л его  за  обе  руки  и,
глядя ему в глаза, произнес:
   - Арамис, продолжаете ли вы хоть немного любить меня?
   - Конечно, люблю.
   - В таком случае сделайте мне одолжение. Скажите, для чего  вы  брали
образцы тканей у Персерена?
   - Пойдемте со мной и давайте спросим  беднягу  Лебрена,  трудившегося
над этим портретом двое суток, не сомкнув глаз.
   - Арамис, это правда для всех, но только не для меня...
   - Право, ДаАртаньян, вы меня поражаете?
   - Будьте честны со мной. Скажите мне правду: ведь вы  не  хотели  бы,
чтобы со мной случилось что-нибудь весьма и весьма неприятное, так ведь?
   -  Дорогой  друг,  вы  становитесь  совершенно  непостижимы.  Что  за
дьявольское подозрение зародилось в вашем уме?
   - Верите ли вы в мой инстинкт? Прежде вы в него верили. Так вот  этот
инстинкт нашептывает мне, что у вас есть какие-то тайные замыслы.
   - У меня! Замыслы!
   - Я не могу, разумеется, утверждать, что я в этом уверен
   - Еще бы!
   - Но хоть я в этом и не уверен, все же готов поклясться в том, что  я
прав.
   - Вы мне доставляете живейшее огорчение, д'Артаньян. Если  б  у  меня
были некие замыслы, которые я должен был бы скрывать от вас, я, конечно,
умолчал бы о них, не так ли? Если бы мои замыслы были, напротив,  такого
рода, что я должен был бы открыться вам, я бы сделал это  и  без  вашего
напоминания.
   - Нет, Арамис, нет, бывают замыслы, которые  можно  раскрыть  лишь  в
подводящий момент.
   - Значит, дорогой друг, - подхватил со смехом епископ,  -  подходящий
момент еще не настал.
   ДаАртаньян грустно покачал головой.
   - Дружба, дружба! - сказал он. - Пустое слово, вот что такое  пресло-
вутая дружба! Предо мной человек, который дал бы разорвать себя на куски
ради меня.
   - Конечно, - с благородною простотой подтвердил Арамис.
   - И этот же человек, который отдал бы за меня всю  кровь,  текущую  в
его жилах, не желает открыть предо мною крошечного уголка своего сердца.
Дружба, повторяю еще раз, ты не больше, чем тень, чем приманка, чем  все
то, что распространяет вокруг себя ложный мишурный блеск.
   - Не говорите так о нашей дружбе, - ответил епископ твердым,  уверен-
ным тоном. - Она не из числа тех, о которых вы только что говорили.
   - Взгляните-ка, Арамис: вот нас трое из нашей четверки. Вы обманывае-
те меня, я подозреваю вас, ну а Портос... Портос спит. Хорошее трио,  не
так ли? Славные остатки былого!
   - Могу вам сказать лишь одно, даАртаньян, и  в  этом  готов  дать  на
Евангелии клятву: я люблю вас, как прежде. И если порой  я  недостаточно
откровенен с вами, то это - исключительно ради других, а не  из-за  себя
или вас. Во всем, в чем я буду иметь успех, вы получите вашу долю.  Обе-
щайте же мне такую же благожелательность.
   - Если я не обманываюсь, друг мой, слова,  только  что  произнесенные
вами, исполнены благородства.
   - Возможно.
   - Вы в заговоре против Кольбера. Если дело идет только об этом,  ска-
жите мне прямо: у меня есть инструмент, и я выдерну этот зуб.
   Арамис не мог скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую на его благо-
родном лице.
   - А если б я и был в заговоре против Кольбера, что тут ужасного?
   - Это слишком ничтожно для вас, и не для того, чтоб свалить Кольбера,
вы домогались образцов тканей у Персерена. О, Арамис, ведь мы не  враги,
мы - братья! Скажите же, что вы предпринимаете, и, честное слово, если я
не смогу вам помочь, клянусь вам, я останусь нейтральным.
   - Я ничего не предпринимаю.
   - Арамис, какой-то голос подсказывает  мне,  он  просветляет  меня...
Этот голос никогда меня не обманывал. Вы злоумышляете на короля!
   - На короля! - вскричал епископ, делая вид, что он возмущен...
   - Ваше лицо не сможет разубедить меня в этом! Да, на короля, повторяю
вам.
   - И вы мне поможете? - спросил Арамис, иронически усмехаясь.
   - Арамис, я сделаю больше, чем  если  бы  я  вам  помогал,  я  сделаю
больше, чем если б я оставался нейтральным, я вас спасу!
   - Вы с ума сошли, даАртаньян!
   - Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы.
   - И... вы можете заподозрить меня в желании убить короля?
   - Кто ж говорит об этом! - сказал мушкетер.
   - В таком случае давайте внесем в этот разговор полную  ясность.  Что
же, по-вашему, можно сотворить с королем, нашим законным, подлинным  ко-
ролем, не покусившись на его жизнь?
   ДаАртаньян ничего не ответил.
   - К тому же у вас тут и гвардия и мушкетеры? - добавил епископ.
   - Вы правы.
   - И вы у господина Фуке, вы у себя.
   - Вы правы еще раз.
   - И у вас есть Кольбер,  который  в  это  мгновение  советует  королю
предпринять против господина Фуке все то, что, быть может, охотно  посо-
ветовали б вы сами, не принадлежи я к противной партии.
   - Арамис, Арамис, бога ради, пусть ваши слова будут словами настояще-
го друга.
   - Слова друга - это сама правда. Если я  замышляю  прикоснуться  хоть
одним пальцем к нашему королю, сыну Анны Австрийской,  истинному  королю
нашей родины Франции, если у меня нет твердого намерения пребывать прос-
тертым у его трона, если завтрашний день, здесь, в замке Во,  не  предс-
тавляется мне самым славным днем в жизни моего короля, пусть меня  пора-
зят гром и молния, я согласен на это!
   Арамис произнес эти слова, повернувшись лицом к алькову.  ДаАртаньян,
который стоял прислонившись к тому же алькову, никак не мог заподозрить,
что кто-нибудь может скрываться в нем. Чувство, с которым  были  сказаны
эти слова, их обдуманность, торжественность клятвы  -  все  это  оконча-
тельно успокоило мушкетера. Он взял Арамиса за обе руки и сердечно пожал
их.
   Арамис вынес упреки, ни разу не побледнев, но теперь, когда  мушкетер
расточал ему похвалы, лицо его покраснело. Обмануть  даАртаньяна  -  это
была честь для него, внушить даАртаньяну доверие - неловко и стыдно.
   - Вы уходите? - спросил он, заключая его в объятия, чтобы он не видел
его покрывшегося краской лица.
   - Да, этого требует служба. Я должен получить пароль на ночь.
   - Где же вы будете спать?
   - По-видимому, в королевской прихожей. А Портос?
   - Берите его с собой, он храпит, как медведь.
   - Вот как... Значит, он ночует не с вами? - удивился даАртаньян.
   - Никоим образом, У него где-то есть свое помещение,  но,  право,  не
знаю, где.
   - Превосходно! - сказал мушкетер, у которого, лишь только его осведо-
мили о том, что оба приятеля живут врозь, исчезли последние подозрения.
   Он резко коснулся плеча Портоса. Тот зарычал.
   - Пойдемте! - позвал его даАртаньян.
   - А! ДаАртаньян, это вы, дорогой друг! Какими судьбами? Да, да,  ведь
я на празднестве в Во!
   - Ив вашем прекрасном костюме.
   - Этот господин Коклеп де Вольер... очень, очень мило с его  стороны,
верно?
   - Шш! Вы так топаете, что продавите,  пожалуй,  паркет,  -  остановил
друга Арамис.
   - Это правда, - подтвердил даАртаньян. - Ведь эта комната  прямо  над
куполом.
   - Я занял ее отнюдь не в качестве фехтовальной залы, - добавил  епис-
коп. - На плафоне королевских покоев изображены прелести  сна.  Помните,
что мой паркет как раз над этим плафоном. Покойной ночи,  друзья,  через
десять минут и я уже буду в постели.
   И Арамис выпроводил их, ласково улыбаясь. Но едва они вышли, как  он,
быстро заперев двери на все замки и задернув шторами окна, позвал:
   - Монсеньер, монсеньер!
   И тотчас же из алькова, открыв раздвижную дверь,  находившуюся  возле
кровати, вышел Филипп; он усмехнулся:
   - Какие, однако же, подозрения у шевалье д'Артаньяна!
   - Вы узнали даАртаньяна?
   - Раньше, чем вы обратились к нему по имени,
   - Это ваш капитан мушкетеров.
   - Он мне глубоко предан, - ответил Филипп, делая на слове мне  ударе-
ние.
   - Он верен, как пес, но иногда кусается. Если  д'Артаньян  не  узнает
вас, пока не исчезнет другой, можете рассчитывать на даАртаньяна навеки;
если он ничего не увидит собственными глазами, он останется верен;  если
же увидит чрезмерно поздно, то никогда не признается, что  ошибся,  ведь
он истый гасконец.
   - Я так и думал. Чему же мы сейчас отдадим наш досуг?
   - Вы займете свой наблюдательный пункт и будете смотреть, как  король
укладывается в постель, как вы укладываетесь в постель при малом церемо-
ниале, предусмотренном этикетом.
   - Отлично. Куда же мне сесть?
   - Садитесь на складной стул. Я сдвину шашку паркета. Вы будете  смот-
реть сквозь отверстие, которое находится над одним  из  фальшивых  окон,
устроенных в куполе королевской спальни. Вы видите?
   - Да, вижу Людовика.
   И Филипп вздрогнул, как вздрагивают при виде врага.
   - Что же он делает?
   - Он предлагает сесть возле него какому-то человеку.
   - Господину Фуке?
   - Нет, нет, погодите.
   - Но вспомните заметки, мой принц, портреты!
   - Человек, которого король хочет усадить возле себя, - это Кольбер.
   - Кольбер в спальне у короля! - вскричал Арамис. - Немыслимо!
   - Смотрите.
   Арамис взглянул через проделанное в полу отверстие.
   - Да, - сказал он, - вы правы! Это - Кольбер. О, монсеньер, что же мы
услышим сейчас и что выйдет из этого свиданья между ними?
   - Без сомнения, ничего хорошего для господина Фуке.
   Принц не ошибся. Мы уже видели, что Людовик XIV  вызвал  Кольбера,  и
Кольбер явился к нему. Разговор между ними начался одною  из  величайших
милостей, оказанных когда бы то ни было королем. Правда, король был нае-
дине со своим подданным.
   - Садитесь, Кольбер.
   Интендант, который еще недавно боялся отставки, безмерно  обрадовался
такой невиданной чести, но отказался.
   - Он принимает королевское приглашение? - спросил Арамис.
   - Нет, он не сел.
   - Давайте послушаем, принц...
   И будущий король вместе с будущим папой стали жадно прислушиваться  к
беседе двух простых смертных, находившихся у них под ногами.
   - Кольбер, - начал король, - сегодня вы без конца перечили мне.
   - Ваше величество... я это знаю.
   - Отлично! Мне нравится ваш ответ. Да, вы это  знали.  Надо  обладать
мужеством, чтобы упорствовать в этом.
   - Я  рисковал  вызвать  ваше  неудовольствие,  ваше  величество:  но,
действуй я по-иному, я рисковал бы оставить вас в полном неведении отно-
сительно ваших истинных интересов.
   - Как! Что-нибудь давало вам повод тревожиться за меня?
   - Хотя бы возможное расстройство желудка, ваше величество; ибо  зада-
вать своему королю такие пиры можно лишь для того,  чтобы  задушить  его
тяжестью изысканных блюд.
   И, грубо сострив, Кольбер не без удовольствия стал дожидаться,  какой
эффект произведет его остроумие. Людовик XIV, самый тщеславный и  вместе
с тем самый тонкий человек в своем королевстве, простил Кольберу эту не-
уклюжую шутку.
   - Это правда, Фуке угостил меня на славу. Скажите, Кольбер, откуда он
берет деньги на все эти непомерные траты? Вы об этом осведомлены?
   - Да, ваше величество, я осведомлен!
   - Посвятите и меня в то, что вы знаете.
   - Это совсем не трудно. Я знаю его дела с точностью,  можно  сказать,
до денье.
   - Мне известно, что вы отлично считаете.
   - Это самое первое качество, которое надлежит требовать от интенданта
финансов.
   - Но оно свойственно далеко не всем.
   - Примите мою благодарность, ваше величество, за похвалу, сошедшую  с
ваших уст.
   - Да, Фуке богат, очень богат, и об этом, сударь, известно решительно
всем.
   - Как живым, так и мертвым.
   - Что вы хотите сказать, господин Кольбер?
   - Живые видят богатства  господина  Фуке,  они  видят,  так  сказать,
следствие и рукоплещут; но мертвые, осведомленные лучше, чем  мы,  знают
причины и обвиняют.
   - Вот как, значит, господин Фуке обязан  своим  состоянием  некоторым
обстоятельствам?
   - Должность интенданта финансов нередко благоприятствует тем, кто ис-
полняет ее.
   - Говорите со мной откровеннее; не бойтесь, мы с вами одни.
   - Я никогда ничего не боюсь; мой  оплот  -  моя  совесть  и  покрови-
тельство моего короля, государь.
   И Кольбер низко склонился пред королем.
   - Итак, если бы мертвые заговорили?..
   - Порой и они говорят, ваше величество. Прочтите вот это.
   - Ах, монсеньер, - прошептал Арамис на ухо принцу, который,  находясь
рядом с ним, слушал, опасаясь пропустить хоть единое  слово,  -  раз  вы
здесь, монсеньер, чтобы учиться вашему королевскому ремеслу, узнайте  же
чисто королевскую гнусность. Вы присутствуете при такой  сцене,  которую
один бог или, верней, один дьявол может задумать и  выполнить.  Слушайте
же, это пригодится вам в будущем.
   Принц удвоил внимание и увидел, как Людовик XIV взял из рук  Кольбера
письмо, которое тот протянул ему.
   - Почерк покойного кардинала! - воскликнул король.
   - У вашего величества  превосходная  память,  -  заметил  с  поклоном
Кольбер.
   Король прочел письмо Мазарини, уже известное нашим читателям со  вре-
мен ссоры г-жи де Шеврез с Арамисом.
   - Я не совсем понимаю, - сказал король, которого живо  заинтересовало
это письмо.
   - У вашего величества нет еще навыков,  которыми  обладают  чиновники
интендантства финансов.
   - Я вижу, что речь идет о деньгах, данных господину Фуке.
   - Совершенно верно. О тринадцати миллионах. Пожалуй, недурная сумма!
   - Так. Значит, этих тринадцати миллионов не хватит в счетах? Вот это-
го я и не в силах понять, повторяю еще раз. Как и почему возможна подоб-
ная недостача?
   - Я не говорю, что она возможна; я говорю, что она налицо. Это  не  я
говорю, а отчет.
   - И письмо кардинала указывает назначение этой суммы и имя ее  храни-
теля?
   - Как видите, ваше величество.
   - Выходит, что Фуке все еще не вернул этих  тринадцати  миллионов  и,
значит...
   - Значит, ваше величество... раз господин Фуке не возвратил этих  де-
нег, следовательно, он их присвоил. А тринадцать  миллионов  больше  чем
вчетверо превышают те расходы и те щедроты, которые ваше величество мог-
ли позволить себе в Фонтенбло, где мы израсходовали всего три  миллиона,
если вы помните.
   Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого
из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что супе-
ринтендант в некоторых отношениях превосходит его, -  было  очень  ловко
подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив  подобным
образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на  этом.  Он  это
почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И  ожидая,  что  скажет  король,
Кольбер горел нетерпением не меньше, чем Филипп и Арамис на своем наблю-
дательном пункте.
   - Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер?  -  молвил
король, подумав немного.
   - Нет, ваше величество, не знаю.
   - То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был  с  досто-
верностью установлен...
   - Но он установлен.
   - Я хочу сказать - предан гласности.
   - Полагаю, что это можно было бы сделать хоть  завтра,  если  бы  ко-
роль...
   - Не был в гостях у господина Фуке, - с достоинством ответил Людовик.
   - Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, кото-
рые содержатся на его деньги.
   - Мне кажется, - шепнул Филипп Арамису, - что  архитектор,  строивший
этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать
его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных  не-
годяев, как этот Кольбер.
   - И я тоже об этом подумал, - сказал Арамис, - но Кольбер в этот  мо-
мент так близко от короля!
   - Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике...
   - И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте
лучше молчать и слушать.
   - Нам осталось недолго слушать... - заметил молодой лринц.
   - Почему, монсеньер?
   - Потому что, если б я был королем, я бы ничего не  добавил  к  тому,
что уже сказано.
   - А что бы вы сделали?
   - Я отложил бы решение до утра.
   Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, рез-
ко изменил направление разговора.
   - Господин Кольбер, - произнес он, - уже поздно, я лягу.
   - Так, - молвил Кольбер, - значит...
   - Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.
   - Отлично, ваше величество, - согласился Кольбер, который  почувство-
вал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать сво-
их истинных чувств.
   Король махнул рукой, и интендант, пятясь, направился к выходу.
   - Моих слуг! - крикнул король.
   Слуги вошли в спальню.
   Филипп хотел покинуть свой наблюдательный пост.
   - Еще минуту, - сказал ему Арамис со своей обычной ласковостью, - все
только что происшедшее - мелочь, и уже завтра мы  не  станем  думать  об
этом; но раздевание короля, малый церемониал перед отходом ко сну, - вот
что, монсеньер, чрезвычайно, исключительно важно. Учитесь, учитесь,  ка-
ким образом вас укладывают в  постель,  ваше  величество.  Смотрите  же,
смотрите!


   XLII
   КОЛЬБЕР

   История расскажет или, вернее, история  рассказала  нам  о  событиях,
происшедших на следующий день, о великолепных  развлечениях,  устроенных
суперинтендантом для короля. Итак, на следующий день были веселье и все-
возможные игры, была прогулка, был роскошный обед, представление, в  ко-
тором, к своему великому изумлению. Портос узнал  господина  Коклена  де
Вольер, игравшего в фарсе "Несносные". Так, по крайней мере, называл эту
комедию г-н де Брасье де Пьерфон.
   В течение всего этого столь богатого неожиданностями,  насыщенного  и
блестящего дня, когда на каждом шагу возникали, казалось, чудеса "Тысячи
и одной ночи", король, озабоченный вчерашним разговором с Кольбером, от-
равленный влитым им в него ядом, был холоден, сдержан и молчалив.  Ничто
не могло заставить его рассмеяться; чувствовалось, что глубоко  засевшее
раздражение, идущее издалека и понемногу усиливающееся, как это происхо-
дит с ручейком, который становится могучей рекой, вобрав в  себя  тысячу
питающих его водою притоков, пронизывает все его существо. Только к  по-
лудню король немного повеселел. Очевидно, он принял решение.
   Арамис, следивший за каждым шагом Людовика так же, как  и  за  каждой
мыслью его, понял, что событие, которого он ожидал, не замедлит произой-
ти.
   Весь этот день король, которому, несомненно, хотелось  отделаться  от
мучившей его мрачной мысли, с такой же настойчивостью искал общества Ла-
вальер, как избегал встреч с Кольбером или Фуке.
   Наступил вечер. Король выразил желание отправиться на  прогулку  лишь
после карт. Поэтому между ужином и прогулкой шла игра  в  карты.  Король
выиграл тысячу пистолей, положил их в карман и, поднявшись из-за карточ-
ного стола, сказал:
   - Пойдемте, господа, в парк.
   Там он встретился с дамами. Король выиграл тысячу пистолей и  положил
их в карман, как мы только что сообщили, но Фуке сумел проиграть  десять
тысяч; таким образом, сто девяносто тысяч ливров  достались  придворным;
их лица и лица офицеров королевской охраны сияли от радости.
   Совсем не то выражало лицо короля. Несмотря на выигрыш, к которому он
был весьма чувствителен, черты его лица были как  бы  подернуты  мрачною
тучей. На повороте одной из аллей его дожидался Кольбер. Интендант явил-
ся сюда, несомненно, по вызову, так как король,  целый  день  избегавший
его, знаком подозвал его к себе и углубился с ним в парк.
   Но и Лавальер видела нахмуренный лоб и пылающий взгляд короля, и  так
как в душе его не было ни одного уголка, куда не могла бы проникнуть  ее
любовь, она поняла, что этот сдержанный гнев таит в себе угрозу  комуто.
И она, как ангел милосердия, стала на пути мести.
   Взволнованная, смущенная, грустная после длительной разлуки с возлюб-
ленным, явилась она пред королем с таким печальным видом, что он, будучи
в дурном расположении духа, истолковал настроение  Лавальер  к  невыгоде
для себя.
   Они были одни или, вернее, почти одни, так как Кольбер при виде моло-
дой девушки почтительно отстал на десять шагов.  Король  подошел  к  Ла-
вальер, взял ее за руку и спросил:
   - Не будет ли нескромностью, мадемуазель, осведомиться у вас,  что  с
вами? Вы вздыхаете, глаза ваши влажны...