моя кузина знает только  Базена  и
доверяет ему одному; всякий другой слуга провалит дело. К тому же  Базен
учен и честолюбив: Базен знает историю, господа, он знает, что Сикст Пя-
тый, прежде чем сделаться папой, был свинопасом. А так как Базен намерен
в одно время со мной принять духовное звание, то он  не  теряет  надежды
тоже сделаться папой или по меньшей мере кардиналом. Вы  понимаете,  что
человек, который так высоко метит, не даст схватить себя; а уж если  его
поймают, скорее примет мучения, но ни в чем не сознается.
   - Хорошо, хорошо, - согласился д'Артаньян, - я охотно уступаю вам Ба-
зена, но уступите мне Планше. Миледи однажды приказала вздуть его и выг-
нать из своего дома, а у Планше хорошая память, и, ручаюсь вам, если ему
представится возможность отомстить, он скорее погибнет, чем откажется от
этого удовольствия. Если дела в Туре касаются вас,  Арамис,  то  дела  в
Лондоне касаются лично меня. А потому я прошу выбрать Планше, который  к
тому же побывал со мною в Лондоне и умеет совершенно правильно  сказать:
"London, sir, if you please" [17], "My  master  lord  d'Artagnan"  [18].
Будьте покойны, с такими познаниями он отлично найдет дорогу туда и  об-
ратно.
   - В таком случае - дадим Планше семьсот ливров при отъезде и  семьсот
ливров по его возвращении, а Базену - триста ливров, когда он будет уез-
жать, и триста ливров, когда вернется, - предложил Атос.  -  Это  убавит
наше богатство до пяти тысяч ливров. Каждый из нас возьмет  себе  тысячу
ливров и употребит ее как ему вздумается, а оставшуюся тысячу мы отложим
про запас, на случай непредвиденных расходов или для общих  надобностей,
поручив хранить ее аббату. Согласны вы на это?
   - Любезный Атос, - сказал Арамис, - вы рассуждаете, как Нестор, кото-
рый был, как всем известно, величайшим греческим мудрецом.
   - Итак, решено: поедут Планше и Базен, - заключил Атос. - В  сущности
говоря, я рад оставить при себе Гримо: он привык к моему обращению, и  я
дорожу им. Вчерашний день, должно быть, уже изрядно измотал его,  а  это
путешествие его бы доконало.
   Друзья позвали Планше и дали ему необходимые  указания;  он  уже  был
предупрежден д'Артаньяном, который прежде всего возвестил ему славу, за-
тем посулил деньги и уж потом только упомянул об опасности.
   - Я повезу письмо за отворотом рукава, - сказал Планше, - и  проглочу
его, если меня схватят.
   - Но тогда ты не сможешь выполнить поручение, - возразил д'Артаньян.
   - Дайте мне сегодня вечером копию письма, и завтра я буду  знать  его
наизусть.
   Д'Артаньян посмотрел на своих друзей, словно желая сказать: "Ну  что?
Правду я вам говорил? "
   - Знай, - продолжал он, обращаясь к Планше, - тебе дается восемь дней
на то, чтобы добраться к лорду Винтеру, и восемь дней на обратный  путь,
итого шестнадцать дней. Если на шестнадцатый день после твоего  отъезда,
в восемь часов вечера, ты не приедешь, то не получишь  остальных  денег,
даже если бы ты явился в пять минут девятого.
   - В таком случае, купите мне, сударь, часы, - попросил Планше.
   - Возьми вот эти, - сказал Атос, со свойственной ему  беспечной  щед-
ростью отдавая Планше свои часы, - и будь молодцом. Помни: если  ты  ра-
зоткровенничаешься, если ты проболтаешься или  прошатаешься  где-нибудь,
ты погубишь своего господина, который так уверен  в  твоей  преданности,
что поручился нам за тебя. И помни еще: если по твоей вине случится  ка-
кое-нибудь несчастье с д'Артаньяном, я всюду найду тебя, чтобы распороть
тебе живот!
   - Эх, сударь! - произнес Планше, обиженный подозрением и  к  тому  же
испуганный невозмутимым видом мушкетера.
   - А я, - сказал Портос, свирепо вращая глазами, - сдеру с тебя живого
шкуру!
   - Ах, сударь!
   - А я, - сказал Арамис своим кротким, мелодичным голосом, - сожгу те-
бя на медленном огне по способу дикарей, запомни это!
   - Ох, сударь!
   И Планше заплакал; мы не сумеем сказать, было ли то от  страха,  вну-
шенного ему этими угрозами, или от умиления при виде столь тесной дружбы
четырех друзей.
   Д'Артаньян пожал ему руку и обнял его.
   - Видишь ли, Планше, - сказал он ему, - эти господа говорят тебе  все
это из чувства привязанности ко мне, но, в сущности, они тебя любят.
   - Ах, сударь, или я исполню поручение, или меня изрежут на  куски!  -
вскричал Планше. - Но даже если изрежут, то, будьте уверены, ни один ку-
сочек ничего не выдаст.
   Было решено, что Планше отправится в путь на следующий день, в восемь
часов утра, чтобы за ночь он успел выучить письмо наизусть.  Он  выгадал
на этом деле ровно двенадцать часов, так как  должен  был  вернуться  на
шестнадцатый день, в восемь часов вечера.
   Утром, когда он садился на копя, д'Артаньян, питавший в глубине серд-
ца слабость к герцогу Бекингэму, отвел Планше в сторону.
   - Слушай, - сказал он ему, - когда ты вручишь письмо лорду Винтеру  и
он прочтет его, скажи ему еще: "Оберегайте его светлость лорда  Бекингэ-
ма: его хотят убить". Но, видишь ли, Планше, это настолько важно и  нас-
только серьезно, что я не признался в том, что доверяю тебе  эту  тайну,
даже моим друзьям и не написал бы этого в письме, даже если бы меня поо-
бещали произвести в капитаны.
   - Будьте спокойны, сударь, вы увидите, что на меня можно во всем  по-
ложиться.
   Сев на превосходного коня, которого он должен был оставить в двадцати
лье от лагеря, чтобы ехать дальше на почтовых, Планше поскакал  галопом;
и, хотя сердце у него слегка щемило при воспоминании  о  трех  обещаниях
мушкетеров, он все-таки был в отличном расположении духа.
   Базен уехал на следующее утро в Тур; ему дано было восемь дней на то,
чтобы исполнить возложенное на него поручение.
   Все то время, пока их посланцы отсутствовали, четыре друга, разумеет-
ся, более чем когда-нибудь были настороже и держали ухо востро.
   Они целые дни подслушивали, что говорится кругом, следили за действи-
ями кардинала и разнюхивали, не прибыл ли к Ришелье какой-нибудь  гонец.
Не раз их охватывал трепет, когда их  неожиданно  вызывали  для  несения
служебных обязанностей. К тому же им приходилось оберегать и собственную
безопасность: миледи была привидением, которое, раз  явившись  человеку,
не давало ему больше спать спокойно.
   Утром восьмого дня Базен, бодрый, как всегда, и, по своему  обыкнове-
нию, улыбающийся, вошел в кабачок "Нечестивец" в то время, когда четверо
друзей завтракали там, и сказал, как было условлено:
   - Господин Арамис, вот ответ вашей кузины.
   Друзья радостно переглянулись: половина дела  была  сделана;  правда,
эта половина была более легкая и требовала меньше времени.
   Арамис, невольно покраснев, взял письмо, написанное неуклюжим  почер-
ком и с орфографическими ошибками.
   - О, боже мой! - смеясь, воскликнул он. - Я положительно теряю надеж-
ду: бедняжка Мишон никогда не научится писать, как господин де Вуатюр!
   - Што это са петная Мишон? - спросил швейцарец,  беседовавший  с  че-
тырьмя друзьями в ту минуту, как пришло письмо.
   - Ах, боже мой, да почти ничто! - ответил  Арамис.  -  Очаровательная
юная белошвейка, я ее очень любил и попросил написать мне на память нес-
колько строк.
   - Шерг фосьми, если она такая польшая тама, как ее пукфы, вы счастли-
фец, тофарищ! - сказал швейцарец.
   Арамис просмотрел письмо и передал его Атосу.
   - Почитайте-ка, что она пишет, Атос, - предложил он.
   Атос пробежал глазами это послание и, желая рассеять все  подозрения,
которые могли бы возникнуть, прочел вслух:
   "Милый кузен, моя сестра и я очень хорошо отгадываем сны; и мы ужасно
боимся их, но про ваш, надеюсь, можно сказать: не верь снам, сны  -  об-
ман. Прощайте, будьте здоровы и время от  времени  давайте  нам  о  себе
знать.
   Аглая Мишон"
   - А О каком сне она пишет? - спросил драгун, подошедший во время чте-
ния письма.
   - Та, о каком сне? - подхватил швейцарец.
   - Ах, боже мой, да очень просто: о сне, который я видел  и  рассказал
ей, - ответил Арамис.
   - Та, поше мой, ошень просто рассказать свой сон, но я ашкокта не фи-
шу сноф.
   - Вы очень счастливы, - заметил Атос, вставая из-за стола. - Я был бы
рад, если бы мог сказать то же самое.
   - Никокта! - повторил швейцарец, в восторге от того, что такой  чело-
век, как Атос, хоть в этом ему завидует. - Никокта! Никокта!
   Д'Артаньян, увидев, что Атос встал, тоже поднялся, взял его под  руку
и вышел с ним.
   Портос и Арамис остались отвечать на грубоватые шутки драгуна и швей-
царца.
   А Базен пошел и улегся спать на соломенную подстилку, и так как у не-
го было более живое воображение, чем у швейцарца, то он видел сон, будто
Арамис, сделавшись папой, возводит его в сан кардинала.
   Однако, как мы уже сказали, своим  благополучным  возвращением  Базен
развеял только часть  той  тревоги,  которая  не  давала  покоя  четырем
друзьям. Дни ожидания тянутся долго,  и  в  особенности  чувствовал  это
д'Артаньян, который готов был побиться об заклад, что в сутках стало те-
перь сорок восемь часов. Он забывал о вынужденной  медлительности  путе-
шествия по морю и преувеличивал могущество миледи. Он  мысленно  наделял
эту женщину, казавшуюся ему демоном, такими же сверхъестественными,  как
и она сама, союзниками; при малейшем шорохе он воображал, что пришли его
арестовать и привели обратно  Планше  для  очной  ставки  с  ним  и  его
друзьями. И более того: доверие его к  достойному  пикардийцу  с  каждым
днем уменьшалось. Его тревога настолько усилилась,  что  передавалась  и
Портосу и Арамису. Один только Атос оставался по-прежнему  невозмутимым,
точно вокруг него не витало ни малейшей опасности и  ничто  не  нарушало
обычного порядка вещей.
   На шестнадцатый день это волнение с такой силой охватило  д'Артаньяна
и его друзей, что они не могли оставаться  на  месте  и  бродили,  точно
призраки, по дороге, по которой должен был вернуться Планше.
   - Вы, право, не мужчины, а дети, если женщина может внушать вам такой
страх! - говорил им Атос. - И что нам, в сущности, угрожает?  Попасть  в
тюрьму? Но нас вызволят оттуда! Ведь вызволили же госпожу Бонасье!  Быть
обезглавленными? Но каждый день в траншеях мы с самым веселым видом под-
вергаем себя большей опасности, ибо ядро может раздробить нам ногу, и  я
убежден, что хирург причинит нам больше страданий, отрезая ногу, чем па-
лач, отрубая голову. Ждите же спокойно: через два  часа,  через  четыре,
самое позднее через шесть Планше будет здесь. Он обещал быть, и я  очень
доверяю обещаниям Планше - он кажется мне славным малым.
   - А если он не приедет? - спросил д'Артаньян.
   - Ну, если он не приедет, значит, он почему-либо  задержался,  вот  и
все. Он мог упасть с лошади, мог свалиться с моста, мог от быстрой  езды
схватить воспаление легких. Эх, господа, надо принимать во внимание  все
случайности! Жизнь - это четки, составленные из мелких невзгод, и  фило-
соф, смеясь, перебирает их. Будьте, подобно  мне,  философами,  господа,
садитесь за стол, и давайте выпьем: никогда будущее не представляется  в
столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на  него  сквозь
бокал шамбертена.
   - Совершенно справедливо, - ответил д'Артаньян, - но мне надоело каж-
дый раз, когда я раскупориваю новую бутылку, опасаться, не из погреба ли
она миледи.
   - Вы уж очень разборчивы, - сказал Атос. - Она такая красивая  женщи-
на!
   - Женщина, отмеченная людьми! - неуклюже сострил Портос и, по обыкно-
вению, громко захохотал.
   Атос вздрогнул, провел рукой по лбу, точно отирая пот, и  поднялся  с
нервным движением, которое он не в силах был скрыть.
   Между тем день прошел. Вечер наступал медленнее, чем обыкновенно,  но
наконец все-таки наступил, и трактиры  наполнились  посетителями.  Атос,
получивший свою долю от продажи алмаза, не выходил  из  "Нечестивца".  В
г-не де Бюзиньи, который, кстати сказать, угостил наших  друзей  велико-
лепным обедом, он нашел вполне достойного партнера. Итак, они, по  обык-
новению, играли вдвоем в кости, когда пробило семь часов;  слышно  было,
как прошли мимо патрули, которые направлялись усилить сторожевые  посты;
в половине восьмого пробили вечернюю зорю.
   - Мы пропали! - шепнул д'Артаньян Атосу.
   - Вы хотите сказать - пропали наши деньги? -  спокойно  поправил  его
Атос, вынимая из кармана четыре пистоля и бросая их на стол. - Ну,  гос-
пода, - продолжал он, - бьют зорю, пойдемте спать.
   И Атос вышел из трактира в сопровождении д'Артаньяна. Позади них  шел
Арамис под руку с Портосом. Арамис бормотал какие-то стихи, а  Портос  в
отчаянии безжалостно теребил свой ус.
   Вдруг из темноты выступила какая-то фигура, очертания которой показа-
лись д'Артаньяну знакомыми, и привычный его слуху голос сказал:
   - Я принес ваш плащ, сударь: сегодня прохладный вечор.
   - Планше! - вскричал д'Артаньян вне себя от радости.
   - Планше! - подхватили Портос и Арамис.
   - Ну да, Планше, - сказал Атос. - Что же тут удивительного? Он обещал
вернуться в восемь часов, и как раз бьет восемь. Браво, Планше, вы чело-
век, умеющий держать слово! И, если когда-нибудь вы оставите вашего гос-
подина, я возьму вас к себе в услужение.
   - О нет, никогда! - возразил Планше. - Никогда я не оставлю господина
д'Артаньяна!
   В ту же минуту д'Артаньян почувствовал, что Планше сунул ему  в  руку
записку.
   Д'Артаньян испытывал большое желание обнять Планше, как он сделал это
при его отъезде, но побоялся, как бы такое изъявление чувств по  отноше-
нию к слуге посреди улицы не показалось странным кому-нибудь  из  прохо-
жих, а потому сдержал свой порыв.
   - Записка у меня, - сообщил он Атосу и остальным друзьям.
   - Хорошо, - сказал Атос. - Пойдем домой и прочитаем.
   Записка жгла руку д'Артаньяну, он хотел ускорить шаг,  но  Атос  взял
его под руку, и юноше поневоле пришлось идти в ногу со своим другом.
   Наконец они вошли в палатку и зажгли светильник. Планше встал у  вхо-
да, чтобы никто не застиг друзей врасплох, а д'Артаньян  дрожащей  рукой
сломал печать и вскрыл долгожданное письмо.
   Оно заключало полстроки, написанной чисто британским почерком, и было
весьма лаконично:
   "Thank you, be easy".
   Что означало: "Благодарю вас, будьте спокойны".
   Атос взял письмо из рук д'Артаньяна, поднес его к светильнику,  зажег
и держал, пока оно не обратилось в пепел.
   Потом он подозвал Планше и сказал ему:
   - Теперь, любезный, можешь требовать свои семьсот ливров,  но  ты  не
многим рисковал с такой запиской!
   - Однако это не помешало мне прибегать  к  разным  ухищрениям,  чтобы
благополучно довезти ее, - ответил Планше.
   - Ну-ка, расскажи нам о своих приключениях! - предложил д'Артаньян.
   - Это долго рассказывать, сударь.
   - Ты прав, Планше, - сказал Атос. - К тому же пробили  уже  зорю,  и,
если у нас светильник будет гореть дольше, чем у других, это заметят.
   - Пусть будет так, ляжем спать, - согласился д'Артаньян. -  Спи  спо-
койно, Планше!
   - Честное слово, сударь, в первый раз за шестнадцать дней я  спокойно
усну!
   - И я тоже! - сказал д'Артаньян.
   - И я тоже! - вскричал Портос.
   - И я тоже! - проговорил Арамис.
   - Открою вам правду: и я тоже, - признался Атос.


   XIX
   ЗЛОЙ РОК

   Между тем миледи, вне  себя  от  гнева,  металась  по  палубе,  точно
разъяренная львица, которую погрузили на корабль; ей  страстно  хотелось
броситься в море и вплавь отправиться на берег: она не могла примириться
с мыслью, что д'Артаньян оскорбил ее, что Атос угрожал ей, а она покида-
ет Францию, так и не отомстив им. Эта мысль вскоре стала  для  нее  нас-
только невыносимой, что, пренебрегая опасностями, которым она могла под-
вергнуться, она принялась умолять капитана высадить ее на берег. Но  ка-
питан, спешивший поскорее выйти из своего трудного положения между фран-
цузскими и английскими военными кораблями - положения летучей мыши между
крысами и птицами, - торопился добраться до берегов Англии и наотрез от-
казался подчиниться тому, что он считал женским  капризом.  Впрочем,  он
обещал своей пассажирке, которую кардинал поручил его особому попечению,
что высадит ее, если позволят море и французы,  в  одном  из  бретонских
портов - в Лориане или в Бресте. Но ветер дул противный, море было  бур-
ное, и приходилось все время лавировать. Через девять дней после  отплы-
тия из Шаранты миледи, бледная от огорчения и неистовой  злобы,  увидела
вдали только синеватые берега Финистера.
   Она рассчитала, что для того, чтобы проехать из этого уголка  Франции
к кардиналу, ей понадобится, по крайней мере, три дня; прибавьте  к  ним
еще день на высадку - это составит четыре дня; прибавьте эти четыре  дня
к десяти истекшим - получится  тринадцать  потерянных  дней!  Тринадцать
дней, в продолжение которых в Лондоне могло произойти столько важных со-
бытий! Она подумала, что кардинал, несомненно, придет в ярость, если она
вернется, и, следовательно, будет более склонен слушать жалобы других на
нее, чем ее обвинения против кого-либо. Поэтому, когда  судно  проходило
мимо Лориапа и Бреста, она не настаивала больше, чтобы капитан ее  выса-
дил, а он, со своей стороны, умышленно не напоминал ей  об  этом.  Итак,
миледи продолжала свой путь, и в тот самый день, когда Планше садился  в
Портсмуте на корабль, отплывавший во Францию, посланница его  высокопре-
освященства с торжеством входила в этот порт.
   Весь город был  в  необычайном  волнении:  спускали  на  воду  четыре
больших, только что построенных корабля; на молу, весь в золоте, усыпан-
ный, по своему обыкновению, алмазами и драгоценными камнями, в  шляпе  с
белым пером, ниспадавшим ему на плечо, стоял Бекингэм, окруженный  почти
столь же блестящей, как и он, свитой.
   Был один из тех редких прекрасных зимних дней, когда Англия вспомина-
ет, что в мире есть солнце. Погасающее, но все еще великолепное  светило
закатывалось, обагряя и небо и море огненными полосами и бросая на башни
и старинные дома города последний золотой луч, сверкавший в окнах, слов-
но отблеск пожара.
   Миледи, вдыхая морской воздух, все более свежий и благовонный по мере
приближения к берегу, созерцая эти грозные приготовления, которые ей по-
ручено было уничтожить, все могущество этой армии,  которое  она  должна
была сокрушить несколькими мешками золота - она одна,  она,  женщина,  -
мысленно сравнила себя с Юдифью, проникшей в лагерь ассирийцев и увидев-
шей великое множество воинов, колесниц, лошадей и оружия, которые по од-
ному мановению ее руки должны были рассеяться, как дым.
   Судно стало на рейде. Но, когда оно готовилось бросить якорь, к  нему
подошел превосходно вооруженный катер и, выдавая себя за сторожевое суд-
но, спустил шлюпку, которая направилась к трапу; в шлюпке сидели офицер,
боцман и восемь гребцов. Офицер поднялся на борт, где его  встретили  со
всем уважением, какое внушает военная форма.
   Офицер поговорил несколько минут с капитаном и дал ему прочитать  ка-
кие-то бумаги, после чего, по приказанию капитана, вся команда  судна  и
пассажиры были вызваны на палубу.
   Когда они выстроились там, офицер громко осведомился,  откуда  отплыл
бриг, какой держал курс, где приставал, и на все его вопросы капитан от-
ветил без колебания и без затруднений. Потом офицер стал оглядывать  од-
ного за другим всех находившихся на палубе и,  дойдя  до  миледи,  очень
внимательно посмотрел на нее, но не произнес ни слова.
   Затем он снова подошел к капитану, сказал ему еще  что-то  и,  словно
приняв на себя его обязанности,  скомандовал  какой-то  маневр,  который
экипаж тотчас выполнил. Судно двинулось дальше, сопровождаемое маленьким
катером, который плыл с ним борт о борт, угрожая ему жерлами своих шести
пушек, а шлюпка следовала за кормой судна и по сравнению с ним  казалась
чуть заметней точкой.
   Пока офицер разглядывал миледи, она, как легко  можно  себе  предста-
вить, тоже пожирала его глазами. Но, при всей проницательности этой жен-
щины с пламенным взором, читавшей в  сердцах  людей,  на  это