тить смерть на его платье.


   XXXVII
   СТАРОСТЬ АТОСА

   Пока происходили эти события, разлучившие навсегда  четырех  мушкете-
ров, некогда связанных, как казалось, нерасторжимыми узами, Атос, остав-
шись после отъезда Рауля наедине с самим собой, начал платить  дань  той
неудержимо наступающей смерти, которая называется тоской по любимым.
   Вернувшись к себе в Блуа и не имея возле себя Гримо, встречавшего его
неизменной улыбкой, когда он входил в цветники, Атос чувствовал,  как  с
каждым днем уходят его силы, которые так  долго  казались  неистощимыми.
Старость, отгоняемая до этих пор присутствием любимого сына, нагрянула в
сопровождении целого сонма недугов и огорчений, которые тем многочислен-
нее, чем дольше она заставляет себя дожидаться.
   Рядом с ним не было больше сына, чтобы учить его  стройно  держаться,
ходить с высоко поднятой головой, подавать ему добрый пример; од не  ви-
дел больше перед собой блестящих глаз юноши, этого очага, в котором  ни-
когда не гаснет огонь и где возрождается пламя его собственных взглядов.
   И затем, - нужно ли говорить об этом, - Атос, главными чертами харак-
тера которого были нежность и сдержанность, не  встречая  теперь  ничего
такого, что могло бы сдерживать порывы его души, отдался своему горю  со
всей необузданностью, свойственной мелким душам, когда они предаются ра-
дости.
   Граф де Ла Фер, остававшийся, несмотря на свои шестьдесят  два  года,
по-прежнему молодым, воин, сохранявший, несмотря на перенесенные лишения
и невзгоды, - силы и бодрость, несмотря на  несчастья,  -  ясность  ума,
несмотря на исковеркавших его жизнь миледи, Мазарини и Лавальер, -  мяг-
кую ясность души и юношеское тело, Атос в какую-нибудь  неделю  сделался
стариком, как-то сразу утратив остатки своей задержавшейся молодости.
   Все еще красивый, но сгорбившийся, благородный, по  вечно  печальный,
ослабевший, пошатывающийся и седой, он разыскивал для себя лужайки,  где
солнце светило сквозь густую листву аллей.
   Он оставил суровые привычки всей  своей  жизни,  забыл  о  них  после
отъезда Рауля. Слуги, привыкшие видеть его во всякое время года встающим
с зарей, удивлялись, когда в семь утра, в разгар лета, их господин  про-
должал оставаться в постели. Атос лежал с книгой у изголовья, но не  чи-
тал и не спал. Он лежал, чтобы не носить своего тела, ставшего для  него
бременем, и дать душе и уму вырваться из заключающей их оболочки  и  ле-
теть на воссоединение с сыном или же богом.
   Несколько лаз случалось, что окружающие были не на шутку встревожены,
видя его в течение многих часов погруженным в немое раздумье, забывшим о
действительности; он не слышал шагов слуги, подходившего  к  дверям  его
комнаты, чтобы узнать, спит ли его господин или проснулся. Бывало и так,
что он не замечал, как проходила добрая половина дня,  не  замечал,  что
уже миновал час по только завтрака, но и обеда. Наконец он  пробуждался,
вставал, спускался в свою любимую тенистую аллею, потом выходил  на  ко-
роткое время на солнце, как бы затем, чтобы провести  минутку  в  тепле,
разделяя его с отсутствующим сыном. И затем снова начиналась все  та  же
однообразная, угнетающая прогулка, пока, окончательно  обессилевший,  он
не возвращался к себе, в свою комнату, и не укладывался в постель - мес-
топребывание, которому он оказывал предпочтение перед всеми другими.
   В течение нескольких дней граф не произнес ни одного слова. Он  отка-
зывался принимать наведывавшихся к нему посетителей. Ночью, как заметили
слуги, он зажигал лампу и много часов напролет писал или перебирал  ста-
ринные свитки пергамента.
   Одно из таких написанных ночью писем он послал в Ванн, другое в  Фон-
тенбло; ни на первое, ни на второе не последовало ответа. Мы знаем,  что
было причиной этого: Арамис покинул пределы Франции, а даАртаньян  путе-
шествовал из Нанта в Париж и из Парижа в Пьерфон. Камердинер графа заме-
тил, что он с каждым днем укорачивает свою прогулку, делая все меньше  и
меньше кругов до саду. Липовая аллея вскоре  сделалась  слишком  длинною
для него, хотя прежде он без конца ходил по ней взад и вперед. Вскоре  и
сто шагов стали для него утомительными. Наконец Атос не  захотел  больше
вставать; он отказывался от пищи и, хотя ни да что не жаловался, продол-
жал улыбаться и говорить ласковым тоном, его слуги, встревожившись, отп-
равились за старым доктором покойного герцога Орлеанского, проживавшим в
Блуа, и привезли его к графу с тем, чтобы, не показываясь Атосу, он  по-
лучил возможность видеть графа.
   Ради этого они поместили доктора в комнате, находившейся по соседству
со спальней больного, и умоляли не выходить из нее, чтобы не вызвать не-
удовольствия их господина, который ни словом не обмолвился о враче.
   Доктор повиновался; Атос был своего рода образцом  для  дворян  этого
края; они гордились, что обладают этой  священной  реликвией  старофран-
цузской славы; Атос был подлинным, настоящим вельможей  по  сравнению  с
той знатью, которую вызывал к жизни король, притрагиваясь своим  молодым
и способствующим плодородию скипетром к иссохшим стволам  геральдических
деревьев провинции.
   Итак, мы сказали, что Атоса любили и почитали в Блуа. Доктору  больно
было смотреть, как плачут слуги и как стекаются сюда бедняки всей  окру-
ги, которым Атос дарил жизнь и утешение, помогая им добрым словом и щед-
рою милостыней. Из своей комнаты врач принялся  наблюдать  за  развитием
таинственного недуга, с каждым днем подтачивавшего и все больше и больше
одолевавшего того человека, который еще так недавно и любил жизнь, и был
полон ею.
   Он заметил на щеках Атоса румянец самовозгорающейся и  питающей  себя
самое лихорадки - лихорадки медлительной,  безжалостной,  гнездящейся  в
глубине сердца, прячущейся за этой преградой, растущей за  счет  страда-
ния, которое она порождает, одновременно и причины и следствия грозящего
непосредственно опасностью состояния.
   Граф ни с кем больше не разговаривал. Его  мысль  боялась  шума,  она
дошла уже до такого сверхвозбуждения, которое граничит с экстазом. Чело-
век, до такой степени погруженный в себя, если еще и не принадлежит  бо-
гу, то не принадлежит уже и земле.
   В течение нескольких часов доктор настойчиво изучал  это  мучительное
единоборство воли с какой-то высшею силой; он пришел в ужас от этих  не-
подвижно устремленных в одну точку глаз, он пришел в ужас от  того,  что
сердце больного бьется все так же спокойно и ровно и ни  один  вздох  не
нарушает привычную тишину; иногда острота страдания - надежда врача.
   Так прошла половина дня. Как человек смелый и твердый, доктор  принял
решение: он внезапно покинул свое убежище  и,  войдя  в  спальню  Атоса,
приблизился к постели больного. Атос, увидев его, не выразил ни малейше-
го удивления.
   - Граф, простите меня, - сказал доктор, -  но  я  вынужден  упрекнуть
вас, вы должны выслушать меня.
   И он сел к изголовью Атоса, который с большим трудом  превозмог  свое
состояние отрешенности от всего окружающего.
   - В чем дело, доктор? - после минутного молчания спросил он.
   - Дело в том, господин граф, что вы больны и не лечитесь.
   - Я болен? - улыбнулся Атос.
   - Лихорадка, истощение, слабость, увядание  жизненных  сил,  господин
граф.
   - Слабость? Неужели? Но ведь я не встаю.
   - Не хитрите, господин граф. Ведь вы добрый христианин?
   - Полагаю, - сказал Атос.
   - И вы бы не стали накладывать на себя руку?
   - Никогда.
   - Так вот, вы умираете... то, что вы делаете, - самоубийство;  выздо-
равливайте, господин граф, выздоравливайте!
   - От чего? Прежде найдите недуг. И никогда не чувствовал себя  лучше,
никогда небо не казалось мне столь прекрасным, никогда цветы не  достав-
ляли мне столько радости.
   - Вас гложет какая-то тайная скорбь.
   - Тайная? Нет, доктор: это отсутствие моего сына, и в  этом  моя  бо-
лезнь, чего я отнюдь не скрываю.
   - Граф, сын ваш жив и здоров; он крепок и стоек, и перед ним -  буду-
щее, открытое для людей его достоинств и его знатности:  живите  же  для
него.
   - Но ведь я живу, доктор... О, будьте  спокойны,  -  добавил  Атос  с
грустной улыбкой, - я очень хорошо знаю, что Рауль жив, потому что  пока
он жив, жив и я.
   - Что вы говорите?
   - О, очень простую вещь. В настоящее время, доктор, я приостанавливаю
в себе течение жизни. Бессмысленная, рассеянная, равнодушная жизнь, ког-
да Рауля нет рядом со мной, была бы для меня непосильной  задачей.  Ведь
вы не требуете от лампы, чтобы она загоралась сама собой, без  поднесен-
ного к ней огня; почему же в таком случае вы требуете, чтобы я жил в су-
толоке и на виду? Я прозябаю, я готовлюсь, я ожидаю. Помните ли вы, док-
тор, солдат, равнодушно лежавших на берегу, солдат, которых  мы  с  вами
так часто видели в гаванях, где они ожидали отплытия? Наполовину на  су-
ше, наполовину на море, они с уложенными  вещами,  с  напряженной  душой
пристально смотрели вперед и... ждали. Я у мышление повторяю все  то  же
слово, потому что оно дает ясное представление о моем  состоянии.  Лежа,
как эти солдаты, я прислушиваюсь ко всем долетающим до  меня  звукам,  я
хочу быть готовым к отплытию по первому зову. Кто призовет меня? Бог или
сын? Мои вещи уложены, душа ко всему подготовлена, я ожидаю  знака...  Я
ожидаю, доктор, а ожидаю!
   Доктор знал душевную силу Атоса, он знал и его телесную крепость;  он
с минуту подумал, решил, что слова будут излишни, а  лекарства  бессмыс-
ленны, и уехал, наказав слугам Атоса ни на мгновение не покидать их гос-
подина.
   После отъезда доктора Атос не выразил ни гнева, дадаже досады на  то,
что его потревожили; он не  потребовал  и  того,  чтобы  все  приходящие
письма вручались ему без промедления; он знал, что  все,  что  могло  бы
доставить ему развлечение, было радостью и надеждой  его  слуг,  которые
заплатили бы своей кровью, лишь бы доставить ему хоть какое-нибудь  удо-
вольствие.
   Сон больного стал поверхностным и тревожным.  Пребывая  все  время  в
грезах, он лишь на несколько часов впадал в более глубокое забытье. Этот
краткий покой давал забвение только телу, но утомлял душу, ибо Атос, по-
ка странствовал его дух, жил раздвоенной жизнью. Однажды ночью ему приг-
резилось, будто Рауль одевается у себя в палатке, чтобы  идти  в  поход,
возглавляемый лично герцогом де Бофором. Юноша был печален, он  медленно
застегивал панцирь, медленно надевал шпагу.
   - Что с вами? - нежно спросил Рауля отец.
   - Меня огорчила гибель Портоса, нашего доброго друга, -  ответил  Ра-
уль, - я страдаю при мысли о вашем горе, которое вы переживаете вдали от
меня.
   Видение исчезло, и Атос пробудился от сна.
   На заре один из лакеев вошел к своему господину и передал ему  письмо
из Испании.
   "Рука Арамиса", - подумал граф.
   - Портос умер! - вскричал он, бросив взгляд на первые строки. - О Ра-
уль, Рауль, спасибо, спасибо тебе; ты исполняешь свое обещание, ты  пре-
дупреждаешь меня!
   Атос, обливаясь потом, лежа у себя на кровати,  лишился  сознания,  и
причиной этого было не что иное, как слабость.


   XXXVIII
   ВИДЕНИЕ АТОСА

   По миновании обморока Атос, устыдившись слабости, которой од  поддал-
ся, уступая призрачным грезам, оделся и велел седлать лошадь;  он  хотел
съездить в Блуа и попытаться обеспечить более верные письменные сношения
с Африкой, даАртаньяном и Арамисом.
   Письмо Арамиса извещало графа о печальном исходе затеи с Бель-Илем; в
нем приводилось подробное описание смерти Портоса, и оно потрясло нежное
и любящее сердце Атоса.
   Ему захотелось в последний раз навестить покойного друга.  Собравшись
отдать этот долг старому товарищу по оружию, он предполагал  сообщить  о
своем намерении ДаАртаньяну и, склонив его к этому горестному  путешест-
вию на Бель-Иль, совершить вместе с ним траурное паломничество к  могиле
гиганта, которого он так нежно любил, после чего, возвратившись к  себе,
отдаться во власть тайной силы, неисповедимыми путями увлекавшей  его  к
иной, вечной жизни.
   Но едва слуги, обрадованные этой поездкой, обещавшей разогнать мелан-
холию графа, одели своего господина, едва была оседлана  и  подведена  к
крыльцу самая смирная во всей графской конюшне лошадь, как  отец  Рауля,
почувствовав, что у него кружится голова и  подкашиваются  ноги,  понял,
что ему не сделать ни одного шага без посторонней помощи.
   Он попросил, чтобы его отнесли на солнце, положили на любимую  дерно-
вую скамью, где он провел больше часа, пока не почувствовал себя лучше.
   Эта слабость была вполне естественным  следствием  полнейшей  бездея-
тельности последнего времени. Чтобы  набраться  сил,  граф  выпил  чашку
бульона и пригубил стакан со своим любимым старым, выдержанным анжуйским
видом, упомянутым славным Портосом в его изумительном завещании.
   Подкрепившись и немного воспрянув духом, он велел снова привести  ло-
шадь, но для того, чтобы с трудом сесть и седло, ему  понадобилась  под-
держка лакеев. Он не проехал и ста шагов:  на  повороте  дороги  у  него
вдруг начался сильный озноб.
   - Как это странно, - обратился он к сопровождавшему его лакею.
   - Остановимся, сударь, умоляю вас, - отвечал верный слуга. - Вы  поб-
леднели.
   - Это не помешает мне двигаться дальше, раз я уже  выехал,  -  сказал
граф.
   И он отпустил повод. Но лошадь, вместо того чтобы  повиноваться  воле
хозяина, внезапно остановилась; бессознательно Атос подтянул мундштук.
   - Кому-то, - произнес Атос, - неугодно, чтобы я ехал дальше.  Поддер-
жите меня, - добавил он и протянул  слуге  руку,  -  скорее,  скорее!  Я
чувствую, как слабеют все мои мышцы, сейчас я упаду с коня.
   Лакей заметил движение своего господина раньше, чем услышал его  при-
казание. Он быстро подъехал к нему и подхватил его на руки.  И  так  как
они не успели еще удалиться от дома, слуги, вышедшие проводить  графа  и
стоявшие у дверей, увидели, что с графом, который всегда  так  прекрасно
держался в седле, происходит что-то неладное. Когда  же  лакей  принялся
звать их к себе, все тотчас же прибежали на помощь.
   Едва лошадь Атоса сделала несколько шагов по направлению к дому,  как
он почувствовал себя лучше. Ему показалось, что к нему возвращаются  си-
лы, и он опять заявил о своем желании во что бы то ни  стало  поехать  в
Блуа. Он повернул назад. Но при первом же движении лошади он снова  впал
в то же состояние оцепенения и дурноты.
   - Решительно, - прошептал он, - кому-то надо, чтобы я никуда  не  ез-
дил.
   Подбежавшие слуги, сняв графа с лошади, торопливо отнесли его в  дом.
Тотчас же была приготовлена комната, и Атоса уложили в постель.
   - Помните, - сказал он, обращаясь к слугам, перед тем как заснуть,  -
помните, что сегодня я жду писем из Африки.
   - Сударь, вы будете, конечно, довольны, узнав,  что  сын  доктора  из
Блуа уже выехал в город, чтобы привезти почту да целый час  раньше,  чем
ее доставляет курьер.
   - Благодарю, - ответил с доброй улыбкой Атос.
   Граф заснул; его беспокойный сон, должно быть, приносил  ему  страда-
ние. Слуга, дежуривший у него в комнате, заметил, как на лице  его  нес-
колько раз появлялось выражение ужасной внутренней муки, видимо  пережи-
ваемой им во сне. Быть может, ему что-то привиделось.
   Так прошел день; сын блуасца вернулся; од сообщил, что курьер не зае-
хал в Блуа. Граф сильно томился; он пел счет минутам и содрогался, когда
из этих минут составлялся час. На мгновение ему пришла в голову мысль  о
том, что за морем его успели забыть; сердце графа болезненно сжалось.
   Никто в доме уже не надеялся, что курьер, запоздав по какой-то причи-
не, все же доставит долгожданные письма. Его час давно миновал. Четыреж-
ды посылали нарочных, и всякий раз посланный возвращался с ответом,  что
на имя графа никаких писем не поступало.
   Атос знал, что почта приходит лишь раз в неделю. Значит,  надо  пере-
жить еще семь бесконечно томительных дней. Так, в этой гнетущей  уверен-
ности, началась для него бессонная ночь. Все мрачные предположения,  ка-
кими больной, терзаемый непрерывным страданием, может обременить  груст-
ную и без того действительность, все эти  предположения  Атос  громоздил
одно на другое в первые часы этой ночи.
   Началась лихорадка; она охватила грудь, где тотчас же вспыхнул пожар,
по выражению доктора, снова вызванного из Блуа  его  сыном.  Вскоре  жар
достиг головы. Доктор дважды открывал кровь; кровопускания принесли  об-
легчение, но вместе с тем довели больного до крайней слабости. Сильным и
бодрым оставался лишь мозг.
   Понемногу эта грозная лихорадка стала спадать  и  к  полуночи  совсем
прекратилась. Видя это несомненное улучшение,  доктор  сделал  несколько
указаний и уехал, объявив, что граф вне  опасности.  После  его  отъезда
Атос впал в странное, не поддающееся описанию состояние. Его мысль  была
свободна и устремилась к Раулю, его горячо  любимому  сыну.  Воображению
графа представились африканские земли неподалеку от Джиджелли, куда гер-
цог де Бофор отправился со своей армией.
   На берегу стояли серые скалы, местами позеленевшие от  морской  воды,
обрушивающейся во время прибоя и непогоды на берег.
   В некотором отдалении, среди мастиковых деревьев и  зарослей  кактуса
амфитеатром располагалось небольшое селение, полное дыма, шума и тревож-
ной сумятицы.
   Вдруг над дымом поднялось пламя, которое расползлось по  всему  селе-
нию, понемногу усиливаясь, оно в своих багровых вихрях поглотило все ок-
ружающее; из этого ада неслись стоны и крики, над ним  вздымались  руки,
воздетые к небу. В несколько секунд тут  воцарился  невообразимый  хаос:
рушились балки, скручивалось железо, докрасна раскалялись камни, факела-
ми пылали деревья.
   Но странная вещь! Хотя Атос и различал в этом  хаосе  воздетые  руки,
хотя он и слышал крики, рыдания, стоны, он не видел ни одного человека.
   Вдали грохотали пушки, раздавалась пальба из мушкетов,  ревело  море,
ошалевшие от страха стада неслись по зеленым склонам холмов. Но не  было
ни солдат, подносящих к орудиям фитили, ни моряков, выполняющих  сложные
маневры на кораблях, ни пастухов при стадах.
   После разрушения деревни и прикрывавших ее фортов, разрушения и опус-
тошения, совершившихся как бы при помощи магических чар, без участия лю-
дей, пламя погасло, до все еще  поднимался  густой  черный  столб  дыма;
впрочем, вскоре дым поредел, затем побледнел и, наконец, вовсе исчез.
   Затем спустилась ночь, непроглядная на земле, яркая на небе; огромные
искрящиеся африканские звезды сияли, ничего не  освещая  своим  сиянием.
Наступила мертвая тишина, продолжавшаяся довольно долгое время. Она при-
несла  с  собой  отдых  возбужденному  воображению  Атоса.  Впрочем,  он
явственно ощущал, что на том, что он видел, дело не кончилось, и он сос-
редоточил все силы своей души, чтобы ничего не упустить из того зрелища,
которое уготовило ему его воображение.
   И действительно, африканская деревня снова предстала перед ним.
   Над крутым берегом поднялась нежная,  бледная,  трепетная  луна;  она
проложила на море покрытую рябью дорожку - теперь, после яростного рева,
который доносился к Атосу в начале его видения, оно было безмолвным -  и
осыпала алмазами и опалами кусты на склонах холмов.
   Серые скалы, похожие на молчаливых, внимательных призраков,  поднима-
ли, казалось, свои головы, чтобы получше  рассмотреть  освещенное  луной
поле сражения, и Атос заметил, что это поле, совершенно пустое во  время
побоища, теперь было усеяно трупами. Невыразимый ужас охватил его  душу,
когда он узнал белую с голубым форму французских солдат, их пики с голу-
бым древком, их мушкеты с лилиями на прикладах.
   Когда он увидел все эти разверстые раны, обращенные к лазоревым небе-
сам как бы для того, чтобы позвать назад души, которым они позволили вы-
лететь из бренного тела; когда он увидел страшных раздувшихся лошадей  с
языком, свисающим между оскаленных зубов, лошадей, заснувших  среди  за-
пекшейся крови, обагрившей их попоны и гривы;