Трехсот Слепых, Ги-
то вызвал младшего офицера. Тот подошел с рапортом.
   - Ну, как дела? - спросил Гито.
   - Капитан, - ответил офицер, - все  обстоит  благополучно;  только  в
этом дворце что-то неладно, на мой взгляд.
   И он показал рукой на великолепный дворец, стоявший  там,  где  позже
построили театр Водевиль.
   - В этом доме? - спросил Гито. - Да ведь это особняк Рамбулье.
   - Не знаю, Рамбулье или нет, но только я видел  своими  глазами,  как
туда входило множество подозрительных лиц.
   - Вот оно что! - расхохотался Гито. - Да ведь это поэты!
   - Эй, Гито, - сказал Мазарини, - не отзывайся  так  непочтительно  об
этих господах. Я сам в юности был поэтом и писал стихи на манер Бенсера-
да.
   - Вы, монсеньер?!
   - Да, я. Хочешь, продекламирую?
   - Это меня не убедит. Я не понимаю по-итальянски.
   - Зато когда с тобой говорят по-французски, ты понимаешь, мой славный
и храбрый Гито, - продолжал Мазарини, дружески кладя руку ему на  плечо,
- и какое бы ни дали тебе приказание на этом языке, ты его исполнишь?
   - Без сомнения, монсеньер, как всегда, если, конечно, приказание  бу-
дет от королевы.
   - Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело  ей
предан.
   - Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества.
   - В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке.
   Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе  колонны  с
тем слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата.
   Они проехали по улицам Ришелье и Вильдо к  третьему  посту  на  холме
Святого Рока. Этот пост, расположенный почти у самой  крепостной  стены,
был самым уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало  насе-
лена.
   - Кто командует этим постом? - спросил кардинал.
   - Вилькье, - ответил Гито.
   - Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете,  мы
с ним не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бо-
фора: он в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту
честь.
   - Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав,  потому  что  король,
которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания.
   - Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас.
   Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и,  обменявшись  паролем  с
часовым, вызвал Вилькье.
   Тот подошел к нему.
   - А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. -
Какого черта вы сюда явились?
   - Приехал узнать, что у вас нового.
   - А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазари-
ни!". Ведь это уже не новость: за последнее время мы  привыкли  к  таким
крикам.
   - И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито.
   - По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я
охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет  жалованье,  лишь  бы
король был теперь на пять лет старше!
   - Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше.
   - Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам  от-
давать приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвер-
того, чем сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я  умру  с  удо-
вольствием; но сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось се-
годня с вашим племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы
должность мне там ни дали.
   - Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покой-
ны, я доложу королю о вашей преданности.
   И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
   - Едем, господа; все в порядке.
   - Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем луч-
ше: меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю.  Вы
доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были  добрые
намерения, я все же благодарю вас.
   Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую
песенку.
   Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Ко-
менжа, Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за  него  никто
не постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала  своих  друзей,
что поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все  принятые  им
меры, очень ненадежной и сомнительной.
   В продолжение своей ночной поездки, длившейся около  часа,  кардинал,
расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного че-
ловека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными  уг-
розами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на  те  насмешки,
предметом которых был сам кардинал, казался ему  человеком  необычным  и
достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для  надви-
гающихся в будущем.
   К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо,  и  хотя  он,
Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет че-
рез семьвосемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он
все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды  (он
уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости
И преданности.
   Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться
в этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было об-
ращаться. По некоторым  словам,  произнесенным  лейтенантом  мушкетеров,
кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи  и
слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к  тому,
что каждый из них может наговорить о  самом  себе.  Поэтому,  когда  они
подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался  в  ка-
литку (примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"),  поблаго-
дарил Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе,  сделал  знак  Гито
следовать за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворив-
шему калитку, и исчезли в саду.
   - Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского
капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состои-
те на службе королевы.
   - Да, это так, - ответил Гито.
   - Так вот, мой милый Гито, - продолжал кардинал, - я заметил, что вы,
кроме вашей храбрости, которая не подлежит никакому  сомнению,  и  много
раз доказанной верности, отличаетесь еще и превосходной памятью.
   - Вы это заметили, монсеньер? - сказал гвардейский капитан.  -  Черт,
тем хуже для меня.
   - Почему?
   - Без сомнения, одно из главных достоинств придворного -  это  умение
забывать.
   - Но вы, Гито, не придворный, вы храбрый солдат, один из тех  славных
воинов, которые еще остались от времен Генриха Четвертого и,  к  сожале-
нию, скоро совсем переведутся.
   - Черт побери, монсеньер! Уж не пригласили ли вы меня сюда для  того,
чтобы составить мой гороскоп?
   - Нет, - ответил Мазарини, смеясь, - я пригласил вас, чтобы спросить,
обратили ли вы внимание на нашего лейтенанта мушкетеров?
   - Д'Артаньяна?
   - Да.
   - Мне ни к чему было обращать на него внимание, монсеньер: я уже дав-
но его знаю.
   - Что же это за человек?
   - Что за человек? - воскликнул Гито, удивленный вопросом. - Гасконец.
   - Это я знаю; но я хотел спросить: можно ли ему вполне довериться?
   - Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а  госпо-
дин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы.
   - Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле...
   - Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу.  Мне  говорили,
что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил  больше,
чем требовал его долг.
   - Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и  в
другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких  людях.
Д'Артаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интри-
гу, из которой, по слухам, выпутался очень умело?
   - Монсеньер, по этому поводу, - сказал Гито, который понял, что  кар-
динал хочет заставить его проговориться, - я должен  сказать,  что  мало
верю всяким слухам и выдумкам. Сам я никогда не путаюсь ни в какие  инт-
риги, а если иногда меня и посвящают в чужие, то ведь это не моя  тайна,
и ваше преосвященство одобрит меня за то, что я храню ее ради того,  кто
мне доверился.
   Мазарини покачал головой.
   - Ах, - сказал он, - честное слово, бывают  же  счастливцы  министры,
которые узнают все, что хотят знать.
   - Монсеньер, - ответил Гито, - такие министры не меряют всех людей на
один аршин: для военных дел они пользуются военными людьми, для интриг -
интриганами. Обратитесь к какому-нибудь интригану тех времен, о  которых
вы говорите, и от него вы узнаете, что захотите... за плату, разумеется.
   - Хорошо, - поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь  захо-
дила о деньгах в том смысле, как про них упомянул  Гито,  -  заплатим...
если иначе нельзя.
   - Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека,  участвовав-
шего во всех кознях того времени?
   - Per Bacco! [3] - воскликнул Мазарини, начиная  терять  терпение.  -
Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова!
   - Есть человек, по-моему вполне подходящий, но только  согласится  ли
он говорить?
   - Уж об этом позабочусь я.
   - Ах, монсеньер, не всегда легко заставить говорить человека, предпо-
читающего молчать.
   - Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он?
   - Граф Рошфор.
   - Граф Рошфор?
   - Да, по, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с
ним сталось.
   - Я-то знаю, Гито, - сказал Мазарини.
   - Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего
не знаете?
   - Так вы думаете, - сказал Мазарини, - что этот Рошфор...
   - Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньер. Но, предупреждаю,
это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любим-
цами.
   - Да, да, Гито, - сказал Мазарини, - кардинал был великий человек, но
этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим
советом, и притом сегодня же.
   Оба собеседника подошли в это время ко двору ПалеРояля; кардинал дви-
жением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по
двору, подошел к нему.
   Это был д'Артаньян, ожидавший кардинала по его приказанию.
   - Пойдемте ко мне, господин д'Артаньян, - проговорил  Мазарини  самым
приятным голосом, - у меня есть для вас поручение.
   Д'Артаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестни-
це и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер.
   Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на  листке
бумаги.
   Д'Артаньян стоял и ждал бесстрастно, без  нетерпения  и  любопытства,
словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чу-
жой воли.
   Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью.
   - Господин д'Артаньян, - сказал он, - доставьте немедленно этот ордер
в Бастилию и привезите  оттуда  человека,  о  котором  здесь  говорится.
Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником.
   Д'Артаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не ху-
же любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение  пос-
лышался его отрывистый и спокойный голос:
   - Четырех конвойных, карету, мою лошадь.
   Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по  мосто-
вой.


   III
   ДВА СТАРИННЫХ ВРАГА

   Когда д'Артаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого.
   Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что  офи-
цер приехал с приказом от кардинала по его  повелению,  вышел  встречать
посланца на крыльцо.
   Комендантом Бастилии был в то время г-н дю Трамбле, брат грозного лю-
бимца Ришелье, знаменитого капуцина Жозефа, прозванного "Серым  Кардина-
лом".
   Когда во времена заключения в Бастилии маршала Бассомпьера, просидев-
шего ровно двенадцать лет, его товарищи по несчастью, мечтая о  свободе,
говорили, бывало, друг другу: "Я выйду тогда-то", "А я тогда-то", - Бас-
сомпьер заявлял: "А я, господа, выйду тогда, когда выйдет и господин  дю
Трамбле". Он намекал на то, что после смерти кардинала дю Трамбле  неми-
нуемо потеряет свое место в Бастилии, тогда как он,  Бассомпьер,  займет
свое - при дворе.
   Его предсказание едва не исполнилось, только в другом смысле, чем  он
думал; после смерти кардинала, вопреки  общему  ожиданию,  все  осталось
по-прежнему: г-н Трамбле не ушел, и Бассомпьер тоже чуть не  просидел  в
Бастилии до конца своей жизни.
   Господин дю Трамбле все еще был  комендантом  Бастилии,  когда  д'Ар-
таньян явился туда, чтобы выполнить приказ министра.  Он  принял  его  с
изысканной вежливостью; и так как он собирался как раз  сесть  за  стол,
Яго пригласил и д'Артаньяна отужинать вместе.
   - Я и рад бы, - сказал д'Артаньян, - но, если не ошибаюсь, на конвер-
те стоит надпись: "Очень спешное".
   - Это правда, - сказал дю Трамбле. - Эй, майор, пусть приведут  номер
двести пятьдесят шесть.
   Вступая в Бастилию, узник переставал быть человеком и становился  но-
мером.
   Д'Артаньян невольно вздрогнул, услышав звон ключей; ему не захотелось
даже сойти с лошади, когда он увидел вблизи забранные решетками  окна  и
гигантские стены, на которые он глядел раньше только с той стороны рва и
которые однажды так напугали его лет двадцать тому назад.
   Раздался удар колокола.
   - Я должен вас оставить, - сказал ему дю Трамбле, - меня зовут подпи-
сать пропуск заключенному. До свидания, господин д'Артаньян.
   - Черт меня побери, если я захочу еще раз с тобой свидеться!  -  про-
ворчал д'Артаньян, сопровождая это проклятие самой  сладкой  улыбкой.  -
Довольно пробыть в этом дворе пять минут,  чтобы  заболеть.  Я  согласен
лучше умереть на соломе, что, вероятно, и случится со мной, чем получать
десять тысяч ливров и быть комендантом Бастилии.
   Едва он закончил этот монолог, как появился узник. Увидев его,  д'Ар-
таньян невольно вздрогнул  от  удивления,  но  тотчас  же  подавил  свои
чувства. Узник сел в карету, видимо не узнав д'Артаньяна.
   - Господа, - сказал д'Артаньян четырем мушкетерам,  -  мне  предписан
строжайший надзор за узником, а так как дверцы кареты без замков,  то  я
сяду с ним рядом. Лильбон, окажите любезность, поведите  мою  лошадь  на
поводу.
   - Охотно, лейтенант, - ответил тот, к кому он обратился.
   Д'Артаньян спешился, отдал повод мушкетеру, сел - рядом с  узником  и
голосом, в котором нельзя было расслышать ни малейшего волнения,  прика-
зал:
   - В Пале-Рояль, да рысью.
   Как только карета тронулась, д'Артаньян, пользуясь темнотой, царившей
под сводами, где они проезжали, бросился на шею пленнику.
   - Рошфор! - воскликнул он. - Вы! Это действительно вы! Я не ошибаюсь!
   - Д'Артаньян! - удивленно воскликнул Рошфор.
   - Ах, мой бедный друг! - продолжал д'Артаньян. - Не  видя  вас  пятый
год, я думал, что вы умерли.
   - По-моему, - ответил Рошфор, - мало разницы между мертвым  и  погре-
бенным, а меня уже похоронили или все равно что похоронили.
   - За какое же преступление вы в Бастилии?
   - Сказать вам правду?
   - Да.
   - Ну, так вот: я не знаю.
   - Вы мне не доверяете, Рошфор!
   - Да нет же, клянусь честью! Ведь невозможно, чтобы  я  действительно
сидел за то, в чем меня обвиняют.
   - В чем же?
   - В ночном грабеже.
   - Вы ночной грабитель! Рошфор, вы шутите.
   - Я вас понимаю. Это требует пояснения, не правда ли?
   - Признаюсь.
   - Дело было так: однажды вечером, после попойки у Рейнара, в Тюильри,
с Фонтралем, де Рие и другими, герцог д'Аркур предложил пойти  на  Новый
мост срывать плащи с прохожих; это развлечение, как вы знаете,  вошло  в
большую моду с легкой руки герцога Орлеанского.
   - В ваши-то годы! Да вы с ума сошли, Рошфор!
   - Нет, попросту я был пьян; но все же эту забаву я счел для себя  не-
гожей и предложил шевалье де Рие быть вместе со мной зрителем, а не  ак-
тером и, чтобы видеть спектакль как из ложи, влезть  на  конную  статую.
Сказано - сделано. Благодаря шпорам бронзового всадника, послужившим нам
стременами, мы мигом взобрались на круп, устроились отлично и видели все
превосходно. Уж пять плащей было сдернуто, и так ловко, что  никто  даже
пикнуть не посмел, как вдруг один менее покладистый дуралей вздумал зак-
ричать: "Караул!" - и патруль стрелков  тут  как  тут.  Герцог  д'Аркур,
Фонтраль и другие убежали; де Рие тоже хотел удрать. Я его стал  удержи-
вать; говорю, что никто нас здесь не заметит; не тут-то было, не  слуша-
ет, стал слезать, ступил на шпору, шпора пополам,  он  свалился,  сломав
себе ногу, и, вместо того чтобы молчать, стал вопить благим  матом.  Тут
уж и я соскочил, но было поздно. Я попал в руки стрелков, которые отвез-
ли меня в Шатле, где я и заснул преспокойно в  полной  уверенности,  что
назавтра выйду оттуда. Но миновал день, другой, целая неделя. Пишу  кар-
диналу. Тотчас за мной приходят, отвозят в Бастилию, и вот я здесь  пять
лет. За что? Должно быть, за дерзость, за то, что  сел  на  коня  позади
Генриха Четвертого, как вы думаете?
   - Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это.  Но  вы,  по
всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.
   - Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?
   - К кардиналу.
   - Что ему от меня нужно?
   - Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно к вам
   - Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!
   - Я фаворит! - воскликнул д'Артаньян. - Ах, мой несчастный граф! Я  и
теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать  два  года  тому  назад,
когда, помните, мы встретились в Менге.
   Тяжелый вздох докончил его фразу.
   - Однако же вам дано поручение...
   - Потому что я случайно оказался в передней и кардинал  обратился  ко
мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант  муш-
кетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.
   - Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.
   - А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его
забыл, да, пожалуй, никогда и на знал твердо): "Молния не ударяет в  до-
лины". А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.
   - Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?
   - Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, муж королевы.
   - Муж!
   - Если он не муж ее, то уж наверное любовник.
   - Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!
   - Таковы женщины! - философски заметил д'Артаньян.
   - Женщины - пусть их; но королевы!..
   - Ах, бог ты мой, в этом отношении королевы - женщины вдвойне.
   - А герцог Бофор все еще в тюрьме?
   - По-прежнему. Почему вы об этом спрашиваете?
   - Потому что он был хорош со мной и мог бы мне помочь.
   - Вы-то, вероятно, сейчас ближе к свободе; скорее вы поможете ему.
   - Значит, война?
   - Будет...
   - С Испанией?
   - Нет, с Парижем.
   - Что вы хотите сказать?
   - Слышите ружейные выстрелы?
   - Да. Так что же?
   - Это мирные горожане тешатся в ожидании серьезного дела.
   - Вы думаете, они на что-нибудь способны?
   - Они подают надежды, и если бы у них был предводитель, который бы их
объединил...
   - Какое несчастье быть взаперти!
   - Бог ты мой! Да не отчаивайтесь. Уж если Мазарини  послал  за  вами,
значит, он в вас нуждается; а если он еще нуждается, то смею вас поздра-
вить. Вот во мне, например, уже давно никто не нуждается, и сами видите,
до какого положения это меня довело.
   - Вот еще, вздумали жаловаться!
   - Слушайте, Рошфор, заключим договор...
   - Какой?
   - Вы знаете, что мы добрые друзья.
   - Черт возьми! Эта дружба оставила следы на моем плече три удара шпа-
ги.
   - Ну, так если вы опять будете в милости, не забудьте меня.
   - Честное слово Рошфора, но с тем, что и вы сделаете тоже.
   - Непременно, вот вам моя рука.
   - Итак, как только вам представится случай поговорить обо мне...
   - Я поговорю. А вы?
   - Я тоже. А ваши друзья, о них тоже нужно позаботься?
   - Какие друзья?
   - Атос, Портос и Арамис. Разве вы забыли о них?
   - Почти.