приглашение?
   Кардинал колебался с ответом. Его пурпур был возмущен власяницей бед-
ного францисканца.
   Умирающий протянул руку  и  показал  кольцо.  Кольцо  произвело  свое
действие, которое было тем сильнее, чем выше был ранг того лица, к кото-
рому обращался францисканец.
   - Тайну, тайну, скорее! - потребовал больной. Говоря это, он опирался
на руку своего духовника.
   - Coras isti? [25] - с беспокойством спросил кардинал.
   - Говорите по-испански, - приказал францисканец, проявляя самое живое
внимание.
   - Вам известно, монсеньер, - продолжал по-кастильски кардинал, - что,
согласно условиям брака инфанты с королем французским, упомянутая инфан-
та, так же как и король Людовик, отказалась от всяких притязаний на вла-
дения испанской короны?
   Францисканец кивнул утвердительно.
   - Отсюда следует, - излагал кардинал, - что мир и  союз  между  двумя
королевствами зависит от соблюдения этой статьи договора.
   Францисканец снова кивнул.
   - Не только Франция и Испания, - сказал кардинал, - но и  вся  Европа
будет потрясена, если одна из сторон нарушит договор.
   Снова утвердительный знак со стороны больного.
   - Таким образом, - заключил кардинал, - человек, способный предвидеть
события и ясно различать то, что лишь как туманное  видение  мелькает  в
сознании обычных людей, то есть мысль о грядущих благах или бедствиях, -
такой человек предохранит мир от величайшей катастрофы. Можно будет  об-
ратить на пользу ордена события, угаданные  тем  человеком,  который  их
подготовляет.
   - Pronto! Pronto! [26] - торопил его францисканец, бледнея все более.
   Кардинал наклонился к самому уху умирающего.
   - Монсеньер, - сказал он, - мне известно, что французский король  ре-
шил при первом же предлоге, каковым может  послужить,  например,  смерть
испанского короля или же брата инфанты, с оружием в руках потребовать от
лица Франции наследства, и в моем распоряжении есть подробно разработан-
ный политический план Людовика Четырнадцатого на этот счет.
   - Где этот план? - спросил францисканец.
   - Вот он, - ответил кардинал.
   - Чьей рукой он написан?
   - Моей.
   - Это все, что вы хотели сообщить?
   - Мне кажется, монсеньер, я сообщил достаточно, - отвечал кардинал.
   - Это правда, вы оказали ордену большую услугу.  Но  каким  путем  вы
раздобыли эти подробности, с помощью которых вы составили этот план?
   - Слуги французского короля у меня на жалованье и передают мне обрыв-
ки бумаг, уцелевших в камине.
   - Вы очень изобретательны, -  прошептал  францисканец,  пробуя  улыб-
нуться. - Господин кардинал, через четверть часа вы покинете эту  гости-
ницу; ответ будет вам послан. Ступайте!
   Кардинал удалился.
   - Позовите ко мне Гризара и  разыщите  венецианца  Марини,  -  сказал
больной.
   Духовник повиновался, а францисканец тем временем вынул  свои  бумаги
и, вместо того чтобы вычеркнуть имя кардинала, как он сделал это по  от-
ношению к барону, поставил возле него крестик. Затем, выбившись из  сил,
упал на кровать и прошептал имя доктора Гризара. Очнувшись, больной  вы-
пил половину лекарства, которое ему подал доктор; венецианец и  духовник
стояли подле двери.
   Венецианец выполнил те же формальности, что и два его конкурента; так
же, как и они, проявил нерешительность при виде  двух  посторонних,  но,
успокоенный приказанием генерала, открыл ему,  что  папа,  встревоженный
могуществом ордена, задумал провести полное изгнание иезуитов и старает-
ся заручиться для этой цели помощью европейских  дворов.  Он  перечислил
союзников папы и рассказал о предполагаемых мерах для  выполнения  этого
плана, он также назвал тот остров Архипелага, куда после ареста  предпо-
лагалось сослать двух кардиналов, адептов одиннадцатого  года,  следова-
тельно, высших чинов ордена, вместе с тридцатью двумя  наиболее  видными
римскими иезуитами.
   Францисканец поблагодарил синьора Марпни. Разоблачение папского плана
оказывало немалую услугу ордену. После этого венецианец получил приказа-
ние уехать через четверть часа и вышел из комнаты сияющий, как  если  бы
перстень - символ первенства - уже был надет на его палец.
   Однако, когда он удалился, францисканец шептал, лежа на кровати:
   - Все эти люди - шпионы или же сбиры; ни один из них не годится в ге-
нералы; все они пооткрывали заговоры, никто не выведал тайны.  Но  не  с
помощью разрушения, войны, насилия следует управлять  обществом  Иисуса,
нет - путем таинственного влияния, которое дает человеку моральное  пре-
восходство. Нет, преемник не найден, и в  довершение  несчастья  господь
поразил меня, я умираю.  О,  неужели  общество  рушится  вместе  с  моей
смертью, за неимением поддерживающей колонны? Неужели подстерегающая ме-
ня смерть положит конец ордену? Десять лет моей жизни навсегда  упрочили
бы его существование, потому что с воцарением нового короля перед  орде-
ном открываются самые блестящие перспективы.
   Францисканец произнес эти слова частью мысленно, частью вслух, и  мо-
лодой иезуит с ужасом слушал его, как слушают горячечный бред, между тем
как более просвещенный Гризар жадно впивал эти речи, точно откровение из
неведомого ему мира, куда заглядывал его взор, но не в силах  была  кос-
нуться его рука.
   Вдруг францисканец приподнялся.
   - Закончим, - сказал он, - смерть завладевает мной. О, еще недавно  я
думал умереть спокойно, я надеялся...  Теперь  же  я  в  отчаянии,  если
только среди оставшихся... Гризар, Гризар, дайте мне прожить один только
час!
   Гризар подошел к умирающему и дал ему проглотить несколько капель  не
лекарства, которое францисканец оставил недопитым, но жидкости из флако-
на, принесенного с собой.
   - Позовите шотландца, - потребовал францисканец, - позовите  бременс-
кого купца. Скорее, скорее! Иисус, я умираю... задыхаюсь!
   Духовник побежал, за помощью, точно существовала  человеческая  сила,
которая могла бы отвратить руку смерти, уже занесенную над  больным;  но
на пороге двери он встретил Арамиса. Тот, прижав к  губам  палец,  точно
статуя Гарпократа, бога молчания, взглядом заставил отступить его в глу-
бину комнаты.
   Доктор и духовник переглянулись и сделали движение, как бы  собираясь
отстранить Арамиса. Но он двумя крестными знамениями, каждое  на  особый
лад, пригвоздил их к месту.
   - Начальник, - прошептали они.
   Арамис медленно вошел в комнату,  где  умирающий  боролся  с  первыми
приступами агонии.
   Францисканец, - оттого ли, что эликсир произвел свое действие, оттого
ли, что появление Арамиса придало ему силы, -  напрягся  и  поднялся  на
кровати, с горящими глазами, полуоткрытым ртом и влажными от пота  воло-
сами.
   Арамис почувствовал в комнате удушливый запах; окна были закрыты, ка-
мин пылал; две желтые восковые свечи оплывали на  медные  подсвечники  и
еще больше нагревали воздух. Арамис открыл окно и, устремив на умирающе-
го взгляд, полный понимания и уважения, сказал:
   - Монсеньер, прошу прощения за то, что вошел к вам без зова, но  меня
тревожит ваше состояние, и я боялся, что вы скончаетесь, не  повидавшись
со мной, так как в вашем списке я стою шестым.
   Умирающий вздрогнул и посмотрел на лист бумаги.
   - Значит, вы тот, кого когда-то звали Арамисом, а потом  шевалье  да-
Эрбле? Значит, вы ваннский епископ?
   - Да, монсеньер.
   - Я вас знаю, я вас видел.
   - На последнем юбилее мы встречались у святого отца.
   - Ах да, вспомнил! И вы тоже находитесь в числе соискателей?
   - Монсеньер, я слышал, что ордену необходимо держать  в  своих  руках
важную государственную тайну, и, зная, что из скромности вы решили  сло-
жить с себя свои обязанности в пользу того, кто добудет эту тайну, я на-
писал о своей готовности выступить соискателем, так как мне  одному  из-
вестна очень важная тайна.
   - Говорите, - сказал францисканец, - я готов выслушать вас и  судить,
насколько важна ваша тайна.
   - Монсеньер, та тайна, которую я буду иметь честь  доверить  вам,  не
может быть высказана вслух. Всякая мысль,  вышедшая  за  пределы  нашего
сознания и получившая то или иное выражение, уже  не  принадлежит  тому,
кто ее породил. Слово может быть подхвачено  внимательным  и  враждебным
ухом; поэтому его не следует бросать  случайно,  иначе  тайна  перестает
быть тайной.
   - Как же в таком случае вы предполагаете сообщить мне вашу  тайну?  -
спросил умирающий.
   Арамис знаком попросил доктора и духовника удалиться и подал францис-
канцу пакет в двойном конверте.
   - Но ведь написанные слова могут быть  еще  опаснее  слов,  сказанных
вслух; как вы думаете? - спросил францисканец.
   - Нет, монсеньер, - отвечал Арамис, - потому что в этом  конверте  вы
увидите знаки, понятные только вам и мне.
   Францисканец смотрел на Арамиса со все возрастающим изумлением.
   - Это, - продолжал Арамис, - тот шифр, который вы  приняли  в  тысяча
шестьсот пятьдесят пятом году и который мог бы разобрать лишь ваш покой-
ный секретарь Жуан Жужан, если бы он вернулся с того света.
   - Вы, значит, знаете этот шифр?
   - Я сам дал его Жужану.
   И Арамис, почтительно поклонившись, направился к двери, точно собира-
ясь уйти.
   Но жест францисканца и его зов удержали его.
   - Иисус, - воскликнул монах, - ecce homo! [27]
   Затем, вторично прочитав бумагу, попросил:
   - Подойдите поскорее ко мне.
   Арамис подошел к францисканцу с тем же спокойным и  почтительным  ви-
дом.
   Францисканец, протянув руку, привлек его к себе.
   - Как и от кого вы могли узнать подобную тайну?
   - От госпожи де Шеврез, близкой подруги и доверенного лица королевы.
   - А госпожа де Шеврез?
   - Умерла.
   - А другие знали?
   - Только двое простолюдинов: мужчина и женщина.
   - Кто же они?
   - Они его воспитывали.
   - Что же с ними сталось?
   - Тоже умерли... тайна эта сжигает, как огонь.
   - Но вы ведь живы?
   - Никто не знает, что тайна в моих руках.
   - Давно?
   - Уже пятнадцать лет.
   - И вы хранили ее?
   - Я хотел жить.
   - А теперь дарите ее ордену, без честолюбия, не  требуя  вознагражде-
ния?
   - Я дарю ее ордену, питая честолюбивые замыслы и  не  бескорыстно,  -
отвечал Арамис, - потому что теперь, когда вы меня знаете, монсеньер, вы
сделаете из меня, если останетесь живы, то, чем я  могу,  чем  я  должен
быть.
   - Но так как я умираю, - воскликнул францисканец, - то я  делаю  тебя
своим преемником... Возьми!
   И, сняв перстень, он надел его на палец Арамиса.
   Затем обратился к двум свидетелям этой сцены:
   - Подтвердите, когда понадобится, что я, больной телом, но в  здравом
уме, свободно и добровольно передал это кольцо -  знак  всемогущества  -
монсеньеру даЭрбле, епископу ваннскому, и что я назначаю его своим  пре-
емником. Я, смиренный грешник, готовый предстать перед богом,  склоняюсь
перед - ним первый, чтоб показать пример всем.
   И действительно, францисканец поклонился, а доктор и иезуит упали  на
колени. Арамис, побледнев не меньше умирающего, обвел взглядом всех  ак-
теров этой сцены. Удовлетворенное честолюбие приливало вместе с кровью к
его сердцу.
   - Поспешим, - попросил францисканец, - меня гнетет, мне не дает покоя
то, что я должен еще сделать! Я не успею выполнить задуманного.
   - Я выполню все, - обещал Арамис.
   - Хорошо.
   И, обращаясь к иезуиту и к доктору, францисканец добавил:
   - Оставьте нас одних.
   Те повиновались.
   - Этим знаком, - сказал он, - вы можете сдвинуть землю;  этим  знаком
вы будете разрушать, этим  знаком  вы  будете  созидать:  In  hoc  signo
vinces! [28] Закройте дверь, - закончил францисканец, обращаясь к Арами-
су.
   Арамис запер дверь и вернулся к францисканцу.
   - Папа составил заговор против ордена, - сказал монах, - папа  должен
умереть.
   - Он умрет, - спокойно отвечал Арамис.
   - Орден должен семьсот тысяч ливров одному бременскому купцу по имени
Бонштетт, который приехал сюда, прося в качестве гарантии моей подписи.
   - Ему будет уплачено, - обещал Арамис.
   - Шестеро мальтийских рыцарей - вот их имена, - блаюдаря  болтливости
одного иезуита одиннадцатого года узнали тайны, доверяемые только членам
ордена, посвященным в третью степень; нужно узнать,  как  поступали  эти
люди с тем, что им было открыто, и не допустить дальнейшего разглашения.
   - Это будет сделано.
   - Троих опасных членов ордена нужно отправить в Тибет, чтобы они  по-
гибли там; они приговорены. Вот их имена.
   - Я приведу приговор в исполнение.
   - Наконец, в Антверпене живет одна дама, двоюродная внучка Равальяка;
у нее есть бумаги, компрометирующие орден. В течение  пятьдесят  первого
года ее семья получала пенсию в пятьдесят тысяч ливров. Пенсия - тяжелый
расход; орден не богат... Выкупите бумаги за  определенную  сумму,  а  в
случае отказа уничтожьте пенсию... не подвергая орден опасности.
   - Я обдумаю, - сказал Арамис.
   - На прошлой неделе в Лиссабонский порт должен был прийти корабль  из
Лимы; для виду он нагружен шоколадом, в действительности на нем  золото.
Каждый слиток прикрыт слоем шоколада. Это судно принадлежит ордену;  оно
стоит семнадцать миллионов ливров; потребуйте его: вот документы.
   - В какой порт велеть ему зайти?
   - В Байонну.
   - Если не помешает погода, он прибудет через три недели. Это все?
   Францисканец сделал утвердительный знак, потому что не мог больше го-
ворить; кровь подступила ему к горлу и хлынула изо рта, из ноздрей и  из
глаз. Несчастный успел только пожать руку Арамису, затем в судороге упал
с кровати на пол.
   Арамис приложил руку к его сердцу: сердце не билось. Нагнувшись, Ара-
мис заметил, что один лоскуток бумаги, переданной им францисканцу,  уце-
лел. Он взял его, сжег и позвал духовника и доктора.
   - Ваш кающийся предстал перед богом, - обратился он  к  духовнику,  -
теперь он нуждается только в молитвах и обряде погребения. Идите  приго-
товьте все нужное для самых скромных похорон, какие подобает бедному мо-
наху... Ступайте!
   Иезуит ушел. Тогда, обращаясь к врачу, лицо у которого было бледное и
встревоженное, Арамис тихонько сказал:
   - Господин Гризар, вылейте из этого стакана все, что в нем  осталось,
и сполосните его; в нем еще слишком много того, что Главный Совет прика-
зал вам прибавить в лекарство.
   Ошеломленный, испуганный, подавленный, Гризар чуть не упал  навзничь.
Арамис жалостливо пожал плечами, взял стакан и вылил содержимое  в  золу
камина. И ушел, захватив с собой бумаги покойника.


   XXXV
   ПОРУЧЕНИЕ

   На следующий или, вернее, в тот же день, ибо только что  рассказанные
нами события закончились к трем часам утра, перед завтраком,  когда  ко-
роль отправился к мессе с обеими королевами, а принц в сопровождении ше-
валье де Лоррена и еще нескольких офицеров своей свиты поехал  верхом  к
реке, чтобы искупаться, и в замке осталась одна только принцесса, не же-
лавшая выходить под предлогом нездоровья, - Монтале незаметно прокралась
из комнат фрейлин, увлекая с собой Лавальер; обе девушки, осторожно ози-
раясь кругом, пробрались через сады к парку.
   Небо было облачное; горячий ветер клонил к земле цветы и  кустарники;
поднятая с дороги пыль летела клубами и оседала на деревьях.
   Монтале, все время исполнявшая обязанности ловкого разведчика, сдела-
ла несколько шагов и, удостоверившись еще раз, что никто не подслушивает
и не следит за ними, начала:
   - Ну, слава богу, мы совершенно одни. Со  вчерашнего  дня  все  здесь
шпионят и сторонятся нас, точно зачумленных.
   Лавальер опустила голову и вздохнула.
   - Это ни на что не похоже, - продолжала Монтале. - Начиная  от  Мали-
корна и кончая господином де СентЭньяном, все хотят выведать нашу тайну.
Ну, Луиза, потолкуем немного, чтобы я знала, как мне быть.
   Лавальер подняла на подругу глаза, чистые и глубокие, как лазурь  ве-
сеннего неба.
   - А я, - сказала она, - спрошу тебя, почему нас позвали к  принцессе?
Почему мы ночевали у нее, а не у себя? Почему ты вернулась так поздно  и
почему сегодня с утра за нами установлен престрогий надзор?
   - Моя дорогая Луиза, на мой вопрос ты отвечаешь вопросом или, вернее,
десятью вопросами, а это совсем не ответ. Потом я расскажу тебе  все,  и
так как все, о чем ты меня спрашиваешь, не важно, ты можешь подождать. Я
же спрашиваю у тебя то, от чего все будет зависеть, именно: есть ли тай-
на или нет?
   - Не знаю, - отвечала Луиза, - знаю только, что, по  крайней  мере  с
моей стороны, была сделана неосторожность после  моих  глупых  вчерашних
слов и еще более глупого обморока; теперь все только и говорят о нас.
   - Скажем лучше: о тебе, - рассмеялась Монтале, - о тебе и о Тонне-Ша-
рант; вы обе вчера посылали признания облакам, но, к несчастью, они были
перехвачены.
   Лавальер опустила голову.
   - Право, ты меня огорчаешь.
   - Я?
   - Да, эти шутки очень неприятны мне.
   - Послушай, Луиза, я совсем не шучу, напротив, говорю очень серьезно.
Я увела тебя из замка, пропустила обедню, выдумала мигрень, так  же  как
ее выдумала принцесса; наконец, я выказала в десять раз больше  диплома-
тического искусства, чем господин Кольбер унаследовал от господина Маза-
рини и применяет по отношению к господину Фуке, вовсе не для того,  что-
бы, оставшись наедине с тобой, видеть, как ты хитришь со мной. Нет, нет,
поверь: я расспрашиваю тебя не ради простого любопытства, а потому,  что
положение действительно критическое. То, что ты сказала вчера, всем  из-
вестно, об этом все болтают. Каждый фантазирует по-своему, этой ночью ты
имела честь занимать весь двор, да и сегодня еще интерес к тебе  не  ос-
тыл, дорогая моя. Тебе приписывают столько нежных и остроумных фраз, что
мадемуазель де Скюдери и ее брат лопнули бы с досады, если бы эти  фразы
были точно переданы им.
   - Ах, милая Монтале, - вздохнула бедная девушка, - ты лучше всех зна-
ешь, что я сказала, ведь я говорила при тебе.
   - Боже мой, я, конечно, знаю, но дело не в этом. Я не забыла ни одно-
го твоего слова; но думала ли ты то же самое, что и говорила?
   Луиза смутилась.
   - Опять расспросы! - вскричала она. - Я готова отдать все, чтобы  за-
быть сказанное мною... Почему это все стараются напомнить мне мои слова?
О, это ужасно!
   - Да что ж тут ужасного?
   - Ужасно, что подруга, которая должна бы щадить меня,  которая  могла
бы дать мне совет, помочь мне спастись, убивает, губит меня.
   - О-го-го! - возмутилась Монтале. - Это уж слишком. Никто не  собира-
ется убивать тебя, никто не хочет даже обокрасть тебя, выведав твою тай-
ну; тебя умоляют только открыть ее добровольно, потому что она  касается
не только тебя, но и всех нас; то же сказала бы тебе и Тонне-Шарант, ес-
ли бы она была здесь. Ведь вчера вечером она хотела переговорить со мной
в нашей комнате, и я пошла туда  после  маникановских  и  маликорновских
разговоров, как вдруг узнаю (правда, я вернулась поздновато), что  прин-
цесса посадила в заточение фрейлин и что мы ночуем у нее, а не  у  себя.
Она арестовала их, чтобы не дать им столковаться друг с другом.  Сегодня
утром с той же целью она заперлась с  ТоннеШарант.  Скажи  же,  дорогая,
насколько мы с Атенаис можем полагаться на тебя, и мы скажем тебе,  нас-
колько ты можешь полагаться на нас.
   - Я плохо понимаю твой вопрос, - проговорила очень взволнованная Луи-
за.
   - Гм, а мне кажется, что ты, напротив, отлично  понимаешь  меня.  Но,
пожалуй, я скажу еще яснее, чтобы отнять у тебя всякую возможность увер-
нуться. Слушай же: ты любишь господина де  Бражелона?  Теперь  ясно,  не
правда ли?
   При этих словах, упавших точно первый снаряд осаждающей армии в осаж-
денный город, Луиза вскочила с места.
   - Люблю ли я Рауля? - воскликнула она. - Друга моего  детства,  моего
брата!
   - Нет,  нет,  нет!  Вот  ты  снова  увиливаешь  или,  вернее,  хочешь
увильнуть. Я не спрашиваю тебя,  любишь  ли  ты  Рауля  -  твоего  друга
детства и твоего брата; я спрашиваю тебя, любишь ли ты виконта де Браже-
лона, твоего жениха?
   - О господи, - вскричала Луиза, - какой суровый допрос!