акой грозной когортой избранных окружил себя  Людовик  XIII,  этот
второй или, правильнее, первый властитель Франции  также  пожелал  иметь
свою гвардию. Поэтому он обзавелся собственными мушкетерами, как Людовик
XIII обзавелся своими, и можно было наблюдать,  как  эти  два  властели-
на-соперника отбирали для себя во всех французских  областях  и  даже  в
иностранных государствах людей, прославившихся своими ратными подвигами.
Случалось нередко, что Ришелье и Людовик XIII по вечерам  за  партией  в
шахматы спорили о достоинствах своих воинов. Каждый из них хвалился вып-
равкой и смелостью последних и, на словах осуждая стычки и дуэли, втихо-
молку подбивал своих телохранителей к дракам. Победа  или  поражение  их
мушкетеров доставляли им непомерную  радость  или  подлинное  огорчение.
Так, по крайней мере, повествует в своих мемуарах человек, бывший участ-
ником большого числа этих побед и некоторых поражений.
   Тревиль угадал слабую струнку своего повелителя и  этому  был  обязан
неизменным, длительным расположением короля, который не прославился пос-
тоянством в дружбе. Вызывающий вид, с которым он проводил парадным  мар-
шем своих мушкетеров перед кардиналом Арманом дю Плесси Ришелье, застав-
лял в гневе щетиниться седые усы его  высокопреосвященства.  Тревиль  до
тонкости владел искусством войны того времени,  когда  приходилось  жить
либо за счет врага, либо за счет своих  соотечественников;  солдаты  его
составляли легион сорвиголов, повиновавшихся только ему одному.
   Небрежно одетые, подвыпившие, исцарапанные,  мушкетеры  короля,  или,
вернее, мушкетеры г-на де Тревиля шатались по кабакам, по увеселительным
местам и гульбищам, орали, покручивая усы, бряцая шпагами и с  наслажде-
нием задирая телохранителей кардинала, когда те встречались им на  доро-
ге. Затем из ножен с тысячью прибауток выхватывалась  шпага.  Случалось,
их убивали, и они падали, убежденные, что будут оплаканы и отомщены; ча-
ще же случалось, что убивали они, уверенные, что им не  дадут  сгнить  в
тюрьме: г-н де Тревиль, разумеется, вызволит их. Эти люди на все  голоса
расхваливали г-на де Тревиля, которого обожали, и, хоть все они были от-
чаянные головы, трепетали перед ним, как школьники перед учителем, пови-
новались ему по первому слову и готовы были умереть, чтобы смыть с  себя
малейший его упрек.
   Господин де Тревиль пользовался вначале этим мощным рычагом на пользу
королю и его приверженцам, позже - на пользу себе и своим друзьям. Впро-
чем, ни из каких мемуаров того времени не явствует, чтобы даже враги,  -
а их было у него немало как среди владевших пером, так и среди владевших
шпагой, - чтобы даже враги обвиняли этого  достойного  человека  в  том,
будто он брал какую-либо мзду за помощь, оказываемую его верными  солда-
тами. Владея способностью вести интригу не хуже искуснейших  интриганов,
он оставался честным человеком. Более того:  несмотря  на  изнурительные
походы, на все тяготы военной жизни, он был отчаянным искателем  веселых
приключений, изощреннейшим дамским угодником,  умевшим  при  случае  ще-
гольнуть изысканным мадригалом.  О  его  победах  над  женщинами  ходило
столько же сплетен, сколько двадцатью годами раньше  о  сердечных  делах
Бассомпьера, - а это кое-что значило. Капитан мушкетеров вызывал  восхи-
щение, страх и любовь, другими словами - достиг вершин счастья и удачи.
   Людовик XIV поглотил все мелкие созвездия  своего  двора,  затмив  их
своим ослепительным сиянием, тогда как отец его - солнце, pluribus impar
[2], - предоставлял каждому из своих любимцев, каждому  из  приближенных
сиять собственным блеском. Кроме утреннего приема у короля и у  кардина-
ла, в  Париже  происходило  больше  двухсот  таких  "утренних  приемов",
пользовавшихся особым вниманием. Среди них утренний прием у  де  Тревиля
собирал наибольшее число посетителей.
   Двор его особняка, расположенного на улице Старой Голубятни,  походил
на лагерь уже с шести часов утра летом и с восьми часов  зимой.  Человек
пятьдесят или шестьдесят мушкетеров, видимо сменявшихся время от  време-
ни, с тем чтобы число их всегда оставалось внушительным, постоянно  рас-
хаживали по двору, вооруженные до зубов и готовые на все.  По  лестнице,
такой широкой, что современный строитель на занимаемом ею месте выстроил
бы целый дом, сновали вверх и вниз старухи, искавшие каких-нибудь милос-
тей, приезжие из провинции дворяне, жаждущие зачисления в  мушкетеры,  и
лакеи в разноцветных, шитых золотом ливреях, явившиеся сюда с посланиями
от своих господ. В приемной на длинных, расположенных вдоль стен скамьях
сидели избранные, то есть те, кто был приглашен хозяином. С  утра  и  до
вечера в приемной стоял несмолкаемый гул, в то время как  де  Тревиль  в
кабинете, прилегавшем к этой комнате, принимал гостей, выслушивал  жало-
бы, отдавал приказания и, как король со своего балкона в Лувре, мог, по-
дойдя к окну, произвести смотр своим людям и вооружению.
   В тот день, когда д'Артаньян явился сюда  впервые,  круг  собравшихся
казался необычайно внушительным, особенно в глазах провинциала.  Провин-
циал, правда, был гасконец, и его земляки в те времена пользовались сла-
вой людей, которых трудно чем-либо смутить. Пройдя через массивные воро-
та, обитые длинными гвоздями с квадратными шляпками,  посетитель  оказы-
вался среди толпы вооруженных людей. Люди эти расхаживали по двору,  пе-
рекликались, затевали то ссору, то игру. Чтобы пробить себе путь  сквозь
эти бушующие людские волны, нужно было быть офицером, вельможей или  хо-
рошенькой женщиной.
   Наш юноша с бьющимся сердцем прокладывал себе дорогу сквозь эту  тол-
котню и давку, прижимая к худым ногам непомерно длинную шпагу, не  отни-
мая руки от края широкополой шляпы и улыбаясь жалкой улыбкой  провинциа-
ла, старающегося скрыть свое смущение. Миновав ту или иную группу  посе-
тителей, он вздыхал с некоторым облегчением, но ясно  ощущал,  что  при-
сутствующие оглядываются ему вслед, и впервые в жизни д'Артаньян, у  ко-
торого до сих пор всегда было довольно хорошее  мнение  о  своей  особе,
чувствовал себя неловким и смешным.
   У самой лестницы положение стало еще затруднительнее. На нижних  сту-
пеньках четверо мушкетеров забавлялись веселой игрой,  в  то  время  как
столпившиеся на площадке десять или двенадцать их приятелей ожидали сво-
ей очереди, чтобы принять участие в забаве. Один из четверых, стоя  сту-
пенькой выше прочих и обнажив шпагу,  препятствовал  или  старался  пре-
пятствовать остальным троим подняться по лестнице. Эти трое нападали  на
него, ловко орудуя шпагой.
   Д'Артаньян сначала принял эти шпаги за фехтовальные рапиры,  полагая,
что острие защищено. Но вскоре, по некоторым царапинам на лицах участни-
ков игры, понял, что клинки были самым тщательным образом отточены и за-
острены. При каждой новой царапине не только зрители, но и сами  постра-
давшие разражались бурным хохотом.
   Мушкетер, занимавший в эту минуту верхнюю ступеньку,  блестяще  отби-
вался от своих противников. Вокруг них  собралась  толпа.  Условия  игры
заключались в том, что прb первой же царапине раненый выбывал из игры  и
его очередь на аудиенцию переходила к победителю.  За  какиенибудь  пять
минут троt оказались задетыми: у одного была поцарапана рука, у  другого
- подбородок, у третьего - ухо, причем защищавший ступеньку не был задет
ни разу. Такая ловкость, согласно условиям, вознаграждалась продвижением
на три очереди.
   Как ни трудно было удивить нашего молодого путешественника или,  вер-
нее, заставить его показать, что он удивлен, все же  эта  игра  поразила
его. На его родине, в том краю, где кровь обычно так легко ударяет в го-
лову, для вызова на дуэль все же  требовался  хоть  какой-нибудь  повод.
Гасконада четверых игроков показалась ему самой необычайной из  всех,  о
которых ему когда-либо приходилось слышать даже в самой Гаскони. Ему по-
чудилось, что он перенесся в пресловутую страну  великанов,  куда  впос-
ледствии попал Гулливер и где натерпелся такого страха. А между  тем  до
цели было еще далеко: оставались верхняя площадка и приемная.
   На площадке уже не дрались - там сплетничали о женщинах, а в приемной
- о дворе короля. На площадке Д'Артаньян покраснел, в приемной  затрепе-
тал. Его живое и смелое воображение, делавшее его в Гаскони опасным  для
молоденьких горничных, а подчас и для их молодых хозяек, никогда, даже в
горячечном бреду, не могло бы нарисовать ему и половины любовных прелес-
тей и даже четверти любовных подвигов, служивших здесь темой разговора и
приобретавших особую остроту от тех громких имен и  сокровеннейших  под-
робностей, которые при этом перечислялись. Но если на площадке был нане-
сен удар его добронравию, то в приемной поколебалось его уважение к кар-
диналу. Здесь Д'Артаньян, к своему великому удивлению, услышал, как кри-
тикуют политику, заставлявшую трепетать всю Европу;  нападкам  подверга-
лась здесь и личная жизнь кардинала, хотя за малейшую попытку проникнуть
в нее, как знал Д'Артаньян, пострадало столько могущественных и  знатных
вельмож. Этот великий человек,  которого  так  глубоко  чтил  г-н  д'Ар-
таньян-отец, служил здесь посмешищем для мушкетеров г-на де Тревиля" Од-
ни потешались над его кривыми ногами и сутулой спиной; кое-кто  распевал
песенки о его возлюбленной, г-же д'Эгильон, и о его племяннице, г-же  де
Комбалэ, а другие тут же сговаривались подшутить над пажами и телохрани-
телями кардинала, - все это представлялось д'Артаньяну немыслимым и  ди-
ким.
   Но, если в эти едкие эпиграммы по адресу кардинала  случайно  вплета-
лось имя короля, казалось - чья-то невидимая рука на мгновение прикрыва-
ла эти насмешливые уста. Разговаривавшие в смущении оглядывались, словно
опасаясь, что голоса их проникнут сквозь стену в кабинет г-на де  Треви-
ля. Но почти тотчас же брошенный вскользь намек переводил снова разговор
на его высокопреосвященство, голоса снова звучали громко, и ни  один  из
поступков великого кардинала не оставался в тени"
   "Всех этих людей, - с ужасом подумал Д'Артаньян, - неминуемо  засадят
в Бастилию и повесят. А меня заодно с ними: меня сочтут их соучастником,
раз я слушал и слышал их речи. Что сказал бы мой  отец,  так  настойчиво
внушавший мне уважение к кардиналу, если б знал, что я  нахожусь  в  об-
ществе подобных вольнодумцев! "
   Д'Артаньян поэтому, как легко догадаться, не решался принять  участие
в разговоре. Но он глядел во все глаза и жадно слушал, напрягая все свои
пять чувств, лишь бы ничего не упустить. Несмотря на все уважение к  от-
цовским советам, он, следуя своим влечениям и вкусам, был склонен скорее
одобрять, чем порицать, происходившее вокруг него.
   Принимая, однако, во внимание, что он был совершенно чужой среди этой
толпы приверженцев г-на де Тревиля и его впервые видели  здесь,  к  нему
подошли узнать о цели его прихода. Д'Артаньян скромно назвал свое имя и,
ссылаясь на то, что он земляк г-на де Тревиля, поручил слуге, подошедше-
му к нему с вопросом, исходатайствовать для него у г-на де Тревиля  нес-
колько минут аудиенции. Слуга покровительственным тоном обещал  передать
его просьбу в свое время.
   Несколько оправившись от первоначального смущения, д'Артаньян мог те-
перь на досуге приглядеться к одежде и лицам окружающих.
   Центром одной из самых оживленных групп был рослый мушкетер с высоко-
мерным лицом и в необычном костюме, привлекавшем к нему общее  внимание.
На нем был не форменный мундир, ношение которого, впрочем, не  считалось
обязательным в те времена - времена меньшей свободы, но большей  незави-
симости, - а светло-голубой, порядочно выцветший и потертый камзол,  по-
верх которого красовалась роскошная перевязь, шитая золотом  и  сверкав-
шая, словно солнечные блики на воде в ясный полдень. Длинный плащ  алого
бархата изящно спадал с его плеч, только спереди позволяя увидеть  осле-
пительную перевязь, на которой висела огромных размеров шпага.
   Этот мушкетер только что сменился с караула, жаловался на простуду  и
нарочно покашливал. Вот поэтому-то ему и пришлось накинуть плащ, как  он
пояснял, пренебрежительно роняя слова и покручивая ус, тогда как окружа-
ющие, и больше всех д'Артаньян, шумно восхищались  шитой  золотом  пере-
вязью.
   - Ничего не поделаешь, - говорил мушкетер, - это входит в  моду.  Это
расточительство, я и сам знаю, но модно. Впрочем, надо ведь  куда-нибудь
девать родительские денежки.
   - Ах, Портос, - воскликнул один из присутствующих, - не старайся  нас
уверить, что этой перевязью ты обязан отцовским щедротам! Не преподнесла
ли ее тебе дама под вуалью, с которой я встретил тебя в воскресенье око-
ло ворот Сент-Оноре?
   - Нет, клянусь честью и даю  слово  дворянина,  что  я  купил  ее  на
собственные деньги, - ответил тот, кого называли Портосом.
   - Да, - заметил один из мушкетеров, - купил точно так, как  я  -  вот
этот новый кошелек: на те самые деньги, которые моя возлюбленная положи-
ла мне в старый.
   - Нет, право же, - возразил Портос, - и я  могу  засвидетельствовать,
что заплатил за нее двенадцать пистолей.
   Восторженные возгласы усилились, но сомнение оставалось.
   - Разве не правда, Арамис? - спросил Портос, обращаясь к другому муш-
кетеру.
   Этот мушкетер был прямой противоположностью тому, который к нему  об-
ратился, назвав его Арамисом. Это был молодой человек лет двадцати  двух
или двадцати трех, с простодушным и несколько слащавым выражением  лица,
с черными глазами и румянцем на щеках, покрытых, словио  персик  осенью,
бархатистым пушком. Тонкие усы  безупречно  правильной  линией  оттеняли
верхнюю губу. Казалось, он избегал опустить руки из страха, что жилы  на
них могут вздуться. Время от времени он пощипывал мочки ушей, чтобы сох-
ранить их нежную окраску и прозрачность. Говорил  он  мало  и  медленно,
часто кланялся, смеялся бесшумно, обнажая красивые  зубы,  за  которыми,
как и за всей своей внешностью, по-видимому, тщательно ухаживал. На воп-
рос своего друга он ответил утвердительным кивком.
   Это подтверждение устранило, по-видимому, все сомнения насчет  чудес-
ной перевязи. Ею продолжали любоваться, но говорить о ней  перестали,  и
разговор, постепенно подчиняясь неожиданным ассоциациям, перешел на дру-
гую тему.
   - Какого вы мнения о том, что рассказывает конюший господина де Шале?
- спросил другой мушкетер, не обращаясь ни к кому в  отдельности,  а  ко
всем присутствующим одновременно.
   - Что же он рассказывает? - с важностью спросил Портос.
   - Он рассказывает, что в Брюсселе встретился с Рошфором, этим предан-
нейшим слугой кардинала. Рошфор был в одеянии капуцина, и, пользуясь та-
ким маскарадом, этот проклятый Рошфор провел господина де Лэга, как пос-
леднего болвана.
   - Как последнего болвана, - повторил Портос. - Но правда ли это?
   - Я слышал об этом от Арамиса, - заявил мушкетер.
   - В самом деле?
   - Ведь вам это прекрасно известно, Портос, -  произнес  Арамис.  -  Я
рассказывал вам об этом вчера. Не стоит к этому возвращаться.
   - "Не стоит возвращаться"! - воскликнул Портос. - Вы  так  полагаете?
"Не стоит возвращаться"! Черт возьми, как вы  быстро  решаете!..  Как!..
Кардинал выслеживает дворянина, он с помощью предателя, разбойника,  ви-
сельника похищает у него письма и, пользуясь все тем же шпионом, на  ос-
новании этих писем добивается казни Шале под нелепым предлогом, будто бы
Шале собирался убить короля b женить герцога  Орлеанского  на  королеве!
Никто не мог найти ключа к этой загадке. Вы,  к  общему  удовлетворению,
сообщаете нам вчера разгадку тайны и, когда мы еще не успели даже  опом-
ниться, объявляете нам сегодня: "Не стоит к этому возвращаться"!
   - Ну что ж, вернемся к этому, раз вы так желаете, - терпеливо  согла-
сился Арамис.
   - Будь я конюшим господина де Шале, - воскликнул Портос, - я бы проу-
чил этого Рошфора!
   - А вас проучил бы Красный Герцог, - спокойно заметил Арамис.
   - Красный Герцог... Браво, браво! Красный Герцог!.. -  закричал  Пор-
тос, хлопая в ладоши и одобрительно кивая. - Красный Герцог - это  вели-
колепно. Я постараюсь распространить эту остроту, будьте  спокойны.  Вот
так остряк этот Арамис!.. Как жаль, что вы не имели возможности последо-
вать своему призванию, дорогой мой! Какой очаровательный аббат получился
бы из вас!
   - О, это только временная отсрочка, - заметил Арамис. -  Когда-нибудь
я все же буду аббатом. Вы ведь знаете, Портос, что я в предвидении этого
продолжаю изучать богословие.
   - Он добьется своего, - сказал Портос. - Рано или поздно, но  добьет-
ся.
   - Скорее рано, - ответил Арамис.
   - Он ждет только одного, чтобы снова облачиться в сутану, которая ви-
сит у него в шкафу позади одежды мушкетера! - воскликнул один из  мушке-
теров.
   - Чего же он ждет? - спросил другой.
   - Он ждет, чтобы королева подарила стране наследника.
   - Незачем, господа, шутить по этому поводу, - заметил Портос. - Коро-
лева, слава богу, еще в таком возрасте, что это возможно.
   - Говорят, что лорд Бекингэм во Франции!.. - воскликнул Арамис с  лу-
кавым смешком, который придавал этим как  будто  невинным  словам  некий
двусмысленный оттенок.
   - Арамис, друг мой, на этот раз вы не правы, - перебил его Портос,  -
и любовь к остротам заставляет вас перешагнуть известную границу. Если б
господин де Тревиль услышал, вам бы не поздоровилось за такие слова.
   - Не собираетесь ли вы учить меня, Портос? - спросил Арамис, в  крот-
ком взгляде которого неожиданно сверкнула молния.
   - Друг мой, - ответил Портос, - будьте мушкетером или аббатом, но  не
тем и другим одновременно. Вспомните, Атос на днях сказал вам: вы  едите
из всех кормушек... Нет-нет, прошу вас, не будем ссориться. Это ни к че-
му. Вам хорошо известно условие, заключенное между вами, Атосом и  мною.
Вы ведь бываете у госпожи д'Эгильон и ухаживаете за ней;  вы  бываете  у
госпожи де Буа-Траси, кузины госпожи де Шеврез, и, как говорят, состоите
у этой дамы в большой милости. О господа,  вам  незачем  признаваться  в
своих успехах, никто не требует от вас исповеди - кому  не  ведома  ваша
скромность! Но раз уж вы, черт возьми, обладаете даром молчания, не  за-
бывайте о нем, когда речь идет о ее величестве. Пусть болтают что угодно
и кто угодно о короле и кардинале, по королева священна, и если уж о ной
говорят, то пусть говорят одно хорошее.
   - Портос, вы самонадеянны, как Нарцисс, заметьте это, - произнес Ара-
мис. - Вам ведь известно, что я не терплю поучений и  готов  выслушивать
их только от Атоса. Что же касается вас,  милейший,  то  ваша  чрезмерно
роскошная перевязь  не  внушает  особого  доверия  к  вашим  благородным
чувствам. Я стану аббатом, если сочту нужным. Пока что я мушкетер и, как
таковой, говорю все, что мне вздумается. Сейчас мне  вздумалось  сказать
вам, что БЫ мне надоели.
   - Арамис!
   - Портос!
   - Господа!.. Господа!.. - послышалось со всех сторон.
   - Господин де Тревиль ждет господина д'Артаньяна! - перебил их лакей,
распахнув дверь кабинета.
   Дверь кабинета, пока произносились эти слова, оставалась открытой,  и
все сразу умолкли. И среди этой тишины молодой гасконец пересек приемную
и вошел к капитану мушкетеров, от души радуясь, что так своевременно из-
бежал участия в развязке этой странной ссоры.


   III
   АУДИЕНЦИЯ

   Господин де Тревиль был в самом дурном расположении духа. Тем не  ме-
нее он учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему чуть ли не до
земли, и с улыбкой выслушал его приветствия. Беарнский акцент юноши  на-
помнил ему молодость и родные края -  воспоминания,  способные  в  любом
возрасте порадовать человека. Но тут же, подойдя  к  дверям  приемной  и
подняв руку как бы в знак того, что он просит разрешения  у  д'Артаньяна
сначала покончить с остальными, а затем уже приступить к беседе  с  ним,
он трижды крикнул, с каждым разом повышая голос так, что в нем прозвуча-
ла вся гамма интонаций - от повелительной до гневной:
   - Атос!