арого города
приняли праздничный вид, и вдоль набережных вытянулись длинные  вереницы
горожан, ремесленников, женщин и детей, направляющихся в собор Богомате-
ри, подобно реке, текущей вспять к своим истокам.
   Лавки были пусты, дома заперты. Всякому хотелось посмотреть на  моло-
дого короля, на его мать и на пресловутого кардинала Мазарини,  которого
все до того ненавидели, что никто не хотел лишить себя  случая  на  него
полюбоваться.
   Полнейшая свобода царила среди этой бесчисленной народной массы. Вся-
кие мнения высказывались открыто, и, если можно так выразиться, в народе
трезвонили о бунте, а тысячи колоколов со всех церквей трезвонили о мес-
се. Порядок в городе поддерживался самими горожанами.  Ничьи  угрозы  не
мешали единодушному проявлению  всеобщей  ненависти  и  не  замораживали
брань на устах.
   Все же около восьми часов утра полк гвардии  королевы,  под  командой
Гито и его помощника и племянника Коменжа, с трубачами  и  барабанщиками
впереди, стал развертываться  между  Пале-Роялем  и  собором.  Горожане,
всегда падкие до военной музыки и блестящих мундиров, спокойно  смотрели
на этот маневр.
   Фрике нарядился в этот день по-праздничному, и под  предлогом  флюса,
которым он мгновенно обзавелся, засунув за щеку бесчисленное  количество
вишневых косточек, получил от своего начальника Базена отпуск  на  целый
день. Сначала Базен ему отказал: он был не в духе, вопервых, оттого, что
Арамис уехал, не сказав ему куда, затем потому, что был вынужден прислу-
живать на мессе по случаю победы, которой он  сам  никак  не  мог  радо-
ваться. Базен, как мы знаем, был фрондер, и если бы  при  подобном  тор-
жестве причетник мог отлучиться, как простой мальчик из хора, то  Базен,
конечно, обратился бы к архиепископу с той же просьбой, с какой обратил-
ся к нему Фрике. Итак, сначала он отказал наотрез. Но тогда, на глазах у
Базена, опухоль Фрике так выросла в объеме,  что  стала  угрожать  чести
всего хора, который был бы, несомненно, опозорен таким уродством.  Базен
в конце концов, хотя и ворча, уступил. Едва выйдя из собора, Фрике  вып-
люнул всю свою опухоль и сделал в сторону Базена один из тех жестов, ко-
торые обеспечивают за парижскими мальчишками превосходство над  мальчиш-
ками всего мира. Он, понятно, освободился  и  от  своих  обязанностей  в
трактире под предлогом, что ему надо прислуживать на мессе в соборе.
   Итак, Фрике был свободен, и, как мы уже сказали, он нарядился в самое
роскошное свое платье. Главным украшением его особы была шапка, один  из
тех не поддающихся описанию колпаков, которые представляют нечто среднее
между средневековым беретом и шляпой времен Людовика XIII. Этот  замеча-
тельный головной убор смастерила ему мать: по прихоти ли или за  нехват-
кой одинаковой ткани, она мало заботилась о подборе красок; и потому это
чудо шляпочного искусства XVII века было с одной стороны желтое с  зеле-
ным, а с другой - белое с красным. Но Фрике, вообще любивший  разнообра-
зие в тонах, только гордился этим.
   Отделавшись от Базена, Фрике бегом направился к Пале-Роялю и прибежал
туда как раз в ту минуту, когда  из  ворот  дворца  выходил  гвардейский
полк. Так как Фрике явился сюда для того, чтобы насладиться  зрелищем  и
послушать музыку, то он сейчас же присоединился  к  музыкантам  и  начал
маршировать рядом с ними, сначала изображая  барабанный  бой  с  помощью
двух грифельных досок, затем подражая губами звукам трубы с  искусством,
которое не раз доставляло ему похвалу любителей подражательной музыки.
   Этого развлечения хватило от заставы Сержантов до Соборной площади, и
Фрике все время испытывал истинное наслаждение. Но когда полк пришел  на
место и роты вошли в Старый город и, развернувшись, построились до само-
го конца улицы Святого Христофора, вблизи улицы Кокатри, где жил  совет-
ник Брусель, Фрике вспомнил, что он еще не завтракал,  и  задумался  над
тем, куда бы ему направить свои стопы для выполнения этого важного  акта
в программе дня. По зрелом размышлении он решил поесть за счет советника
Бруселя.
   Поэтому он пустился бегом, запыхавшись прибежал к  дому  советника  и
стал стучать в дверь.
   Ему отворила его мать, старая служанка Бруселя.
   - Что тебе надо, бездельник, - спросила она, - и почему ты не в собо-
ре?
   - Я был там, мамаша Наннета, - ответил Фрике, - но я видел,  что  там
происходят вещи, о которых следовало бы предупредить господина  Бруселя.
И с разрешения господина Базена - вы ведь знаете господина Базена, наше-
го причетника? - я пришел сюда, чтобы поговорить с господином Бруселем.
   - Что же ты хочешь сказать господину Бруселю, обезьяна?
   - Я хочу поговорить с ним лично.
   - Этого нельзя: он работает.
   - Ну, я подожду, - сказал Фрике, которого это устраивало  тем  лучше,
что он знал, как использовать свое время.
   С этими словами он быстро поднялся по ступеням крыльца, обогнав  Нан-
нету.
   - Что ж тебе надо наконец от господина Бруселя? - спросила она.
   - Я хочу сказать ему, - отвечал ей Фрике, крича во всю глотку, -  что
с той стороны идет целый гвардейский волк. А так как  все  говорят,  что
двор настроен против господина Бруселя, то я пришел предупредить,  чтобы
он был настороже.
   Брусель услышал слова юного плута  и,  растроганный  таким  усердием,
спустился в нижний этаж; он действительно работал у себя в кабинете,  во
втором этаже.
   - Мой друг, - сказал он, - что нам за дело до гвардейского полка? Ты,
верно, с ума сошел, что поднял такой переполох? Разве ты не знаешь,  что
эти господа всегда так делают и что по пути  короля  всегда  выстраивают
рядами этот полк?
   Фрике изобразил на своем лице удивление и начал  мять  в  руках  свою
шапку.
   - Ничего нет удивительного, что вы это знаете, господин Брусель,  вам
ведь известно все, - сказал он, - но я, клянусь богом, ничего не знал  и
думал услужить вам. Не сердитесь на меня за это, господин Брусель.
   - Напротив, мой милый, напротив, твое усердие мне нравится.  Наннета,
- обратился Брусель к служанке, - достаньте-ка абрикосы, которые присла-
ла нам госпожа де Лонгвиль из Нуази, и дайте полдюжины вашему сыну вмес-
те с краюхой свежего хлеба.
   - Ах, благодарю вас, - воскликнул Фрике, - благодарю вас. Я  как  раз
очень люблю абрикосы.
   Брусель прошел к своей жене и попросил подать ему завтрак. Было поло-
вина десятого. Советник подошел к окну. Улица была совершенно  пустынна,
но издали доносился, подобно морскому прибою, глухой шум  народа,  толпы
которого, волна за волной, затопляли площадь и улицы вокруг собора Бого-
матери.
   Шум этот еще усилился, когда явился д'Артаньян с ротой  мушкетеров  и
расположился у входа в собор, чтобы держать караул. Он предложил Портосу
воспользоваться случаем посмотреть церемонию, и Портос приехал на лучшей
из своих лошадей, в парадной форме, в качестве почетного мушкетера,  ка-
ким некогда был д'Артаньян. Сержант роты, старый солдат времен испанских
войн, узнал в Портосе своего бывшего товарища и сообщил своим  подчинен-
ным о высоких заслугах этого великана, гордости прежних мушкетеров  Тре-
виля. Поэтому Портоса встретили не только радушно - на него  смотрели  с
восхищением.
   В десять часов пушечный выстрел из Лувра возвестил о  выезде  короля.
Позади гвардейцев, неподвижно стоявших с мушкетами в руках, толпа  зако-
лыхалась, как колышутся деревья, когда буйный вихрь склоняет  и  теребит
их верхушки. Наконец в раззолоченной карете показался король  с  короле-
вой. За ними следовали в десяти каретах придворные дамы, чины  королевс-
кого дома и весь Двор.
   - Да здравствует король! - закричали со всех сторон.
   Юный король важно выглянул из окна кареты, сделал довольно  приветли-
вое лицо и даже чуть приметно кивнул головой, что вызвало новые  востор-
женные крики толпы.
   Процессия подвигалась вперед очень медленно, и на переезд от Лувра  к
Соборной площади ей понадобилось около  получаса.  Здесь  все  прибывшие
один за другим вошли под обширные своды сумрачного храма, и богослужение
началось.
   В то время как члены двора занимали свои места в соборе, карета,  ук-
рашенная гербами Коменжа, выделилась из вереницы придворных  экипажей  и
медленно отъехала в конец улицы Святого Христофора,  совершенно  безлюд-
ной. Здесь четыре гвардейца и полицейский офицер, сопровождавшие эту тя-
желовесную колымагу, вошли в нее, затем полицейский офицер опустил штор-
ки и сквозь предусмотрительно проделанное отверстие стал  глядеть  вдоль
улицы, словно поджидая кого-то.
   Все были заняты церемонией, так что ни карета,  ни  предосторожности,
принятые сидевшими в ней, не привлекли ничьего внимания.
   Только зоркий глаз Фрике мог бы их заметить, но Фрике лакомился свои-
ми абрикосами, примостившись на карнизе одного из домов в ограде собора.
Оттуда он мог видеть короля, королеву и Мазарини, а мессу  слушать  так,
как если бы он сам прислуживал в соборе.
   К концу богослужения королева, заметив, что Коменж стоит  около  нее,
ожидая подтверждения приказа, данного перед отъездом из  Лувра,  сказала
вполголоса:
   - Ступайте, Коменж, и да поможет вам бог.
   Коменж тотчас же вышел из собора и направился по улице Святого  Хрис-
тофора. Фрике, заметив такого великолепного офицера в сопровождении двух
гвардейцев, из любопытства отправился за ними - тем охотнее что богослу-
жение почти тотчас кончилось и король с королевой уже садились в карету.
   Как только Коменж показался в конце улицы Кокатри, сидевший в  карете
полицейский офицер сказал два слова кучеру. Тот тронул лошадей, и  колы-
мага подъехала к дому Бруселя. Как раз в ту же минуту к  дверям  подошел
Коменж; он постучался.
   Фрике стоял за спиной Коменжа, поджидая, когда откроют дверь.
   - Ты что тут делаешь, плут? - спросил его Коменж.
   - Жду, чтобы войти к господину Бруселю, господин  офицер,  -  ответил
Фрике с тем простодушным видом, какой умеют принимать при случае парижс-
кие мальчишки.
   - Значит, он здесь живет? - спросил Коменж.
   - Да, сударь.
   - А который этаж он занимает?
   - Весь дом, - отвечал Фрике, - это его дом.
   - Но где же он сам обыкновенно находится?
   - Работает он во втором этаже, а завтракает и обедает в нижнем.  Сей-
час он, вероятно, обедает, так как уже полдень.
   - Хорошо.
   В это время дверь отворили, и на вопрос Коменжа  лакей  ответил,  что
Брусель дома и сейчас действительно обедает. Коменж пошел вслед за лаке-
ем, а Фрике пошел вслед за Коменжем.
   Брусель сидел за столом со своей семьей. Напротив него сидела его же-
на, по обеим сторонам - две дочери, а в конце стола сын Бруселя, Лувьер;
с ним мы уже познакомились, когда с советником случилось на  улице  нес-
частье, после которого он уже успел вполне оправиться.  Чувствуя  теперь
себя совершенно здоровым, он лакомился великолепными фруктами,  прислан-
ными ему г-жой де Лонгвиль.
   Коменж, удержав за руку лакея, собиравшегося уже открыть дверь и  до-
ложить о нем, сам отворил ее и застал эту семейную картину.
   При виде офицера Брусель немного смутился, но, так как тот ему вежли-
во поклонился, он встал и ответил на поклон.
   Несмотря, однако, на эту обоюдную вежливость, на лицах женщин отрази-
лось беспокойство. Лувьер побледнел и с нетерпением ожидал, чтобы офицер
объяснился.
   - Сударь, - сказал Коменж, - я к вам с приказом от короля.
   - Отлично, сударь, - отвечал Брусель, - какой же это приказ?
   И он протянул руку.
   - Мне поручено арестовать вас, сударь, - сказал Коменж тем же тоном и
с прежней вежливостью, - и если вам угодно будет поверить мне на  слово,
то вы избавите себя от труда читать эту длинную бумагу и  последуете  за
мной.
   Если бы среди этих добрых людей, мирно собравшихся за столом, ударила
молния, это произвело бы меньшее потрясение. Брусель задрожал и отступил
назад. В те времена быть арестованным по немилости короля  было  ужасной
вещью. Лувьер бросился было к своей шпаге, лежавшей на стуле в углу ком-
наты, но взгляд Бруселя, сохранившего самообладание, удержал его от это-
го отчаянного порыва. Госпожа Брусель, отделенная от мужа столом,  зали-
лась слезами, а обе молодые девушки бросились отцу на шею.
   - Идемте, сударь, - сказал Коменж. - Поторопитесь: надо  повиноваться
королю.
   - Но, сударь, - возразил Брусель, - я болен и не могу идти под  арест
в таком состоянии; я прошу отсрочки.
   - Это невозможно, - отвечал Коменж, - приказ ясен и должен  быть  ис-
полнен немедленно.
   - Невозможно! - воскликнул Лувьер. - Берегитесь, сударь, не  доводите
нас до крайности.
   - Невозможно! - раздался крикливый голос в глубине комнаты.
   Коменж обернулся и увидел там Наннету, с метлой  в  руках.  Глаза  ее
злобно горели.
   - Добрейшая Наннета, успокойтесь, - сказал Брусель, - прошу вас.
   - Быть спокойной, когда арестовывают моего хозяина, опору, защитника,
отца бедняков? Как бы не так! Плохо вы меня знаете! Не угодно ли вам уб-
раться? - закричала она Коменжу.
   Коменж улыбнулся.
   - Послушайте, сударь, - сказал он, - обращаясь к Бруселю, - заставьте
эту женщину замолчать и следуйте за мной.
   - Заставить меня замолчать? Меня?! Меня?! - кричала Наннета. - Как бы
не так! Уж не вы ли заставите? Руки  коротки,  королевский  петушок.  Мы
сейчас посмотрим!
   Тут Наннета подбежала к окну, распахнула его и закричала таким  прон-
зительным голосом, что его можно было услышать с паперти собора:
   - На помощь! Моего хозяина арестовывают! Советпика Бруселя  арестовы-
вают! На помощь!
   - Сударь, - сказал Коменж, - отвечайте мне немедленно: угодно вам по-
виноваться или вы собираетесь бунтовать против короля?
   - Я повинуюсь, я повинуюсь, сударь! -  воскликнул  Брусель,  стараясь
освободиться от объятий дочери и удерживая взглядом сына, всегда готово-
го поступить по-своему.
   - В таком случае, - сказал Коменж, - велите замолчать этой старухе.
   - А! Старухе! - вскричала Наннета.
   И она принялась вопить еще сильнее, вцепившись обеими руками в переп-
лет окна.
   - На помощь! Помогите советнику Бруселю! Его хотят арестовать за  то,
что он защищал народ! На помощь!
   Тогда Коменж схватил Наннету в охапку и потащил прочь от окна.  Но  в
ту же минуту откуда-то с антресолей другой голос завопил фальцетом:
   - Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
   Это был голос Фрике. Почувствовав поддержку, Наннета  с  новой  силой
принялась вторить ему.
   В окнах уже начали появляться головы  любопытных.  Из  глубины  улицы
стал сбегаться народ, привлеченный этими криками, сначала по одному,  по
два человека, затем группами и, наконец, целыми толпами. Все видели  ка-
рету, слышали крики, но не понимали, в чем дело. Фрике выскочил из  ант-
ресолей прямо на крышу кареты.
   - Они хотят арестовать господина Бруселя! - закричал он. -  В  карете
солдаты, а офицер наверху.
   Толпа начала громко роптать, подбираясь к лошадям. Два гвардейца, ос-
тавшиеся в сенях, поднялись наверх, чтобы помочь Коменжу, а те,  которые
сидели в карете, отворили ее дверцы и скрестили пики.
   - Видите? - кричал Фрике. - Видите? Вот они!
   Кучер повернулся и так хлестнул Фрике кнутом, что тот завыл от боли.
   - Ах ты, чертов кучер, - закричал он, - и ты туда же? Погоди-ка!
   Он снова вскарабкался на антресоли и оттуда стал бомбардировать куче-
ра всем, что попадалось под руку.
   Несмотря на враждебные действия  гвардейцев,  а  может  быть,  именно
вследствие их, толпа зашумела еще больше и придвинулась к лошадям. Самых
буйных гвардейцы заставили отступить ударами пик.
   Шум все усиливался; улица не могла уже вместить зрителей, стекавшихся
со всех сторон. Под напором стоящих позади пространство, отделявшее тол-
пу от кареты и охраняемое страшными пиками солдат, все сокращалось. Сол-
дат, стиснутых, точно живой стеной, придавили к ступицам колес и стенкам
кареты. Повторные крики полицейского офицера: "Именем короля!" - не ока-
зывали никакого действия на эту грозную толпу и  только,  казалось,  еще
больше раздражали ее. Внезапно на  крик:  "Именем  короля!  -  прискакал
всадник. Увидев, что военным приходится плохо, он  врезался  в  толпу  с
шпагой в руках и оказал гвардейцам неожиданную помощь.
   Это был юноша лет пятнадцати - шестнадцати, бледный от гнева. Он, так
же как и гвардейцы, спешился, прислонился спиной к дышлу, поставил перед
собой лошадь как прикрытие, вынул из седельной кобуры два  пистолета  и,
засунув их за пояс, начал наносить удары шпагой  с  ловкостью  человека,
привыкшего владеть таким оружием.
   В течение десяти минут этот молодой человек  один  выдерживал  натиск
толпы.
   Наконец появился Коменж, подталкивая вперед Бруселя.
   - Разобьем карету! - раздались крики в толпе.
   - Помогите! - кричала старая служанка.
   - Убивают! - вторил ей Фрике, продолжая осыпать гвардейцев всем,  что
ему попадало под руку.
   - Именем короля! - кричал Коменж.
   - Первый, кто подойдет, ляжет на месте! - крикнул Рауль и, видя,  что
его начинают теснить, кольнул острием  своей  шпаги  какого-то  верзилу,
чуть было его не задавившего. Почувствовав боль, верзила с воплем отсту-
пил.
   Это действительно был Рауль. Возвращаясь из Блуа, где - как он и обе-
щал графу де Ла Фер - провел только пять дней,  он  решил  взглянуть  на
торжественную церемонию и направился кратчайшим путем к  собору.  Но  на
углу улицы Кокатри толпа увлекла его за собой. Услышав крик: "Именем ко-
роля! - и вспомнив завет Атоса, он бросился сражаться за  короля,  помо-
гать его гвардейцам, которых теснила толпа.
   Коменж почти втолкнул в карету Бруселя и сам вскочил вслед за ним.  В
то же мгновение сверху раздался выстрел из  аркебузы.  Пуля  прострелила
шляпу Коменжа и раздробила руку одному из гвардейцев. Коменж поднял  го-
лову и сквозь дым увидел в окне второго этажа угрожающее лицо Лувьера.
   - Отлично, сударь, - крикнул Коменж, - я еще поговорю с вами!
   - И я также, сударь, - отвечал Лувьер, - еще посмотрим,  кто  из  нас
поговорит громче.
   Фрике и Наннета продолжали вопить; крики, звук  выстрела,  опьяняющий
запах пороха произвели на толпу свое действие.
   - Смерть офицеру! Смерть! - загудела она.
   Толпа бросилась к карете.
   - Еще один шаг, - крикнул тогда Коменж, подняв шторки, чтобы все мог-
ли видеть внутренность кареты, и приставив к груди Бруселя шпагу, -  еще
один шаг, и я заколю арестованного. Мне приказано  доставить  его  живым
или мертвым, я привезу его мертвым, вот и все.
   Раздался ужасный крик. Жена и дочери Бруселя с мольбой протягивали  к
народу руки.
   Народ понял, что этот бледный, но очень  решительный  на  вид  офицер
поступит, как сказал. Угрозы продолжались, но толпа отступила.
   Коменж велел раненому гвардейцу сесть в карету и приказал другим зак-
рыть дверцы.
   - Гони во дворец! - крикнул он кучеру, еле живому от страха.
   Кучер стегнул лошадей, те рванулись вперед, и толпа расступилась.  Но
на набережной пришлось остановиться. Карету опрокинули,  толпа  сбила  с
ног лошадей, смяла, давила их.
   Рауль, пеший, - он не успел вскочить на лошадь, - устал, так же как и
гвардейцы, наносить удары плашмя и начал действовать острием своей  шпа-
ги, как они острием своих  пик.  Но  это  страшное,  последнее  средство
только разжигало бешенство толпы. Там и сям начали мелькать дула  мушке-
тов и клинки рапир; раздалось несколько выстрелов, сделанных, без сомне-
ния, в воздух, но эхо  которых  все  же  заставляло  все  сердца  биться
сильнее; из окон в солдат бросали чем попало. Раздавались голоса,  кото-
рые слышишь лишь в дни восстаний, показались лица, которые видишь только
в кровавые дни. Среди ужасного шума все чаще  слышались  крики:  "Смерть
гвардейцам!", "В Сену офицера!" Шляпа Рауля была измята, лицо окровавле-
но; он чувствовал, что не только силы, но и сознание начинает  оставлять
его; перед его глазами носился какой-то красный туман, и сквозь этот ту-
ман он видел сотни рук, с угрозой протянутых к нему и  готовых  схватить
его, упади он только. Коменж