  он
вспоминал ласковые, поучительные, глубокие беседы графа: теперь никто не
сообщит ему об этих городах таких ценных сведений, какие получил  бы  он
от Атоса, образованнейшего и занимательнейшего собеседника.
   Еще одно воспоминание печалило Рауля. Подъезжая к городку  Лувру,  он
увидел прятавшийся за стеною тополей маленький замок,  который  до  того
напомнил ему замок Лавальер, что он остановился и смотрел на него  минут
десять, затем, грустно вздохнув, поехал дальше, не ответив Оливену, поч-
тительно осведомившемуся о причинах такого внимания к незнакомому  дому.
Вид внешних предметов - таинственный  проводник,  который  сообщается  с
тончайшими нитями нашей памяти и иногда, помимо пашей  воли,  пробуждает
ее. Эти нити, подобно нити Ариадны, ведут нас по лабиринту  мыслей,  где
мы иногда теряемся, гоняясь за тенями прошлого, именуемыми воспоминания-
ми. Так, вид этого замка отбросил Рауля на пятьдесят  миль  к  западу  и
заставил его припомнить всю свою жизнь, от момента прощания с  маленькой
Луизой до того дня, когда он увидел ее впервые.  Каждая  группа  дубков,
каждый флюгер на черепичной крыше напоминал ему, что он не приближается,
а, наоборот, с каждым шагом все больше и больше удаляется от друзей сво-
его детства и, может быть, покинул их навсегда.
   Наконец, не умея справиться со своей  подавленностью  и  печалью,  он
спешился, велел Оливену отвести лошадей в небольшой трактир, видневшийся
впереди при дороге на расстоянии мушкетного выстрела от них. Он сам  ос-
тался подле красивой группы каштанов в цвету, вокруг которых жужжали рои
пчел, и приказал Оливену прислать ему с трактирщиком бумагу и чернил  на
стол, точно нарочно здесь для этого поставленный.
   Оливен покорно поехал дальше, и Рауль сел, облокотясь, за стол,  уст-
ремив рассеянный взгляд на чудесный пейзаж, на зеленые поля и рощи и  от
времени до времени стряхивая с  головы  цвет  каштана,  падавший,  точно
снег. Рауль просидел так минут десять и уж  совсем  углубился  в  мечты,
когда вдруг он заметил странную фигуру с  багровым  лицом,  с  салфеткой
вместо передника и с другой салфеткой под мышкой, поспешно приближающую-
ся к нему с бумагой, пером и чернилами в руках.
   - Ах, ах, - сказало это видение, - видно, у вас, дворян, у всех  одни
и те же мысли. Не больше четверти часа назад молодой господин  на  такой
же красивой лошади и такого же барского вида, как вы, и, наверное, ваше-
го возраста, остановился около этих деревьев, велел принести сюда стол и
стул и пообедал здесь вместе с пожилым  господином,  должно  быть  своим
воспитателем. Они съели целый паштет без остатка и выпили до дна бутылку
старого маконского вина. Но, по счастью, у нас есть еще запасной  паштет
и такое же вино, так что, если вашей милости угодно приказать...
   - Нет, друг мой, - сказал Рауль, улыбаясь, - в настоящий  момент  мне
нужно лишь то, о чем я просил. Мне только хотелось бы, чтобы чернила бы-
ли черные, а перо хорошее. В таком случае  я  готов  заплатить  за  перо
столько, сколько стоит вино, а за чернила - сколько стоит паштет.
   - Тогда я отдам вино и паштет вашему слуге, - отвечал трактирщик, - а
перо и чернила вы получите в придачу.
   - Делайте, как хотите, - сказал Рауль, только еще  начинавший  знако-
миться с этой особой породой людей, которые состояли раньше в содружест-
ве с разбойниками большой дороги, а теперь, когда разбойники повывелись,
с успехом их заменили.
   Хозяин, успокоившись насчет платы, поставил на стол чернила,  перо  и
бумагу. Перо случайно оказалось сносным, и Рауль принялся за письмо. Хо-
зяин продолжал стоять перед ним, с невольным восхищением  глядя  на  это
очаровательное лицо, такое кроткое и вместе с тем строгое. Красота всег-
да была и будет великой силой.
   - Этот не таков, как тот, что сейчас проехал, - сказал хозяин  Оливе-
ну, который подошел осведомиться, не нужпо ли чего-нибудь Раулю. - У ва-
шего хозяина совсем нет аппетита.
   - Три дня тому назад у него был аппетит, но что поделаешь, с позавче-
рашнего дня он потерял его.
   Оливен и хозяин направились в трактир. Оливен, по  обычаю  слуг,  до-
вольных своим местом, рассказал трактирщику все, что, по его мнению, мог
рассказать о молодом дворянине.
   Рауль между тем писал следующее:
   "Сударь, после четырех часов езды я остановился, чтобы написать  вам,
ибо каждую минуту я чувствую ваше отсутствие и беспрестанно готов  обер-
нуться, чтобы ответить вам, как если бы вы  были  здесь  и  говорили  со
мной. Я был так потрясен отъездом и так огорчен нашей разлукой, что  мог
только весьма слабо выразить вам всю ту любовь и благодарность,  которые
я питаю к вам. Вы прощаете меня, не правда ли,  ведь  ваше  великодушное
сердце поняло все, что происходило в моем. Пишите мне, прошу  вас:  ваши
советы - часть моего существования. Кроме того, осмелюсь вам сказать,  я
очень обеспокоен: мне кажется, вы сами готовитесь к  какому-то  опасному
предприятию, о котором я не решился вас расспрашивать, раз вы сами мне о
нем ничего не сказали. Вы видите, мне крайне необходимо получить от  вас
письмо. С тех пор как вас нет здесь, подле меня, я каждую  минуту  боюсь
наделать ошибок.
   Вы были мне могущественной опорой, и сейчас,  клянусь  вам,  я  очень
одинок.
   Не будете ли вы так добры, сударь, если получите  известия  из  Блуа,
сообщить мне несколько слов о моей маленькой подруге мадемуазель де  Ла-
вальер, здоровье которой накануне нашего отъезда, как вы помните, внуша-
ло опасения.
   Вы понимаете, мой дорогой воспитатель, как мне дороги и ценны  воспо-
минания о времени, проведенном вместе с вами. Я надеюсь, что и вы изред-
ка вспоминаете обо мне, и если вам иногда меня недостает, если  вы  хоть
немного сожалеете о моем отсутствии, - я буду счастлив  узнать,  что  вы
почувствовали мою любовь и преданность и что я сумел  показать  их  вам,
когда имел радость жить с вами вместе".
   Окончив письмо, Рауль почувствовал, что на душе у него стало  спокой-
нее. Убедившись, что ни Оливен, ни хозяин за ним  не  подсматривают,  он
запечатлел на письме поцелуй - немая и  трогательная  ласка,  о  которой
способно было догадаться сердце Атоса,  когда  он  станет  распечатывать
конверт.
   Тем временем Оливен съел свой паштет и выпил бутылку вина. Лошади то-
же отдохнули. Рауль знаком подозвал хозяина, бросил на стол экю, вскочил
на лошадь и в Сен-Лисе сдал письмо на почту.
   Отдых, подкрепивший как всадников, так и лошадей, позволил им продол-
жать путь без остановок. В Вербери Рауль велел Оливену справиться о  мо-
лодом дворянине, который, по словам трактирщика, ехал впереди них.  Тот,
оказывается, проехал всего лишь три