Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
   - Как так? - пробормотал он.
   - А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
   - Значительное... гм!.. Но не чрезмерное...
   - Все равно. Откуда получали вы доходы?
   - От государства.
   - Государство - это король.
   - Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? - спросил Мазарини  с
дрожью.
   - Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и
министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.
   - О!
   - За десять лет это составляет двадцать миллионов - двадцать  миллио-
нов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще
двадцать миллионов.
   - Для монаха вы прекрасно считаете.
   - С тех пор, как в тысяча шестьсот сорок четвертом году  вы  изволили
перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета на-
шего братства.
   - Да и мои тоже, как я замечаю.
   - Надо знать понемногу обо всем, монсеньер.
   - Так говорите же!
   - Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в  уз-
кие врата рая...
   - Так я буду осужден?
   - Да, если не возвратите денег.
   Мазарини испустил жалобный вздох.
   - Возвратить! Но кому?
   - Хозяину этих денег, королю.
   Вздохи Мазарини перешли в стоны.
   - Дайте отпущение! - сказал он.
   - Невозможно, монсеньер. Возвратите деньги!
   - Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не  хотите  отпустить
этого?
   - Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого  король  ни-
когда мне не простит.
   Монах встал с сокрушенным видом и вышел так же торжественно, как  во-
шел.
   - Боже мой! - простонал Мазарини. - Кольбер, подите сюда! Я очень бо-
лен, друг мой.


   XLVI
   ДАРСТВЕННАЯ

   Кольбер появился из-за занавесок.
   - Вы слышали? - спросил Мазарини.
   - Увы!
   - Прав ли он? Разве все мои деньги -  дурно  приобретенная  собствен-
ность?
   - Монах - плохой судья в финансовых делах, монсеньер, -  отвечал  хо-
лодно Кольбер. - Однако невозможно, чтобы за вами, ваше  преосвященство,
с вашими идеями в области теологии, была какая-либо вина. Она всегда на-
ходится, когда умирают.
   - Умереть - это и есть главная вина, Кольбер.
   - Это верно, монсеньер. Так перед кем же вы всетаки виноваты, по мне-
нию этого театинца?
   - Перед королем.
   Мазарини пожал плечами.
   - Словно я не спас его государство и его финансы!
   - Здесь нечего возразить, монсеньер.
   - Не правда ли? Значит, я законно заработал  награду,  вопреки  моему
исповеднику?
   - Вне всякого сомнения.
   - И я могу сберечь для моей семьи, столь нуждающейся,  немалую  часть
из всего, что я заработал?
   - Я не вижу к этому никаких препятствий, монсеньер.
   - Я был совершенно уверен, советуясь с вами, Кольбер, что услышу муд-
рое мнение, - радостно заметил Мазарини.
   Кольбер с обычной строгостью поджал губы.
   - Господин кардинал, - прервал Кольбер Мазарини,  -  надо  хорошенько
посмотреть, нет ли в словах монаха ловушки.
   - Ловушки?.. Почему? Он честный человек.
   - Он думал, ваше преосвященство, что  вы  умираете,  раз  послали  за
ним... Мне показалось, он говорил вам: "Отделите данное вам  королем  от
того, что вы сами взяли... " Припомните хорошенько, не сказал ли он  че-
гонибудь подобного. Это похоже на монаха.
   - Возможно.
   - Если это так, то я думаю, монсеньер, что монах вынуждает вас...
   - Возвратить все?.. Это невозможно!.. Вы говорите то же самое, что  и
мой духовник!
   - Но если возвратить не все, а только долю его величества, это сопря-
жено с большой опасностью. Вы искусный политик и, верно, знаете, что те-
перь у короля в казне нет и полутораста тысяч ливров наличных денег.
   - Я не суперинтендант королевских финансов: у меня своя казна...  Ра-
зумеется, я готов для блага короля... оставить ему сколько-нибудь...  Но
я не хочу обездолить мое семейство. Это не мое дело, - сказал Мазарини с
торжеством, - это дело суперинтенданта Фуке, все счета  которого  я  дал
вам проверить в течение последних месяцев.
   Кольбер поджал губы при одном лишь упоминании имени Фуке.
   - У его величества, - пробормотал он сквозь  зубы,  -  есть  лишь  те
деньги, которые копит Фуке; а ваши деньги, монсеньер, будут для него ле-
карством. Оставить часть - значит опозорить себя и оскорбить короля; это
значит признать, что эта часть была приобретена незаконным путем.
   - Господин Кольбер!..
   - Я думал, что монсеньеру угодно выслушать мое мнение.
   - Да, но вы не знаете всех подробностей.
   - Я все знаю, господин кардинал. Вот уже десять лет, как я просматри-
ваю все столбцы цифр, какие только пишутся во Франции; и если мне стоило
большого труда вбить их себе в голову, зато они сидят там  крепко,  и  я
могу рассказать, сколько тратится денег от Шербура до Марселя, начиная с
ведомства умеренного Летелье и кончая тайными расходами  расточительного
Фуке.
   - Так вы хотите, чтобы я пересыпал все мои деньги в королевские  сун-
дуки! - насмешливо вскричал Мазарини, у которого  подагра  вырвала  нес-
колько тяжелых вздохов. - Король, конечно, не упрекнет меня, но он будет
смеяться надо мною, растрачивая мои миллионы, и будет прав!
   - Вы не поняли меня, монсеньер! У меня и в мыслях не было, чтобы  ко-
роль тратил ваши деньги.
   - Но вы ясно дали это понять, советуя отдать ему мне мое имущество.
   - Ах, монсеньер, - сказал Кольбер, - ваша болезнь так  поглощает  все
ваши мысли, что вы совершенно забыли о характере его величества Людовика
Четырнадцатого.
   - Как так?
   - Характером, если осмелюсь сказать правду, он очень  похож  на  вас;
основа его - гордость. Простите, монсеньер" высокомерие,  хотел  я  ска-
зать. У королей нет гордости - эта черта слишком свойственна роду  чело-
веческому.
   - Вы правы.
   - А если я прав, так  вам,  монсеньер,  остается  только  отдать  все
деньги королю, притом сейчас же.
   - Почему? - спросил Мазарини с величайшим любопытством.
   - Потому, что король не примет всего.
   - Не примет!.. Но у него нет денег, а честолюбие мучит его.
   - Согласен...
   - Он желает моей смерти.
   - Монсеньер...
   - Да, чтоб получить мое наследство, Кольбер. Да, он желает моей смер-
ти ради наследства. А я еще стану помогать ему!
   - Вот именно! Если дарственная будет написана в известной  форме,  он
непременно откажется.
   - Не может быть!
   - Уверяю вас! Молодой человек, который еще ничего не совершил,  кото-
рый жаждет прославиться, и горит желанием управлять  государством  один,
не примет ничего готового: он захочет создавать сам.  Этот  принц,  мон-
сеньер, не удовольствуется дворцом Пале-Рояль,  который  оставил  ему  в
наследство Ришелье, ни дворцом Мазарини, который так великолепно постро-
ен по вашему велению, ни Лувром, где обитали его предки, ни Сен-Жерменс-
ким дворцом, где родился он сам. Все, что будет исходить не от него,  он
станет презирать, предсказываю вам это.
   - Вы ручаетесь, что король, если я подарю ему мои сорок миллионов...
   - Непременно откажется, если вы кое-что добавите при этом.
   - Что же именно?
   - Именно то, что монсеньер пожелает мне продиктовать.
   - Но какая же мне от этого выгода?
   - Огромная. Перестанут несправедливо обвинять вас в скупости, в кото-
рой авторы пасквилей упрекали знаменитейшего мужа нашего века.
   - Ты прав, Кольбер. Пойди от моего имени к королю и отдай ему мое за-
вещание.
   - То есть дарственную?
   - А если он примет?
   - Тогда вашему семейству останется тринадцать миллионов -  порядочная
сумма.
   - В таком случае ты либо предатель, либо глупец.
   - Ни то, ни другое, монсеньер... Вы очень боитесь, мне  кажется,  что
король примет деньги? Опасайтесь скорее, что он не возьмет их.
   - Если он не примет, я отдам ему мои запасные тринадцать миллионов...
Да, отдам!.. Ох, боль опять начинается... Я сейчас  потеряю  сознание...
Ах, я очень болен, Кольбер... Знаешь ли, я очень близок к смерти.
   Кольбер вздрогнул.
   Кардинал действительно чувствовал себя очень плохо: пот  тек  с  него
ручьями на страдальческое ложе, и  ужасающая  бледность  этого  залитого
влагой лица являла зрелище, какое самый очерствелый врач не мог  бы  ви-
деть без сострадания. Кольбер был, безусловно, очень взволнован, ибо по-
кинул комнату, призвав Бернуина к изголовью умирающего, и вышел в  кори-
дор.
   Там, расхаживая взад и вперед с задумчивым выражением, придающим даже
какое-то благородство его грубым чертам, опустив плечи, вытянув  шею,  с
полуоткрытыми губами, с которых время от времени слетали бессвязные  об-
рывки беспорядочных мыслей, он набирался смелости для шага, какой  наме-
рен был предпринять, тогда как в десяти шагах от него, отделенный  одною
лишь стеною, его господин задыхался в страшных муках, вырывавших у  него
жалобные крики, не думая более ни о сокровищах земли, ни о радостях рая,
но лишь обо всех ужасах ада.
   Пока Гено, призванный опять к кардиналу, старался помочь ему  всевоз-
можными средствами, Кольбер, сжимая обеими руками свою  большую  голову,
обдумывал текст дарственной, которую надо было заставить кардинала  под-
писать, как только страдания дадут ему хоть маленькую  передышку.  Каза-
лось, стоны кардинала и посягательства  смерти  на  этого  представителя
прошлого подстрекали ум молодого мыслителя.
   Кольбер прошел к Мазарини, как только сознание вернулось к  больному,
и убедил его продиктовать следующую дарственную:
   "Готовясь предстать перед владыкой небесным,  прошу  короля,  земного
моего властелина, принять от меня обратно богатства, которыми он в своей
доброте наградил меня. Семейство мое будет счастливо, что они  переходят
в столь знаменитые руки. Опись моего имущества уже изготовленная,  будет
представлена его величеству по первому его требованию или при  последнем
вздохе преданнейшего его слуги кардинала Мазарини"
   Кардинал вздохнул и подписал, Кольбер запечатал пакет и отвез  его  в
Лувр, где находился король.
   Потом он вернулся домой, потирая руки, как работник,  уверенный,  что
день не пропал даром.


   XLVII
   КАК АННА АВСТРИЙСКАЯ ДАЛА ЛЮДОВИКУ ЧЕТЫРНАДЦАТОМУ ОДИН СОВЕТ,  А  Г-Н
ФУКЕ - СОВСЕМ ИНОЙ

   Слухи о тяжелом состоянии кардинала распространились быстро  и  прив-
лекли в Лувр столько же посетителей, сколько и известие о женитьбе брата
короля, герцога Анжуйского, о которой уже было объявлено официально.
   Едва успел Людовик XIV вернуться во дворец и обдумать все виденное  и
слышанное в этот вечер, как слуга доложил ему, что толпа придворных, ко-
торая утром присутствовала при его вставании, опять явилась к его отходу
ко сну. Этот знак почтения придворные оказывали обычно  кардиналу,  мало
заботясь о том, нравится ли это королю.
   Но у министра, как мы уже сказали, был сейчас тяжелый приступ  подаг-
ры, и раболепство придворных тотчас обратилось к трону.
   Придворные куртизаны обладают великолепным инстинктом чуять все собы-
тия заранее. Они владеют высшими познаниями: они дипломаты, чтобы  нахо-
дить грандиозные развязки запутанных обстоятельств; они полководцы, что-
бы угадывать исход битв; они врачи, чтобы лечить болезни.
   Людовик XIV, которому его мать преподала  эту  аксиому  среди  многих
других, понял, что его преосвященство монсеньер кардинал Мазарини  очень
болен.
   Анна Австрийская, проводив молодую королеву в ее покои  и  освободив-
шись от тяжелой парадной прически, прошла в кабинет к сыну, где  тот,  в
мрачном одиночестве, с растерзанным сердцем, переживал один из тех немых
и ужасных приступов королевского  гнева,  которые,  разражаясь,  чреваты
бурными последствиями, но у Людовика XIV,  благодаря  его  удивительному
самообладанию, они превращались в легкие грозы.
   Смотрясь в зеркало, Людовик говорил себе:
   - Король... Король только по названию,  а  не  в  действительности!..
Призрак, пустой призрак!.. Безжизненная статуя, которой  кланяются  одни
льстецы! Когда же ты поднимешь свою бархатную руку  и  сожмешь  шелковые
пальцы? Когда ты раскроешь не для вздоха и не для улыбки свой рот, осуж-
денный на бессмысленное молчание мраморных изваяний дворцовых галерей?
   Он провел рукой по лбу; желая освежиться, подошел  к  окну  и  увидел
нескольких всадников, разговаривавших между собою,  и  небольшую  группу
любопытных. Всадники составляли отряд ночной стражи, а  для  собравшейся
кучки народа король - вечный предмет любопытства, вроде носорога, кроко-
дила или змеи.
   Король ударил себя по лбу и воскликнул:
   - Король французский! Какой титул! Народ французский! Какая масса лю-
дей!.. И вот я возвращаюсь в Лувр, лошади мои еще не остыли, а в  ком  я
возбудил любопытство? Двадцать человек смотрят на меня... Что я  говорю,
двадцать? Нет и двадцати человек,  интересующихся  французским  королем.
Нет даже десяти солдат на страже моего дворца: солдаты, народ, стража  -
все в Пале-Рояле. Почему я, король, не могу получить этого?
   - Потому, что в Пале-Рояле сосредоточено все золото, то есть вся сила
человека, желающего царствовать, - ответил голос из-за портьеры в дверях
кабинета.
   Людовик быстро повернулся, узнав голос Анны Австрийской. Он вздрогнул
и подошел к матери.
   - Надеюсь, ваше величество, - сказал он, - вы не обратили внимания на
пустые слова, вызванные уединением и скукою.
   - Я обратила внимание только на одно, сын мой: вы жаловались.
   - Я? О нет! - сказал Людовик XIV. - Нет, уверяю вас,  нет,  вы  ошиб-
лись.
   - А что же вы делали?
   - Я вообразил, что стою перед учителем и сочиняю  ответ  на  заданную
тему.
   - Сын мой, - сказала Анна Австрийская, покачав головой, - вы напрасно
не верите моим словам. Придет день, и может быть скоро, когда вам  необ-
ходимо будет вспомнить закон: "В  золоте  заключено  все  могущество,  и
только тот король, кто всемогущ".
   - Однако, - продолжал король, - вашим намерением ведь не  было  пори-
цать богачи! века?
   - О нет, - живо отозвалась Анна Австрийская - Нет, сир. Те, кто богат
в наш век, под вашим владычеством, богат потому, что вы сами этого хоте-
ли, и у меня нет к ним ни злобы, ни зависти; они наверняка достойно пос-
лужили вашему величеству, если ваше величество дозволили им вознаградить
самих себя. Вот что хотела я выразить словами, за которые, мне  сдается,
вы упрекаете меня.
   - Богу не угодно, мадам, чтобы я когда-либо в чемнибудь упрекнул свою
мать.
   - Притом же, - продолжала Анна Австрийская, - земное богатство недол-
говечно. Существуют страдания, болезни, смерть, и никто, - прибавила она
с болезненной улыбкой, словно имея в виду себя, - не уносит богатства  и
величия с собой в могилу. Поэтому молодые пожинают то, что  посеяли  для
них старики.
   Людовик внимательно слушал слова королевы, старавшейся его утешить.
   - Ваше величество, - сказал он, пристально взглянув на  мать,  -  мне
кажется, вы хотите прибавить еще что-то.
   - Нет, ничего, сын мой. Но вы, верно, заметили сегодня  вечером,  что
господин кардинал серьезно болен?
   Людовик взглянул на мать, ища признаков волнения в ее голосе,  грусти
на ее лице. Лицо Анны Австрийской казалось расстроенным,  но  скорее  от
личных причин; может быть, ее беспокоили собственные болезни.
   - Да, - сказал король, - господин кардинал очень болен.
   - Великую потерю понесет государство, если господь отзовет его  высо-
копреосвященство. Не так ли, сын мой? - спросила Анна Австрийская.
   - Да, конечно, ваше величество, государство понесет непоправимую  ут-
рату, - отвечал король, покраснев. - Но, кажется, болезнь господина кар-
динала неопасна, и он еще не стар.
   Едва успел король договорить, как камердинер приподнял портьеру и по-
явился на пороге с бумагой в руке, ожидая, чтобы король позвал его.
   - Что такое? - спросил Людовик.
   - Письмо от господина кардинала Мазарини.
   - Дайте.
   Он взял письмо и хотел его распечатать, как вдруг послышался  сильный
шум в галерее, в передних и во дворе.
   - О! - проговорил Людовик, видимо  разгадавший  причину  поднявшегося
шума. - Я говорил, что во Франции один король! Я ошибся: во  Франции  их
целых два!
   В эту минуту  дверь  распахнулась,  и  суперинтендант  финансов  Фуке
предстал перед Людовиком XIV. Это он был причиной  суматохи  в  галерее,
это его лакеи шумели в передних, это его лошади проскакали по двору. Его
появление вызвало тот особый гул  голосов,  которому  завидовал  Людовик
XIV.
   - Это не король, - заметила Анна Австрийская сыну,  -  а  всего  лишь
очень богатый человек.
   Горечь, звучавшая в словах королевы, выдавала ее ненависть. Но  Людо-
вик оставался совершенно хладнокровным. На лбу его не появилось  ни  ма-
лейшей морщинки.
   Он приветливо кивнул головою Фуке,  продолжая  распечатывать  письмо,
поданное камердинером. Фуке заметил это движение и  спокойно,  с  почти-
тельной любезностью, подошел к Анне Австрийской, чтобы не помешать коро-
лю.
   Людовик, однако, не начинал читать бумагу.
   Он слушал, как Фуке говорил королеве комплименты, восторгаясь  красо-
той ее рук. Лицо Анны Австрийской прояснилось; она почти улыбалась.
   Фуке заметил, что король, забыв о письме, смотрит на него и  слушает.
Он тотчас изменил позу и, продолжая разговор с королевой, повернулся ли-
цом к королю.
   - Вы знаете, господин Фуке, - сказал Людовик  XIV,  -  что  монсеньер
очень плох?
   - Знаю, ваше величество, - отвечал Фуке. -  В  самом  деле,  господин
кардинал очень плох. Я был у себя в имении в Во, когда получил настолько
тревожное известие, что тотчас все бросил.
   - Вы выехали из Во сегодня вечером?
   - Полтора часа тому назад, ваше величество, - отвечал Фуке,  взглянув
на свои часы, осыпанные брильянтами.
   - Полтора часа! - повторил король, умевший лучше скрывать свой  гнев,
чем удивление.
   - Понимаю, государь. Вы сомневаетесь в моих словах, ваше  величество;
но я приехал так скоро в Париж действительно чудом. Мне прислали из Анг-
лии три пары удивительных лошадей; я велел расставить  их  через  каждые
четыре лье и попробовал их сегодня вечером. Они пробежали расстояние  от
Во до Лувра в полтора часа; как видите, ваше величество, меня не обману-
ли.
   Королева улыбнулась с тайной завистью. Фуке постарался предупредив ее
неудовольствие:
   - Такие лошади, государыня, созданы не для подданных, а для  королей,
потому что короли ни в чем не должны уступать никому.
   Король поднял голову.
   - Однако же вы, как мне кажется, не король, господин Фуке, -  сказала
Анна Австрийская.
   - Поэтому-то лошади только и ждут знака его величества, чтобы  занять
место в конюшнях Лувра. Если я попробовал их, то только из опасения под-
нести его величеству недостаточно ценную вещь.
   Король густо покраснел.
   - Вы знаете, господин Фуке, - заметила королева, - что при  французс-
ком дворе нет обычая, чтобы подданные дарили что-нибудь королю.
   Людовик посмотрел на нее.
   - Я надеялся, - сказал Фуке взволнованно, - что моя  преданность  его
величеству, мое постоянное  усердие  послужат  противовесом  требованиям
этикета. Я, впрочем, предлагал не подарок, а дань почтения.
   - Благодарю, господин Фуке, - любезно сказал король. -  Благодарю  за
ваше намерение, я действительно люблю хороших лошадей, но я не богат; вы
знаете это лучше всех, потому что заведуете моими финансами. Как бы я ни
хотел, я не могу купить таких дорогих лошадей.
   Фуке бросил надменный взгляд в сторону королевыматери, которая, каза-
лось, была в восторге от того ложного положения, в  каком  оказался  ми-
нистр, и отвечал:
   - Роскошь - это добродетель королей, сир. Это роскошь делает их похо-
жими на бога; это из-за роскоши они стоят выше  прочих  людей.  Роскошью
король вскармливает своих подданных и их честь. В нежном  тепле  роскоши
королей рождается роскошь частных лиц, источник богатств для народа. Его
величество, приняв в дар этих коней несравненной красоты, задевает само-
любие коневодов нашей страны - Лимузен, Периге, Нормандия: такое  сорев-
нование полезно для них.