- Извинить вас я не могу; я дарую вам прощение, но только в том  слу-
чае, если вы сбросите маску.
   - Ваше величество, я дала обет помогать страждущим и опечаленным,  не
открывая перед ними лица. Я могла бы принести облегчение и вашему телу и
вашей душе, но так как ваше величество чинит мне в этом препятствия,  то
я удаляюсь. Прощайте, ваше величество!
   Эти слова были произнесены с таким обаянием и такою  почтительностью,
что гнев и недоверие королевы исчезли, тогда  как  любопытство  ее  нис-
колько не улеглось.
   - Вы правы, - сказала она, - тем, кто страждет, не следует  пренебре-
гать утешениями, ниспосланными им господом богом. Говорите, сударыня, и,
быть может, вам будет дано принести облегчение, как вы  обещаете,  моему
телу... Увы, боюсь, что господь готовит моей плоти жестокие испытания!
   - Поговорим немного и о вашей душе, - продолжала бегинка, -  о  душе,
которая тоже страждет, в чем я уверена.
   - Моя душа?
   - Есть пожирающие нас язвы, которые нарывают незримо. При этих  неду-
гах кожа остается светлой, как слоновая кость, и на теле  не  проступает
никаких синих пятен. Врач, склоняющийся над грудью больного, не в  силах
услышать, как в мускулах, под током крови, скрежещут зубы этих  ненасыт-
ных чудовищ; ни огонь, ни железо не способны убить или  укротить  ярость
этого разящего насмерть бича; враг проникает в чувства и  мысли,  и  они
приходят в смятение; боль прорастает в сердце, и оно  разрывается.  Вот,
ваше величество, язвы, роковые для королев. Не страдаете ли вы  подобным
недугом?
   Анна медленно подняла руку, такую же ослепительно белую и прекрасную,
как во времена ее молодости.
   - Недуг, о котором вы говорите, - сказала она, - неизбежное зло нашей
жизни, жизни великих мира сего, на которых господь возложил  обязанности
печься о подданных. Когда недуг слишком тяжел, бог облегчает нас на суде
покаяния. Там мы сбрасываем с себя бремя и освобождаемся от гнетущих нас
тайн. Но не забывайте, что господь соразмеряет испытания с силами  своих
тленных созданий, и мои силы способны выдержать лежащее  на  мне  бремя;
для чужих тайн мне достаточно скромности бога, для моих собственных  мне
мало скромности моего духовника.
   - Я вижу, что вы, как всегда, смело выступаете против  своих  врагов,
ваше величество,  но  я  боюсь,  что  вы  недостаточно  доверяете  вашим
друзьям.
   - У королев нет друзей. Если вам больше нечего мне сказать,  если  вы
чувствуете себя вдохновляемой самим богом, словно пророчица, уйдите, ибо
я страшусь будущего.
   - А мне показалось, - решительно возразила бегинка, - что  вы  скорей
страшитесь былого.
   Она еще не окончила этой фразы, как королева, вся выпрямившись, воск-
ликнула резким и повелительным тоном:
   - Говорите! Объяснитесь четко, ясно, полно или...
   - Не грозите, ваше величество, - отвечала мягко бегинка. - Я  пришла,
полная почтительности и сочувствия, я пришла к вам от друга.
   - Тогда докажите это! Облегчите мои страдания, вместо того чтобы  вы-
зывать во мне раздражение.
   - Это легко сделать. И ваше величество увидят, друг ли я.
   - Ну, начинайте.
   - Какое несчастье свалилось на ваше величество за последние  двадцать
три года?
   - Ах... большие несчастья; разве не потеряла я короля?
   - Я не говорю об этом. Я хочу задать вам вопрос: после рождения коро-
ля не причинила ли вам страданий нескромность одной из близких вам  жен-
щин?
   - Не понимаю вас, - ответила королева, стиснув зубы, чтобы скрыть ов-
ладевшее ею волнение.
   - Сейчас объясню. Ваше величество помнит, конечно, что король родился
пятого сентября тысяча шестьсот тридцать восьмого года в  одиннадцать  с
четвертью часов?
   - Да, - пролепетала королева.
   - В половине первого, - продолжала бегинка, - дофин,  уже  помазанный
архиепископом Мосским в присутствии короля  и  вашем,  был  провозглашен
наследником французской короны.  Король  отправился  в  часовню  старого
Сен-Жерменского замка, чтобы прослушать. Те Deum [34].
   - Все это так, - прошептала королева.
   - Ваше величество разрешились  от  бремени  в  присутствии  покойного
принца - брата короля, принцев крови и придворных дам. Врач короля Бувер
и хирург Опоре находились в приемной. Ваше величество заснули около трех
часов и проспали приблизительно до семи, не так ли?
   - Все это верно, но вы мне рассказываете о том, что вместе со мной  и
вами знает весь свет...
   - Я приближаюсь, ваше величество, к тому, что знают немногие. Я  ска-
зала: немногие. Увы, я могла бы сказать: только двое, ибо  и  прежде  их
было лишь пять, но за последние несколько лет тайна стала еще более сок-
ровенной вследствие смерти большинства посвященных в  нее.  Король,  наш
господин, покоится рядом с  предками;  повивальная  бабка  Перон  умерла
вскоре после него, о Ла Порте никто уже больше не вспоминает.
   Королева приоткрыла рот, собираясь ответить; под ледяною рукой, кото-
рой она коснулась лица, лились горячие капли пота.
   - Было восемь часов, - продолжала бегинка. - Король с легким  сердцем
сидел за ужином; вокруг него были песни, веселые крики, полные до  краев
стаканы; под балконами горланил народ; швейцарцы,  мушкетеры,  гвардейцы
бродили по городу, и хмельные студенты, встречаясь с  ними,  принимались
качать их. Этот шум народного ликования испугал новорожденного дофина, и
он тихонько плакал на руках у своей нянюшки, госпожи Гозак. И если б  он
открыл глаза, то его взору предстали бы две короны в  глубине  колыбели.
Вдруг ваше величество пронзительно вскрикнули, и к вашему изголовью  по-
дошла Перон. Врачи обедали в отдаленной зале. Дворец стал пустынею, пос-
кольку его заполнило слишком много народа; в нем не было ни  заведенного
порядка, ни часовых. Повивальная бабка, осмотрев ваше величество, закри-
чала от удивления и, обняв вас, измученную и обезумевшую от боли, посла-
ла Ла Порта сказать королю, что королева желает видеть  его  величество.
Ла Порт, как вам известно, был человек толковый и хладнокровный.  Он  не
подошел к королю с видом испуганного слуги, чувствующего  значительность
приносимой им вести и жаждущего напугать ею; его  новость,  впрочем,  не
могла бы показаться королю страшной. И вот улыбающийся Ла  Порт  остано-
вился у королевского кресла и произнес: "Ваше величество,  королева  ис-
полнена счастья и была бы еще счастливее, если б могла увидеть ваше  ве-
личество у себя".
   В этот день Людовик Тринадцатый за доброе пожелание отдал  бы  корону
любому нищему. Веселый, оживленный, он поднялся из-за стола и сказал та-
ким тоном, каким мог бы сказать Генрих Четвертый: "Господа, я иду к  же-
не".
   Он вошел к вам, и Перон поднесла к нему второго  наследника,  который
был такой же здоровенький и такой же красавчик, как первый. При этом она
сказала: "Государь, господь не желает, чтобы во французском  царствующем
доме прекратилась мужская линия". Король, движимый горячим порывом, под-
бежал к этому второму ребенку, воскликнув: "Благодарю тебя, боже!"
   Тут бегинка замолкла, заметив, что  королева  сильно  страдает.  Анна
Австрийская, откинувшись в кресле, с опущенной головой, с остановившимся
взглядом, слушала ее, очевидно не понимая того, что ей говорят: губы  ее
судорожно подергивались, как бы произнося молитвы,  обращенные  к  богу,
или призывая проклятия на голову этой безжалостней женщины.
   - Ах, не думайте, - горячо продолжала бегинка, - не думайте, что если
во Франции оказался один дофин и если королева оставила второго  ребенка
прозябать вдалеке от королевского трона, не думайте, что она была дурной
матерью! О нет, нет!.. Существуют люди, которым хорошо  ведомо,  сколько
слез она пролила, которые могут сосчитать пылкие поцелуи,  которыми  она
осыпала это бедное существо, утешая его за  жалкую  и  скрытую  во  тьме
жизнь, в силу государственной необходимости доставшуюся в удел  близнецу
Людовика Четырнадцатого.
   - Боже мой! Боже мой! - едва слышно прошептала королева.
   - Известно, - оживилась бегинка, - что король, увидев себя отцом дво-
их сыновей, сверстников, обладавших одинаковыми правами, проникся трево-
гой за судьбы Франции, за мир и спокойствие в своем королевстве. Извест-
но, что вызванный во дворец Ришелье больше часа предавался  раздумьям  в
кабинете его величества и в конце концов  произнес  следующий  приговор:
"Во Франции может быть лишь один дофин, родившийся,  чтобы  унаследовать
трон после его величества. Господь бог послал нам еще одного,  чтобы  он
мог наследовать первому. Но в настоящее время мы нуждаемся только в том,
кто первый появился на свет; скроем же второго от Франции,  как  господь
скрыл его поначалу от его державных родителей. Один наследник престола -
это мир и спокойствие государства; два  претендента  -  это  гражданская
война и анархия".
   Королева, бледная, с сжатыми кулаками, резким движением  поднялась  с
кресла.
   - Вы знаете слишком много, - произнесла она глухим голосом, - вы при-
частны к государственным тайнам. А друзья, которые вам  их  поведали,  -
лжедрузья и предатели. Вы их сообщница в преступлении, которое здесь со-
вершается. А теперь маску долой, или я прикажу дежурному  офицеру  взять
вас под арест. О, я не боюсь этой тайны! Вы узнали ее и за это  заплати-
те! Она застынет в вашей груди. И эта тайна, и ваша жизнь отныне принад-
лежат не вам!
   И Анна Австрийская с угрожающим жестом сделала несколько шагов в сто-
рону бегинки.
   - Оцените же верность, честь, скромность  покинутых  вами  друзей,  -
сказала бегинка и сбросила маску.
   - Герцогиня де Шеврез! - воскликнула королева.
   - Единственная, кто разделяет с вами эту тайну.
   - Ах, - прошептала Анна Австрийская, - обнимите меня, герцогиня! Ведь
недолго и убить старого друга, играя его роковыми печалями.
   И королева, склонив голову на плечо давней своей приятельницы, проли-
ла поток горьких слез.
   - Как же вы еще молоды, - вполголоса произнесла  г-жа  де  Шеврез,  -
счастливая, вы можете плакать!


   IV
   ПОДРУГИ

   Королева надменно посмотрела на герцогиню де Шеврез и сказала:
   - Вы произнесли, кажется, слово "счастливая", говоря обо мне. А между
тем, герцогиня, я всегда думала, что на всем белом свете нет  ни  одного
существа, которое было бы столь же обойдено  счастьем,  как  французская
королева.
   - Государыня, вы воистину мать всех скорбей. Но наряду с теми  возвы-
шенными терзаниями, о которых мы с вами, старинные приятельницы,  разлу-
ченные людской злобой, только что говорили, наряду с  этими  бедствиями,
связанными с тем, что вы - королева, у  вас  есть  и  коекакие  радости,
правда, мало ощутимые вами, но порождающие в этом мире жгучую зависть.
   - Какие же? - спросила горестно Анна Австрийская. - Как можно  произ-
носить слово "радость", если вы сами только что утверждали, что  и  тело
мое и дух нуждаются в целебных лекарствах?
   Госпожа де Шеврез задумалась на минуту, потом прошептала:
   - Какая, однако, пропасть отделяет королей от всех остальных!
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать, что они настолько далеки от грубой  действительнос-
ти, что забывают о нуждах, с которыми должны бороться другие. Они подоб-
ны тем обитателям африканских нагорий, которые на своих зеленых высотах,
оживленных ручьями, со студеной, как лед, водою, не  понимают,  как  это
можно умирать от жажды и голода среди сожженной солнцем пустыни.
   Королева слегка покраснела; только теперь  она  поняла,  о  чем  идет
речь.
   - Как дурно с моей стороны, что я покинула вас! - воскликнула она.
   - Ах, государыня, говорят, что король унаследовал ненависть,  которую
питал ко мне его покойный отец. Король прогнал бы меня, если бы ему ста-
ло известно, что я во дворце.
   - Не скажу, герцогиня, чтобы король питал к вам особое  расположение,
- сказала в ответ королева. - Но я могла бы... как-нибудь скрытно...
   На лице герцогини промелькнула презрительная  усмешка,  встревожившая
ее собеседницу.
   И королева поторопилась добавить:
   - Впрочем, вы очень хорошо сделали, что явились ко мне.
   - Благодарю вас, ваше величество.
   - Хотя бы для того, чтобы доставить мне радость наглядным  опроверже-
нием слухов о вашей смерти.
   - Неужели говорили о том, что я умерла?
   - Со всех сторон.
   - Но мои сыновья не носили траура.
   - Вы ведь знаете, герцогиня, что двор без конца путешествует;  мы  не
часто видим у себя господ д'Альбер де Люинь, ваших детей, и, кроме того,
столько вещей ускользает от нас в сутолоке забот, среди которых мы  пос-
тоянно живем.
   - Ваше величество не должны были верить слуху о моей смерти.
   - Почему бы и нет? Увы, все мы смертны: ведь вы видите, что и я, ваша
меньшая сестра, как говорили мы когда-то, уже склоняюсь к могиле.
   - Если вы поверили в мою смерть, ваше величество, то вас, по всей ве-
роятности, удивило, что, умирая, я не подала о себе весточки.
   - Но ведь смерть, герцогиня, порой приходит нежданно-негаданно.
   - О, ваше величество! Души, отягощенные тайнами, вроде той, о которой
мы только что говорили, всегда испытывают потребность в освобождении  от
лежащего на них бремени, и эту потребность следует  удовлетворить  зара-
нее. Среди дел, которые надлежит выполнить,  готовясь  к  путешествию  в
вечность, указывают также и на необходимость привести в порядок бумаги.
   Королева вздрогнула.
   - Ваше величество, - сказала герцогиня, - в точности узнаете день мо-
ей смерти, и притом достовернейшим способом.
   - Как же это произойдет?
   - Не позже чем на следующий день после моей кончины вашему величеству
будет доставлен четырехслойный конверт, и в нем вы обнаружите  все,  что
осталось от нашей некогда столь таинственной переписки.
   - Вы не сожгли моих писем? - воскликнула с ужасом Анна.
   - О моя королева, лишь предатели жгут королевские письма.
   - Предатели?
   - Да, предатели. Или, вернее, они делают вид, что сжигают  их,  но  в
действительности хранят их у себя или продают за большие деньги...
   - Господи боже!
   - Тот, однако, кто хранит верность, прячет такие сокровища как  можно
дальше; затем в один прекрасный день он является к своей королеве и  го-
ворит: "Ваше величество, я старею, я тяжело болен, моя жизнь в  опаснос-
ти, и в опасности тайна, доверенная мне вашим величеством;  возьмите  же
эту таящую опасность бумагу и сами, своими руками сожгите ее".
   - Бумага, в которой таится опасность? Какая же это бумага?
   - У меня только одна такая бумага, но действительно очень опасная!
   - О герцогиня, скажите, скажите же, что это такое?
   - Это записка... от второго августа тысяча шестьсот сорок  четвертого
года, в которой вы посылаете меня в Нуази-ле-Сек, чтоб  повидать  вашего
милого и несчастного мальчика. Вашей рукою так  и  написано:  "милого  и
несчастного мальчика".
   Воцарилась полная тишина. Королева мысленно измеряла глубину  пропас-
ти, г-жа де Шеврез расставляла свою западню.
   -  Да,  несчастный,  очень,  очень  несчастный!  -  прошептала   Анна
Австрийская. - Какую печальную жизнь прожил этот бедный  ребенок  и  как
ужасно эта жизнь завершилась!
   - Разве он умер? - воскликнула герцогиня, и королева, несколько успо-
каиваясь, подумала, что ее удивление искренне.
   - Умер в чахотке, умер всеми забытый, увял, как  цветок,  поднесенный
влюбленным и засунутый предметом его любви в глубину шкафа, чтобы укрыть
его от нескромных глаз окружающих.
   - Значит, он умер! - повторила герцогиня опечаленным тоном,  который,
несомненно, мог бы обрадовать королеву, если бы в нем не слышалось нотки
сомнения. - Умер в Нуази-ле-Сек?
   - Да, на руках у своего гувернера, несчастного, преданного слуги, ко-
торый ненамного пережил его.
   - Само собою понятно: нелегко снести такую печаль и жить с такой тай-
ной в груди.
   Королева не удостоила заметить иронию этих слов. Г-жа де Шеврез  про-
должала:
   - Несколько лет назад, государыня, я справлялась в самом Нуази-ле-Сек
о судьбе этого столь несчастного мальчика. Там его не  считали  умершим,
вот почему я не сразу прониклась скорбью вместе с вашим величеством.  О,
разумеется, если б я поверила этому слуху, никогда ни один намек на  это
горестное событие не пробудил бы законнейшую печаль в вашем сердце, ваше
величество.
   - Вы говорите, что в Нуази-ле-Сек ребенка не считали умершим?
   - Нет, ваше величество.
   - Что же там говорили?
   - Говорили... Но, разумеется, это плод заблуждения.
   - Все же скажите, что вы там слышали.
   - Говорили, что как-то вечером - это было в  начале  тысяча  шестьсот
сорок пятого года - величественная и красивая женщина (что было  замече-
но, несмотря на маску и плащ, которые скрывали ее), несомненно,  знатная
дама, даже очень знатная дама, приехала в карете на  перекресток  дорог,
тот самый, на котором, как вам известно, я дожидалась вестей  о  молодом
принце, когда ваше величество благоволили меня туда посылать.
   - И?
   - И гувернер привел мальчика к этой даме.
   - Дальше!
   - На следующий день гувернер с мальчиком уехали из местечка.
   - Видите ли, этот рассказ правдив; но бедный ребенок  умер  внезапно,
что часто случается с детьми в возрасте до семи лет. По  словам  врачей,
жизнь их в эти годы держится на волоске.
   - То, что говорит ваше величество, - истина;  никто  не  знает  этого
лучше, чем вы, никто не верит этому столь же безгранично, как я. Но  за-
метьте, тут есть одна странность...
   "Что еще?" - подумала королева.
   - Лицо, сообщившее мне эти подробности, лицо, ездившее справляться  о
здоровье ребенка...
   - Вы кому-нибудь доверили подобное - поручение?
   О, герцогиня!
   - Некто немой, как ваше величество, номой, как  я;  предположим,  что
этим некто была я сама. Это лицо, проезжая через некоторое время  в  Ту-
рень...
   - В Турень?
   - Узнало и гувернера и мальчика... простите, этому лицу,  разумеется,
лишь так показалось, что оно узнало обоих. Оба были живы, веселы и  здо-
ровы, оба цвели, один в дни своей бодрой, полной сил старости, другой  в
нежные дни первой юности. Судите же после этого, можно ли доверять  слу-
хам? Можно ли в нашем подлунном мире верить чему бы то  ни  было?  Но  я
утомляю ваше величество. О, я совсем не хотела этого, и я сейчас же отк-
ланяюсь, принеся еще раз уверения в  моей  почтительнейшей  преданности,
ваше величество.
   - Останьтесь! Поговорим немного о вас.
   - Обо мне? О государыня, не опускайте столь низко свой взор.
   - Почему же? Разве вы не стариннейшая моя  приятельница...  Разве  вы
сердитесь на меня, герцогиня?
   - Я? Господи боже! У меня нет к этому оснований.
   Неужели я явилась бы к вам, будь у меня причина сердиться на вас?
   - Годы одолевают нас, герцогиня; мы должны теснее сплотиться в борьбе
против грозящей нам смерти.
   - Ваше величество, вы осыпаете меня милостями, произнося такие ласко-
вые слова.
   - Никто не любил меня так, никто мне так не служил, как вы,  герцоги-
ня.
   - Ваше величество помнит об этом?
   - Всегда... Герцогиня, я хочу от вас доказательства дружбы.
   - Всем своим существом я ваша, ваше величество!
   - Но где же доказательство дружбы?
   - Какое?
   - Обратитесь ко мне с какой-нибудь просьбой.
   - С просьбой?
   - О, я знаю, у  вас  самая  бескорыстная,  самая  возвышенная,  самая
царственная душа.
   - Но хвалите меня чрезмерно, ваше величество, - сказала  взволнованно
герцогиня.
   - Я не в состоянии воздать вам хвалу, которая  была  бы  равна  вашим
заслугам.
   - С возрастом под влиянием несчастий очень меняешься, ваше  величест-
во.
   - Да услышит вас бог, герцогиня!
   - Что это значит, ваше величество?
   - Это значит вот что: прежняя герцогиня, прекрасная,  обожаемая  Шев-
рез, ответила бы мне черной неблагодарностью. Она бы сказала: "Мне ниче-
го не нужно от вас". Да будут в таком  случае  благословенны  несчастья,
если они изменили вас и вы теперь, быть может, ответите мне: "Принимаю".
   Взгляд и улыбка герцогини смягчились. Она была очарована королевой  и
не пыталась скрыть свои чувства.