интересам всех тех,  кого  я  привлек
ради успешного завершения нашего дела, - а таких у нас множество.
   - Множество?
   - И к тому же они очень сильны.
   - Объяснитесь.
   - Невозможно. Я объясню все до последней мелочи, - клянусь перед  бо-
гом, который слышит меня, - в тот самый день, когда увижу вас  на  фран-
цузском престоле.
   - Но мой брат?
   - Вы сами решите его судьбу. Или, быть может, вы жалеете вашего  бра-
та?
   - Его, который гноит меня в этой темнице? О нет, я не жалею его.
   - Том лучше.
   - Он мог бы прийти сюда, мог бы взять меня за руку и  сказать:  "Брат
мой, господь создал нас, чтобы мы любили друг друга, а не для того, чтоб
боролись друг с другом. Я пришел протянуть вам руку. Дикий  предрассудок
осудил вас на угасание вдали от людей, в полном мраке, не изведав  чело-
веческой радости. Я хочу, чтобы вы сидели рядом со мной; я хочу  препоя-
сать вас мечом, доставшимся нам от отца. Используете ли вы  это  сближе-
ние, чтобы убить меня или противоборствовать мне? Воспользуетесь  ли  вы
этим мечом, чтобы пролить мою кровь?" - "О нет, -  ответил  бы  я,  -  я
смотрю на вас как на своего избавителя и буду уважать вас как своего го-
сударя. Вы даете мне много больше, чем дано мне господом богом. Благода-
ря вам - я свободен, благодаря вам - я имею право полюбить в  этом  мире
и, в свою очередь, быть любимым".
   - И вы сдержали бы свое слово?
   - Клянусь моей жизнью, да!
   - Тогда как теперь?
   - Тогда как теперь я чувствую, что виновные должны понести наказание.
   - Каким образом, монсеньер?
   - Что вы скажете о моем сходстве с братом,  дарованном  мне  господом
богом?
   - Скажу, что в этом сходстве можно усмотреть перст провидения,  кото-
рым королю не должно было пренебрегать; скажу, что ваша  мать  совершила
тяжкое преступление, предоставив столь неравную долю счастья и столь не-
равную участь тем, кого природа создала в ее чреве столь  похожими  друг
на друга; и я делаю из этого вывод, что кара за это будет не  чем  иным,
как восстановлением равновесия.
   - Что означают ваши слова?
   - То, что, когда я возвращу вам ваше место на троне вашего брата, ва-
шему брату придется занять ваше место в тюрьме.
   - Увы! В тюрьме испытываешь столько страданий!
   Особенно если до этого чаша жизни полнилась до краев!
   - Ваше высочество сможете поступить, как сочтете  для  себя  удобным;
наказав, вы сможете простить, если того пожелаете.
   - Хорошо! А теперь остается сказать вам еще об одном.
   - Говорите, мой принц.
   - Отныне я буду беседовать с вами лишь за стенами
   Бастилии.
   - Я и сам хотел уведомить вас, ваше высочество, что  в  дальнейшем  я
буду иметь честь встретиться с вами лишь один-единственный раз.
   - Когда же это произойдет?
   - В тот день, когда мой принц покинет эти мрачные стены.
   - Да услышит вас бог! Как же вы предупредите меня?
   - Я приду сюда сам.
   - Вы сами?
   - Не покидайте этой комнаты, принц, ни с кем, кроме  меня,  или  если
вас принудят в мое отсутствие покинуть ее, помните, что это сделано  по-
мимо меня.
   - Итак, ни одного слова кому бы то ни было, кроме вас?
   - Да, ни одного слова кому бы то ни было, кроме меня.
   Арамис отвесил глубокий поклон. Принц протянул ему на прощание руку и
сказал с искренностью, идущей от самого сердца:
   - Сударь, еще одно слово. Если вы явились ко мне, чтобы  окончательно
погубить меня, если вы - не более как орудие  моих  ненавистников,  если
наша беседа, в которой вы выведали самые сокровенные тайны моего сердца,
принесет мне нечто худшее, чем заключение, а именно - смерть, то и тогда
да будет мое благословение с вами, ибо вы положили конец моим  сомнениям
и заботам и после лихорадочной пытки, терзавшей  меня  последние  восемь
лет, внесли успокоение в мою Душу.
   - Монсеньер! Не торопитесь судить меня.
   - Я сказал, что благословляю вас, что простил  вам  вашу  вину  предо
мною. Но если вы явились ко мне для того, чтобы возвратить место, угото-
ванное мне самим, богом, место, осиянное солнцем счастья и славы,  если,
благодаря вам, я смогу оставить по себе след  в  людской  памяти,  если,
свершив выдающиеся деяния и оказав услуги народам моего  королевства,  я
доставлю честь моему роду, если из тьмы, в которой я  угасаю,  я  подни-
мусь, поддерживаемый вашей благородной рукою, к вершинам почета, - в та-
ком случае вам, кого я благословляю и кому приношу свою  признательность
и благодарность, вам - половина моего могущества и моей славы. И это бу-
дет все еще слишком ничтожная плата; я всегда буду считать, что не  вып-
латил вам вашей доли, ибо вы никогда не сможете в такой же мере, как  я,
наслаждаться счастьем, которым одарили меня.
   - Монсеньер, - проговорил Арамис, взволнованный  бледностью  юноши  и
этим его порывом, - монсеньер, благородство вашего сердца наполняет меня
радостью и восхищением. Не вам выражать мне свою благодарность. Меня бу-
дут благодарить народы, которых вы осчастливите, и ваши потомки, которым
вы оставите славу. Да, да... я дам вам нечто большее, нежели жизнь, -  я
дам вам бессмертие.
   Молодой человек снова протянул Арамису руку; Арамис приложился к ней,
став на колени.
   - О! - вскричал принц с тронувшим Арамиса смущением.
   - Это первая дань почитания моему будущему  монарху.  Когда  я  снова
увижу вас, я скажу: "Здравствуйте, ваше величество!"
   - А до этой поры, - воскликнул молодой человек, прижимая  свои  белые
исхудавшие пальцы к сердцу, - а до этой поры  -  никаких  грез,  никаких
потрясений, иначе жизнь моя пресечется! О сударь, до чего же тесно в мо-
ей тюрьме, до чего мало это окно, до чего узка дверь! Как же могло  про-
никнуть через нее, как могло поместиться здесь столько гордости, столько
блеска и счастья!
   - Поскольку вы утверждаете, что все это принесено мною, вы наполняете
мое сердце радостью, ваше высочество, - поклонился Арамис.
   Произнеся эти слова, он постучал. Дверь тотчас же отворилась. За  нею
стояли тюремщик, а также Безмо, который, снедаемый беспокойством и стра-
хом, начал уже невольно прислушиваться  к  голосам,  доносившимся  из-за
двери.
   К счастью, оба собеседника говорили все время вполголоса и  даже  при
самых бурных изъявлениях страсти не забывали об этой предосторожности.
   - Вот это исповедь! - сказал комендант,  силясь  изобразить  на  лице
улыбку. - Можно ли было предполагать, что заключенный, наполовину покой-
ник, будет каяться в стольких грехах и отнимет у вас столько времени?
   Арамис промолчал. Ему хотелось поскорее покинуть Бастилию, где отяго-
щавшая его тайна удваивала гнетущее  впечатление,  производимое  стенами
крепостных казематов.
   Когда они дошли до квартиры Безмо, Арамис шепнул коменданту:
   - Поговорим о делах, дорогой господин де Безмо.
   - Увы! - отозвался Безмо.
   - Не нужно ли вам спросить меня о расписке  на  сто  пятьдесят  тысяч
ливров? - молвил епископ.
   - И уплатить первую треть этой суммы, - добавил, вздыхая, бедный Без-
мо, сделавший несколько шагов по направлению к своему железному шкафу.
   - Вот ваша расписка, - подал бумагу Арамис.
   - А вот и деньги, - ответил, трижды вздохнув, комендант.
   - Мне было приказано вручить вам расписку на пятьдесят тысяч  ливров,
- сказал Арамис. - Что же касается денег, то на этот счет я  не  получал
никаких указаний.
   И он удалился, оставив Безмо в полном смятении чувств перед этим  по-
истине королевским подарком, преподнесенным  ему  с  такою  непринужден-
ностью внештатным духовником Бастилии.


   XXIX
   КАК МУСТОН РАСТОЛСТЕЛ, НЕ ПОСТАВИВ ОБ ЭТОМ В ИЗВЕСТНОСТЬ  ПОРТОСА,  И
КАКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ ДЛЯ ДОСТОЙНОГО ДВОРЯНИНА ВОСПОСЛЕДОВАЛИ ОТ ЭТОГО

   Со времени отъезда Атоса в Блуа  даАртаньян  и  Портос  редко  бывали
вместе. У одного была хлопотная служба при короле, другой увлекся покуп-
кой мебели, которую хотел отправить в свои многочисленные  поместья;  он
задумал завести в своих резиденциях - а их у него было несколько - нечто
напоминающее придворную роскошь, которую ему довелось увидеть у короля и
которая ослепила его.
   ДаАртаньян, сохранивший неизменную верность  по  отношению  к  старым
друзьям, однажды утром, в свободное от служебных занятий время, вспомнил
о Портосе и, обеспокоенный тем, что вот уже две недели ничего не  слышал
о нем, поехал к нему и застал его только что вставшим с постели.
   Достойный барон был, по всей видимости, поглощен какими-то неприятны-
ми мыслями; больше того, он был опечален. Свесив ноги, полуголый,  сидел
он у себя на кровати и уныло рассматривал целые вороха платья,  отделан-
ного бахромой, галунами, вышивкой безобразных цветов, которое было нава-
лено перед ним на полу.
   Печальный и задумчивый, как пресловутый заяц в басне Лафонтена,  Пор-
тос не заметил входящего даАртаньяна, скрытого от его глаз  внушительной
фигурой Мустона, настолько дородною, что он мог бы заслонить своим телом
любого, а в этот момент размеры его удвоились, так как дворецкий  распя-
ливал перед собою алый кафтан, который он держал за концы рукавов, чтобы
хозяин мог лучше приглядеться к нему.
   ДаАртаньян остановился на пороге и принялся рассматривать озабоченно-
го Портоса; обнаружив, однако, что эта куча костюмов порождает  в  груди
достойного дворянина тяжкие вздохи, он решил, что пора оторвать  его  от
этого столь мучительного для него зрелища, и кашлянул, чтобы  возвестить
о своем приходе.
   - А! - воскликнул Портос, и лицо его осветилось радостью. - Здесь да-
Артаньян! Наконец-то меня осенит счастливая мысль!
   Мустон, услышав эти слова, обернулся с приветливой  улыбкой  к  другу
своего хозяина, и Портос избавился, таким образом, от массивной  прегра-
ды, мешавшей ему броситься к д'Артаньяну.
   Он поспешно вскочил с кровати, потянулся, хрустнув суставами  крепких
ног, пронесся в два прыжка через комнату и порывисто прижал  даАртаньяна
к груди: с каждым днем он любил его, казалось, все больше и больше.
   - Ах, дорогой друг, - повторил он несколько раз, - ах, дорогой  даАр-
таньян, здесь вы всегда желанны, но сегодня желаннее чем когда бы то  ни
было,
   - Так, так. У вас неприятности? - спросил д'Артаньян.
   Портос ответил взглядом, полным уныния.
   - Расскажите же, друг мой, в чем дело, если это не тайна.
   - Во-первых, - вздохнул Портос, - вы знаете, что у меня  нет  от  вас
никаких тайн, а во-вторых... во-вторых, меня огорчает следующее...
   - Погодите, Портос, погодите: дайте мне сперва выбраться из этого во-
роха сукна, атласа и бархата.
   - Шагайте, шагайте смелее! - проговорил жалобным тоном Портос. -  Все
это не больше чем хлам.
   - Черт подери! Сукно стоимостью в двадцать ливров за локоть-хлам! Ве-
ликолепный атлас и бархат, которым не погнушался бы сам король,  -  это,
по-вашему, хлам!
   - Так вы находите эти костюмы...
   - Блистательными, Портос, блистательными! Готов  поручиться,  что  во
всей Франции вы один обладаете таким неимоверным количеством их, и  если
предположить, что, начиная с этого дня, вы не закажете больше ни одного,
а проживете добрую сотню лет, что, говоря по правде, меня  нисколько  не
удивило бы, то и в этом случае в день вашей смерти на  вас  будет  новый
костюм, и в течение всего этого времени ни один портной не покажет к вам
носа.
   Портос покачал головой.
   - Послушайте, друг мой, - сказал ДаАртаньян. - Это  мрачное  настрое-
ние, отнюдь не свойственное вашему нраву, пугает меня. Дорогой мой  Пор-
тос, давайте покончим с ним, и чем раньше, тем лучше.
   - Да, да, покончим, - ответил Портос, - избавимся,  если  только  это
вообще возможно.
   - Или, быть может, вы получили дурные известия из Брасье?
   - О нет; там вырубили леса, и они дали доход,  превысивший  ожидаемый
на целую треть.
   - Или в Пьерфоне прорвало запруды?
   - Нет, что вы, друг мой; там выловили рыбу,  по  того,  что  осталось
после продажи, более чем достаточно, чтобы сделать все  окрестные  пруды
рыбными.
   - Что же тогда? Уж не обрушился ли Валлон по причине землетрясения?
   - Нет, нет! Напротив, молния ударила в какой-нибудь  сотне  шагов  от
замка, и в месте, страдавшем  от  недостатка  воды,  забил  превосходный
ключ,
   - Но в чем же в таком случае дело?
   - Видите ли, я получил приглашение на празднество в  Во,  -  произнес
Портос с похоронным видом.
   - Чего же вы жалуетесь? Король был причиною более чем ста ссор, поро-
дивших непримиримых врагов, и все они - из-за того, что тому  или  иному
между придворными было отказано в приглашении. Так вы  и  в  самом  деле
приглашены в Во? Вот оно что!
   - Но, бог мой, конечно!
   - Вам предстоит увидеть поразительное великолепие.
   - Что до меня, то мне едва ли удастся увидеть это.
   - Но ведь там будет собрана вся наша французская знать.
   - Ах, - вздохнул Портос, вырвав у себя с отчаянья клок волос.
   - Господи боже! Да не больны ли вы, дорогой мой?
   - Я здоров, черт подери, как бык. Дело не в этом.
   - Но в чем же?
   - У меня нет костюма.
   ДаАртаньян остолбенел.
   - Нет костюма, Портос! Нет костюма! - вскричал он. - Но ведь я вижу у
вас на полу больше полусотни костюмов!
   - Полусотни! Это верно. Но нет ни одного, который был бы мне впору.
   - Как это нет ни одного, который был бы вам впору!  Разве  с  вас  не
снимали мерки, когда их шили?
   - Снимали, - ответил Мустон, - но, к несчастью, я растолстел.
   - Что? Вы растолстели?
   - Да, так что стал толще, гораздо толще господина барона. Могли бы вы
это подумать, сударь?
   - Еще бы! Мне кажется, что это видно с первого взгляда.
   - Слышишь, болван? - проворчал Портос. - Это видно с первого взгляда.
   - Но, милый Портос, - сказал ДаАртаньян с легким нетерпением в  голо-
се, - не могу понять, почему ваши костюмы никуда не годятся из-за  того,
что Мустон растолстел.
   - Сейчас объясню. Помните, вы  мне  рассказывали  как-то  про  одного
римского военачальника, которого звали Антонием и у которого всегда было
семь кабанов на вертеле, жарившихся в различных  местах,  чтобы  он  мог
потребовать свой обед в любой час, когда бы ему  ни  заблагорассудилось.
Вот и я - поскольку в любой момент меня могут пригласить ко двору и  ос-
тавить там на неделю, - вот я и решил иметь всегда  наготове,  если  это
случится, семь новых костюмов.
   - Отлично придумано, мой милый Портос. Но чтобы позволить себе такого
рода фантазии, нужно располагать вашим богатством, не говоря уж о време-
ни, которое затрачиваешь на примерку. И к тому же мода так часто меняет-
ся.
   - Что верно, то верно, - заметил Портос. - Но я тешил себя  надеждой,
что придумал нечто исключительно хитрое.
   - Что же это такое? Черт возьми, я никогда не сомневался в ваших  та-
лантах!
   - Вы помните те времена, когда Мустон был еще тощим?
   - Конечно; это было тогда, когда он был Мушкетоном.
   - А когда он начал толстеть?
   - Нет, этого я не мог бы сказать. Прошу извинения, мой милый Мустон.
   - О, вам нечего просить извинения, - любезно ответил Мустон, - вы бы-
ли в Париже, а мы... мы в Пьерфоне.
   - Так вот, дорогой Портос, - итак, с известного времени Мустон  начал
толстеть. Ведь вы хотели сказать именно это, не так ли?
   - Конечно. И я был этим очень обрадован.
   - Черт! Готов вам верить.
   - Понимаете ли, - продолжал Портос, - ведь это  освобождало  меня  от
хлопот.
   - Нет, все еще не понимаю, друг мой. Но если вы мне объясните...
   - Сейчас, сейчас... Прежде всего, как вы сказали, это потеря времени,
когда даешь снимать с себя мерку, хотя бы раз в две недели. Потом можешь
оказаться в дороге, а когда хочешь всегда иметь семь  новых  костюмов...
Наконец, я терпеть не могу давать с себя снимать мерку. Либо я дворянин,
либо не дворянин, черт возьми. Дать себя измерять  какому-нибудь  прохо-
димцу, который изучает тебя с головы до пят, - это унизительно в  высшей
степени. Этот народ находит вас слишком выпуклым тут, слишком вдавленным
здесь, он знает все ваши достоинства и недостатки. Знаете,  когда  выхо-
дишь из рук портного, чувствуешь себя похожим на  крепость,  только  что
досконально изученную шпионом.
   - Воистину, Портос, ваши мысли чрезвычайно своеобразны.
   - Но вы понимаете, что, будучи инженером...
   - И к тому же укрепившим Бель-Иль...
   - Так вот, мне пришла в голову мысль, и она, конечно, была бы  весьма
хороша, если бы не небрежность Мустона.
   ДаАртаньян бросил взгляд на Мустона, который ответил на  него  легким
движением тела, как бы желая сказать: "Вы сами увидите, виноват ли  я  в
том, что случилось".
   - Итак, я очень обрадовался, - продолжал Портос, - увидев, что Мустон
начал толстеть; больше того, чем только мог, я  помогал  ему  нагуливать
жир. Я кормил его особо питательной пищей, надеясь, что он сравняется со
мной в объеме и тогда я смогу заставить его иметь дело с портными и  тем
самым избавлю себя от снятия мерок и прочих скучных вещей.
   - А! - вскричал ДаАртаньян. - Теперь я наконец понимаю... Это  спасло
бы вас от потери времени и унижений.
   - Черт подери! Судите же сами о моей радости,  когда  после  полутора
лет отменного и искусно подобранного питания - ибо я взял на  себя  труд
самолично кормить Мустона - этот бездельник...
   - Ах, сударь, я и сам немало способствовал этому, -  скромно  вставил
Мустон.
   - Это верно. Так вот, судите о моей радости, когда в одно  прекрасное
утро я обнаружил, что Мустону пришлось повернуться боком, как  поворачи-
вался я сам, чтобы протиснуться сквозь потайную дверь, которую эти  чер-
товы архитекторы устроили у меня в Пьерфоне в комнате  покойной  госпожи
дю Валлон. Да, кстати, об этой двери, друг мой; хочу задать вам  вопрос,
вам, знающему решительно все на свете: какого черта эти плуты архитекто-
ры, которым полагается иметь подобающий глазомер, придумали двери,  год-
ные только для тощих?
   - Эти двери, - сказал в ответ д'Артаньян, - предназначены для возлюб-
ленных, а возлюбленные по большей части сложения хрупкого и изящного.
   - Госпожа дю Валлон не имела возлюбленных,  -  величественно  перебил
даАртаньяна Портос.
   - Несомненно, друг мой, несомненно, - поторопился согласиться  с  ним
даАртаньян, - но, быть может, эти двери были придуманы архитекторами  на
случай вашей повторной женитьбы.
   - Вот это и впрямь возможно, - заметил Портос. -
   Теперь, когда я получил от вас разъяснение относительно этих  слишком
узких дверей, вернемся к нагуливанию жира Мустоном.  Но  заметьте  себе,
что первое имеет прямое отношение ко второму. Я не раз наблюдал, что на-
ши мысли тянутся друг к другу. Подивитесь-ка на это явление, даАртаньян:
я говорил о Мустоне, который начал толстеть, а кончил тем, что  вспомнил
о госпоже дю Валлон...
   - Которая была худощавой.
   - Разве это не поразительно?
   - Друг мой, один из моих ученых друзей, господин
   Костар, сделал то же самое наблюдение, что и вы, и  он  называет  это
каким-то греческим словом, которого я не запомнил.
   - Выходит, что мое наблюдение не отличается новизной! - вскричал Пор-
тос, ошеломленный услышанным от даАртаньяна. - А я думал, что это я пер-
вый сделал его.
   - Друг мой, этот факт известен еще до  Аристотеля,  то  есть,  говоря
по-иному, приблизительно вот уже две тысячи лет.
   - Но от этого он не становится менее достоверным, -  заметил  Портос,
приходя в восторг от этого совпадения его собственных мыслей  с  мыслями
философов древности.
   - Безусловно. Но давайте вернемся к Мустону. Мы оставили  его  в  тот
момент, когда он стал толстеть у вас на глазах, ведь, кажется, так?
   - Так точно, сударь, - вставил Мустон.
   - Продолжаю, - сказал Портос. - Итак, Мустон толстел так успешно, что
оправдал все мои чаянья. Он достиг моей мерки, и я смог воочию убедиться
в этом, увидев в один прекрасный день на мошеннике мой собственный  кам-
зол, в который он позволил себе облачиться;  этот  камзол  обошелся  мне
очень недешево: одна только "ышивка стоила сотню пистолей.
   - Я надел его лишь затем, чтоб примерить, сударь, - заметил Мустон.
   - Итак, - продолжал