- Да, это мне известно, - ответил солдат.
   - Приказываю тебе надзирать самым тщательным образом. Я же, -  приба-
вил Фельтон, - войду и еще раз осмотрю комнату этой женщины: у нее,  бо-
юсь, есть злое намерение покончить с собой, и мне приказано  следить  за
ней.
   - Отлично, - прошептала миледи, - вот строгий пуританин начинает  уже
лгать.
   Солдат только усмехнулся:
   - Черт возьми, господин лейтенант, вы не можете пожаловаться на такое
поручение, особенно если милорд уполномочил вас заглянуть к ней  в  пос-
тель.
   Фельтон покраснел; при всяких других  обстоятельствах  он  сделал  бы
солдату строгое внушение за то, что тот позволил себе подобную шутку, но
совесть говорила в нем слишком громко, чтобы уста осмелились  что-нибудь
произнести.
   - Если я позову, - сказал он, - войди. Точно так же, если  кто-нибудь
придет, позови меня.
   - Слушаюсь, господин лейтенант, - ответил солдат.
   Фельтон вошел к миледи. Миледи встала.
   - Это вы? - промолвила она.
   - Я вам обещал прийти и пришел.
   - Вы мне обещали еще и другое.
   - Что же? Боже мой! - проговорил молодой человек, и, несмотря на  все
умение владеть собой, у него задрожали колени и на лбу выступил пот.
   - Вы обещали принести нож и оставить его мне после нашего разговора.
   - Не говорите об этом, сударыня! Нет такого положения, как бы  ужасно
оно ни было, которое давало бы право божьему созданию лишать себя жизни.
Я подумал и пришел к заключению, что ни в коем случае не  должен  прини-
мать на свою душу такой грех.
   - Ах, вы подумали! - сказала пленница, с презрительной улыбкой садясь
в кресло. - И я тоже подумала и тоже пришла к заключению.
   - К какому?
   - Что мне нечего сказать человеку, который не держит слова.
   - О, боже мой! - прошептал Фельтон.
   - Вы можете удалиться, я ничего не скажу.
   - Вот нож! - проговорил Фельтон, вынимая из кармана оружие,  которое,
согласно своему обещанию, он принес, но не решался передать пленнице.
   - Дайте мне взглянуть на него.
   - Зачем?
   - Клянусь честью, я его отдам сейчас же! Вы положите его на этот стол
и станете между ним и мною.
   Фельтон подал оружие миледи; она внимательно осмотрела лезвие и  поп-
робовала острие на кончике пальца.
   - Хорошо, - сказала она, возвращая нож молодому офицеру,  -  этот  из
отменной твердой стали... Вы верный друг, Фельтон.
   Фельтон взял нож и, как было уловлено, положил его на стол.
   Миледи проследила за Фельтоном взглядом и удовлетворенно кивнула  го-
ловой.
   - Теперь, - сказала она, - выслушайте меня.
   Это приглашение было излишне: молодой офицер стоял перед ней и  жадно
ждал ее слов.
   - Фельтон... - начала миледи торжественно и меланхолично. -  Фельтон,
представьте себе, что ваша сестра, дочь вашего отца, сказала вам:  когда
я была еще молода и, к несчастью, слишком красива, меня завлекли  в  за-
падню, но я устояла... Против меня умножили козни и насилия - я устояла.
Стали глумиться над верой, которую я исповедую, над  богом,  которому  я
поклоняюсь, - потому что я призывала на помощь бога и эту мою веру, - но
и тут я устояла. Тогда стали осыпать меня оскорблениями и,  так  как  не
могли погубить мою душу, захотели навсегда осквернить  мое  тело.  Нако-
нец...
   Миледи остановилась, и горькая улыбка мелькнула на ее губах.
   - Наконец, - повторил за ней Фельтон, - что же сделали наконец?
   - Наконец, однажды вечером, решили сломить мое упорство, победить ко-
торое все не удавалось... Итак, однажды вечером  мне  в  воду  примешали
сильное усыпляющее средство. Едва окончила я свой ужин, как почувствова-
ла, что мало-помалу впадаю в какое-то странное оцепенение. Хотя я ничего
не подозревала, смутный страх овладел мною, и я старалась побороть  сон.
Я встала, хотела кинуться к окну, позвать на помощь, но ноги  отказались
мне повиноваться. Мне показалось, что потолок опускается на мою голову и
давит меня своей тяжестью. Я протянула  руки,  пыталась  заговорить,  но
произносила что-то нечленораздельное. Непреодолимое оцепенение овладева-
ло мною, я ухватилась за кресло, чувствуя, что сейчас упаду,  но  вскоре
эта опора стала недостаточной для моих обессилевших рук - я упала на од-
но колено, потом на оба. Хотела молиться -  язык  онемел.  Господь,  без
сомнения, не видел в не слышал меня, и я свалилась на  пол,  одолеваемая
сном, похожим на смерть.
   Обо веем, что произошло во время этого сна, и о том, сколько  времени
он продолжался, я не сохранила никакого воспоминания. Помню только,  что
я проснулась, лежа в постели в какой-то круглой комнате, роскошно убран-
ной, в которую свет проникал через отверстие в потолке. К тому же в ней,
казалось, не было ни одной двери. Можно было подумать, что  это  велико-
лепная темница.
   Я долго не в состоянии была понять, где я нахожусь, не  могла  отдать
себе отчет в тех подробностях, о которых только что рассказала вам:  мой
ум, казалось, безуспешно силился стряхнуть с  себя  тяжелый  мрак  этого
сна, который я не могла превозмочь. У меня было смутное ощущение езды  в
карете и какого-то страшного сновидения, отнявшего у меня все  силы,  но
все это представлялось мне так сбивчиво, так неясно, как будто  все  эти
события происходили не со мной, а с кем-то другим  и  все-таки,  в  силу
причудливого раздвоения моего существа, вплетались в мою жизнь.
   Некоторое время состояние, в котором я находилась, казалось мне  нас-
только странным, что я вообразила, будто вижу все это во сне... Я  вста-
ла, шатаясь. Моя одежда лежала на стуле возле меня, но я не помнила, как
разделась, как легла. Тогда мало-помалу действительность  начала  предс-
тавляться мне со всеми ее ужасами, и я поняла, что нахожусь  не  у  себя
дома. Насколько я могла судить по лучам солнца, проникавшим  в  комнату,
уже близился закат, а уснула я накануне вечером - значит, мой  сон  про-
должался около суток! Что произошло во время этого долгого сна?
   Я оделась так быстро, как только позволили мне мои силы. Все мои дви-
жения, медлительные и вялые, свидетельствовали о том, что действие усып-
ляющего средства все еще сказывалось. Эта комната, судя по ее убранству,
предназначалась для приема женщины, и самая законченная кокетка,  окинув
комнату взглядом, убедилась бы, что все ее желания предупреждены.
   Без сомнения, я была не первой пленницей, очутившейся взаперти в этой
роскошной тюрьме, но вы понимаете, Фельтон, что чем больше мне бросалось
в глаза все великолепие моей темницы, тем больше мной  овладевал  страх.
Да, это была настоящая темница, ибо я тщетно пыталась выйти  из  нее.  Я
исследовала все стены, стараясь найти дверь, но при постукивании все они
издавали глухой звук.
   Я, быть может, раз двадцать обошла вокруг комнаты, ища  какого-нибудь
выхода, - никакого выхода не оказалось. Подавленная ужасом и усталостью,
я упала в кресло.
   Между тем быстро наступила ночь, а с ней усилился и мой  ужас.  Я  не
знала, оставаться ли мне там, где я сидела: мне чудилось,  что  со  всех
сторон меня подстерегает неведомая опасность и стоит мне сделать  только
шаг, как я подвергнусь ей. Хотя я еще ничего не ела со  вчерашнего  дня,
страх заглушал во мне чувство голода.
   Ни малейшего звука извне, по которому я могла бы определить время, не
доносилось до меня. Я предполагала только, что должно  быть  часов  семь
или восемь вечера: это было в октябре, и уже совсем стемнело.
   Вдруг заскрипела дверь, и я невольно вздрогнула. Над застекленным от-
верстием потолка показалась зажженная лампа в виде огненного  шара.  Она
ярко осветила комнату. И я с ужасом увидела, что в нескольких  шагах  от
меня стоит человек.
   Стол с двумя приборами, накрытый к ужину,  появился,  точно  по  вол-
шебству, на середине комнаты.
   Это был тот самый человек, который преследовал меня  уже  целый  год,
который поклялся обесчестить меня и при первых словах которого я поняла,
что в прошлую ночь он исполнил свое намерение...
   - Негодяй! - прошептал Фельтон.
   - О да, негодяй! - вскричала миледи, видя,  с  каким  участием,  весь
превратившись в слух, внимает молодой офицер этому страшному рассказу. -
Да, негодяй! Он думал, что достаточно ему было одержать надо мной победу
во время сна, чтобы все было решено. Он пришел в надежде, что  я  согла-
шусь признать мой позор, раз позор этот свершился. Он  решил  предложить
мне свое богатство взамен моей любви.
   Я излила на этого человека все презрение, все негодование, какое  мо-
жет вместить сердце женщины. Вероятно, он привык к подобным упрекам:  он
выслушал меня спокойно, скрестив руки и улыбаясь; затем,  думая,  что  я
кончила, стал подходить ко мне. Я кинулась к столу, схватила нож и прис-
тавила его к своей груди.
   "Еще один шаг, - сказала я, - и вам придется укорять себя не только в
моем бесчестье, но и в моей смерти! "
   Мой взгляд, мой голос и весь мой облик, вероятно, были исполнены  той
неподдельной искренности, которая является убедительной для самых испор-
ченных людей, потому что он остановился.
   "В вашей смерти? - переспросил он. - О нет! Вы слишком очаровательная
любовница, чтобы я согласился потерять вас таким образом, вкусив счастье
обладать вами только один раз. Прощайте, моя красавица! Я подожду и  на-
вещу вас, когда вы будете в лучшем расположении Духа".
   Сказав это, он свистнул. Пламенеющий шар, освещавший комнату, поднял-
ся еще выше над потолком и исчез. Я опять оказалась в темноте. Мгновение
спустя повторился тот же скрип открываемой и  снова  закрываемой  двери,
пылающий шар вновь спустился, и я опять очутилась в одиночестве.
   Эта минута была ужасна. Если у меня и осталось еще некоторое сомнение
относительно моего несчастья, то теперь это сомнение исчезло, и я позна-
ла ужасную действительность: я была в руках человека, которого не только
ненавидела, но и презирала, в руках человека, способного на  все  и  уже
роковым образом доказавшего мне, что он может сделать...
   - Но кто был этот человек? - спросил Фельтон.
   - Я провела ночь, сидя на стуле, вздрагивая при малейшем шуме, потому
что около полуночи лампа погасла и я вновь оказалась в темноте. Но  ночь
прошла без какихлибо новых поползновений со стороны моего  преследовате-
ля. Наступил день, стол исчез, и только нож все еще был зажат в моей ру-
ке.
   Этот нож был моей единственной надеждой.
   Я изнемогала от усталости, глаза мои горели от бессонницы, я не реша-
лась заснуть ни на минуту. Дневной свет успокоил меня,  я  бросилась  на
кровать, не расставаясь со спасительным ножом, который  я  спрятала  под
подушку.
   Когда я проснулась, снова стоял уже накрытый стол.
   На этот раз, несмотря на весь мой страх, на  всю  мою  тоску,  я  по-
чувствовала отчаянный голод: уже двое суток я не принимала никакой пищи.
Я поела немного хлеба и фруктов. Затем, вспомнив об усыпляющем средстве,
подмешанном в воду, которую я выпила, я не прикоснулась к той, что  была
на столе, и наполнила свой стакан водой из мраморного фонтана,  устроен-
ного в стене над умывальником.
   Несмотря на эту предосторожность, я все же вначале страшно  беспокои-
лась, но на этот раз мои опасения были неосновательны: день прошел, и  я
не ощутила ничего похожего на то, чего боялась. Чтобы моя недоверчивость
осталась незамеченной, воду из графина  я  предусмотрительно  наполовину
вылила.
   Наступил вечер, а с ним наступила и темнота. Однако мои  глаза  стали
привыкать к ней; я видела во мраке, как стол ушел вниз и через  четверть
часа поднялся с поданным мне ужином, а минуту  спустя  появилась  та  же
лампа и осветила комнату.
   Я решила ничего не есть, кроме того, к чему нельзя примешать усыпляю-
щего снадобья. Два яйца и немного фруктов составили весь мой ужин. Затем
я налила стакан воды из моего благодетельного фонтана и напилась.
   При первых же глотках мне показалось, что вода не такая на вкус,  как
была утром. Во мне тотчас зашевелилось подозрение, и  я  не  стала  пить
дальше, но я уже отпила примерно с полстакана.
   Я с отвращением выплеснула остаток воды и, покрываясь холодным потом,
стала ожидать последствий.
   Без сомнения, какой-то невидимый свидетель заметит, как я брала  воду
из фонтана, и воспользовался моим простодушием,  чтобы  верное  добиться
моей гибели, которая была так хладнокровно предрешена и которой  добива-
лись с такой жестокостью.
   Не прошло и получаса, как появились те же признаки, что  и  в  первый
раз. Но так как на этот раз я выпила всего полстакана, то я дольше боро-
лась и не заснула, а впала в какое-то сонливое состояние, которое не ли-
шило меня понимания всего происходящего вокруг, но отняло всякую способ-
ность защищаться или бежать.
   Я  пыталась  доползти  до  кровати,  чтобы  извлечь  из-под   подушки
единственное оставшееся у меня средство защиты - мой  спасительный  нож,
но не могла добраться до изголовья и упала на колени, судорожно ухватив-
шись за ножку кровати. Тогда я поняла, что погибла...
   Фельтон побледнел, и судорожная дрожь пробежала но всему его телу.
   - И всего ужаснее было то, - продолжала миледи изменившимся  голосом,
словно все еще испытывая отчаянную тревогу, овладевшую ею в  ту  ужасную
минуту, - что на этот раз я ясно сознавала грозившую мне опасность: душа
моя, утверждаю, бодрствовала в уснувшем теле, и потому я  все  видела  и
слышала. Правда, все происходило точно во сне, но это было тем ужаснее.
   Я видела, как поднималась вверх лампа, как я постепенно погружалась в
темноту. Затем я услышала скрип двери, хорошо знакомый мне,  хотя  дверь
открывалась всего два раза.
   Я инстинктивно почувствовала, что ко мне кто-то приближается, - гово-
рят, что несчастный человек, заблудившийся в пустынных  степях  Америки,
чувствует таким образом приближение змеи.
   Я пыталась превозмочь свою немоту и закричать. Благодаря невероятному
усилию воли я даже встала,  но  для  того  только,  чтобы  тотчас  снова
упасть... упасть в объятия моего преследователя...
   - Скажите же мне, кто был этот человек? - вскричал молодой офицер.
   Миледи с первого взгляда увидела,  сколько  страдании  она  причиняет
Фельтону тем, что останавливается на всех подробностях своего  рассказа,
но не хотела избавить его ни от единой пытки: чем глубже она уязвит  его
сердце, тем больше будет уверенности, что он отомстит  за  нес.  Поэтому
она продолжала, точно не расслышав его восклицания или рассудив, что еще
не пришло время ответить на него:
   - Только на этот раз негодяй имел дело не с безвольным и бесчувствен-
ным подобием трупа. Я вам уже говорила: не будучи  в  состоянии  оконча-
тельно овладеть своими телесными и душевными - способностями, я  все  же
сохраняла сознание грозившей мне опасности. Я боролась изо всех  сил  и,
по-видимому, упорно сопротивлялась, так как слышала, как он воскликнул:
   "Эти негодные пуританки! Я знал, что они доводят до изнеможения своих
палачей, но не думал, что они так сильно противятся своим любовникам".
   Увы, это отчаянное сопротивление не  могло  быть  длительным.  Я  по-
чувствовала, что силы мои слабеют, и на этот раз негодяй  воспользовался
не моим сном, а моим обмороком...
   Фельтон слушал, не произнося ни слова и лишь  издавая  глухие  стоны;
только холодный пот струился по его мраморному лбу и рука была судорожно
прижата к груди.
   - Моим первым движением, когда я пришла в чувство, было нащупать  под
подушкой нож, до которого перед тем я не могла  добраться:  если  он  не
послужил мне защитой, то, по крайней мере, мог послужить моему  искупле-
нию.
   Но, когда я взяла этот нож, Фельтон, ужасная мысль пришла мне в голо-
ву. Я поклялась все сказать вам и скажу все. Я обещала открыть вам прав-
ду и открою ее, пусть даже я погублю себя этим!
   - Вам пришла мысль отомстить  за  себя  этому  человеку?  -  вскричал
Фельтон.
   - Увы, да! - ответила миледи. - Я знаю, такая мысль не подобает хрис-
тианке. Без сомнения, ее внушил мне этот извечный враг души нашей,  этот
лев, непрестанно рыкающий вокруг нас. Словом, признаюсь вам, Фельтон,  -
продолжала миледи тоном женщины, обвиняющей себя в преступлении,  -  эта
мысль пришла мне и уже не оставляла меня больше. За эту греховную  мысль
я и несу сейчас наказание.
   - Продолжайте, продолжайте! - просил Фельтон. - Мне не  терпится  уз-
нать, как вы за себя отомстили.
   - Я решила отомстить как можно скорее; я была уверена, что он  придет
в следующую ночь. Днем мне нечего было опасаться.
   Поэтому, когда настал час завтрака, я не задумываясь ела  и  пила:  я
решила за ужином сделать вид, что ем, но ни к чему не притрагиваться,  и
мне нужно было утром подкрепиться, чтобы не чувствовать голода вечером.
   Я только припрятала стакан воды от завтрака, потому  что,  когда  мне
пришлось пробыть двое суток без пищи и питья, я больше всего страдала от
жажды.
   Все, что я передумала в течение дня, еще больше укрепило меня в  при-
нятом решении. Не сомневаясь в том, что за мной наблюдают, я  старалась,
чтобы выражение моего лица не выдало моей затаенной мысли, и  даже  нес-
колько раз поймала себя на том, что  улыбаюсь.  Фельтон,  я  не  решаюсь
признаться вам, какой мысли я улыбалась, - вы почувствовали  бы  ко  мне
отвращение.
   - Продолжайте, продолжайте! - умолял Фельтон. - Вы видите, я слушаю и
хочу поскорее узнать, чем все это кончилось.
   - Наступил вечер, все шло по заведенному порядку. По обыкновению, мне
в темноте подали ужин, затем зажглась лампа, и я села за стол.
   Я поела фруктов, сделала вид, что наливаю себе воды  из  графина,  но
выпила только ту, что оставила от завтрака. Подмена эта  была,  впрочем,
сделана так искусно, что мои шпионы, если они у меня были, не  могли  бы
ничего заподозрить.
   После ужина я притворилась, что на меня нашло  такое  же  оцепенение,
как накануне, но на этот раз, сделав вид, что я изнемогаю  от  усталости
или уже освоилась с опасностью, я добралась до кровати, сбросила  платье
и легла.
   Я нащупала под подушкой нож и, притворившись спящей,  судорожно  впи-
лась пальцами в его рукоятку.
   Два часа прошло, не принеся с собой ничего нового, и - боже мой, я ни
за что бы не поверила этому еще накануне! - я почти боялась, что  он  не
придет.
   Вдруг я увидела, что лампа медленно поднялась и  исчезла  высоко  над
потолком. Темнота наполнила комнату, но ценой некоторого усилия мне уда-
лось проникнуть взором в эту темноту.
   Прошло минут десять. До меня не доносилось ни малейшего шума, я  слы-
шала только биение собственного сердца.
   Я молила бога, чтобы тот человек пришел.
   Наконец раздался столь знакомый мне звук открывшейся и снова  закрыв-
шейся двери, и послышались чьи-то шаги, под  которыми  поскрипывал  пол,
хотя он был устлан толстым ковром. Я различила в темноте какую-то  тень,
приближавшуюся к моей постели...
   - Скорее, скорее! - торопил Фельтон. - Разве вы не видите, что каждое
ваше слово жжет меня, как расплавленный свинец?
   - Тогда, - продолжала миледи, - я собрала все силы, я говорила  себе,
что пробил час мщения или, вернее, правосудия, я смотрела на себя как на
новую Юдифь. Я набралась решимости, крепко сжала в руке нож и, когда  он
подошел ко мне и протянул руки, отыскивая во мраке свою жертву, тогда  с
криком горести и отчаяния я нанесла ему удар в грудь.
   Негодяй, он все предвидел: грудь его была защищена кольчугой,  и  нож
притупился о нее.
   "Ах, так! - вскричал он, схватив мою руку и вырывая у меня нож, кото-
рый сослужил мне такую плохую службу. - Вы  покушаетесь  на  мою  жизнь,
прекрасная пуританка? Да это больше, чем ненависть, это прямая  неблаго-
дарность! Ну, ну, успокойтесь, мое прелестное дитя... Я  думал,  что  вы
уже смягчились. Я не из тех тиранов, которые удерживают  женщину  силой.
Вы меня не любите, в чем я сомневался по свойственной мне самонадеяннос-
ти. Теперь я в этом убедился, и завтра вы будете на свободе".
   Я ждала только одного - чтобы он убил меня.
   "Берегитесь, - сказала я ему, - моя свобода грозит вам бесчестьем! "
   "Объяснитесь, м