клонив голову на руку, смотрела на царственного ребенка, который,  лежа
на ковре, перелистывал толстую книгу о войнах и битвах. Анна Австрийская
была королевой, умевшей скучать с царственным величием;  иногда  она  на
целые часы уединялась в своей спальне или молельне и сидела там, не  чи-
тая и не молясь.
   В руках короля был Квинт Курций, история Александра  Македонского,  с
гравюрами, изображающими его великие дела.
   Госпожа Бове с порога молельни доложила о кардинале Мазарини.
   Ребенок приподнялся на одно колено, нахмурил брови и спросил у  мате-
ри:
   - Почему он входит, не испросив аудиенции?
   Анна слегка покраснела.
   - В такое трудное время, как теперь, - сказала она,  -  нужно,  чтобы
первый министр мог в любой час докладывать королеве обо всем,  что  тво-
рится, не возбуждая любопытства и пересудов придворных.
   - Но Ришелье, кажется, так не входил, - настаивал ребенок.
   - Как вы можете знать, что делал Ришелье? Вы бы - ли тогда совсем ма-
леньким, вы не можете этого помнить.
   - Я и не помню, но я спрашивал других, и мне так сказали.
   - А кто вам это сказал?  -  спросила  Анна  с  плохо  скрытым  неудо-
вольствием.
   - Кто? Я знаю, что не надо никогда называть тех, кто отвечает на  мои
расспросы, - ответил ребенок, - не то мне никто больше ничего не скажет.
   В эту минуту вошел Мазарини. Король встал, захлопнул книгу и, положив
ее на стол, продолжал стоять, чтобы заставить стоять и кардинала.
   Мазарини зорко наблюдал эту сцену, пытаясь на основании ее  разгадать
предшествующую. Он почтительно склонился перед королевой и отвесил коро-
лю низкий поклон, на который тот ответил довольно небрежным кивком голо-
вы. Но взгляд матери упрекнул его за это проявление  ненависти,  которою
Людовик XIV с детства проникся к кардиналу, и, в  ответ  на  приветствие
министра, он заставил себя улыбнуться.
   Анна Австрийская старалась прочесть в лице Мазарини причину его  неп-
редвиденного посещения; обычно кардинал приходил к ней, лишь  когда  она
оставалась одна.
   Министр сделал едва заметный знак головой. Королева обратилась к г-же
Бове.
   - Королю пора спать, - сказала она. - Позовите Ла Порта.
   Королева уже раза два или три напоминала маленькому Людовику, что ему
время уходить, но ребенок ласково просил  позволения  остаться  еще.  На
этот раз он ничего не сказал, только закусил губу и побледнел.
   Через минуту вошел Ла Порт.
   Ребенок пошел прямо к нему, не поцеловав матери.
   - Послушайте, Луи, почему вы не простились со мной? - спросила Анна.
   - Я думал, что вы на меня рассердились, ваше величество: вы меня про-
гоняете.
   - Я не гоню вас, но у вас только что кончилась ветряная оспа, вы  еще
не совсем оправились, и я боюсь, что вам трудно засиживаться поздно.
   - Не боялись же вы, что мне будет трудно сегодня идти в  парламент  и
подписывать эти злосчастные указы, которыми народ так недоволен.
   - Государь, - сказал Ла Порт, чтобы переменить разговор, - кому  при-
кажете передать подсвечник?
   - Кому хочешь, Ла Порт, лишь бы не Манчини, - ответил ребенок громко.
   Манчини был маленький племянник кардинала, определенный им к  королю;
последний и на него перенес часть свой ненависти к министру.
   Король вышел, не поцеловав матери и не простившись с кардиналом.
   - Вот это хорошо! - сказал Мазарини. - Приятно видеть, что  в  короле
воспитывают отвращение к притворству.
   - Что это значит? - почти робко спросила королева.
   - Мне кажется, что уход короля не требует пояснений; вообще его вели-
чество не дает себе труда скрывать, как мало он меня любит. Впрочем, это
не мешает мне быть преданным ему, как и вашему величеству.
   - Прошу вас извинить его, кардинал: он еще  ребенок  ж  не  понимает,
сколь многим вам обязан.
   Кардинал улыбнулся.
   - Но, - продолжала королева, - вы, без сомнения, пришли по какому-ни-
будь важному делу? Что случилось?
   Мазарини сел или, вернее, развалился в широком кресле  и  сказал  пе-
чально:
   - Случилось то, что, по всей вероятности, мы будем  вынуждены  вскоре
разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной
в Италию.
   - Почему? - спросила королева.
   - Потому что, как поется в опере "Тисба", - отвечал Мазарини.
   Весь мир враждебен нашей страсти нежной.
   - Вы шутите, сударь! - сказала королева, пытаясь придать своему голо-
су хоть немного прежнего величия.
   - Увы, ваше величество, я вовсе не шучу, - ответил  Мазарини.  -  По-
верьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я  уже
вам сказал:
   Весь мир враждебен нашей страсти нежной. А так как и вы  часть  этого
мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.
   - Кардинал!
   - Ах, боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались
герцогу Орлеанскому пли, вернее, тому, что он говорил вам?
   - А что же он мне говорил?
   - Он говорил вам, ваше величество: "Ваш Мазарини - камень  преткнове-
ния. Удалите его, и все будет хорошо".
   - Чего же вы от меня хотите?
   - О, ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.
   - Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой  писарь  из  Па-
ле-Рояля, любой дворянчик!
   - Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя  людей,
которые вам не нравятся.
   - Скажем лучше, не правятся вам! - воскликнула королева.
   - Мне?
   - Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет
терпела гонения в прошлое царствование?
   - Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые  про-
тив Ришелье.
   - А кто удалил госпожу Отфор, мою верную  подругу,  которая  отвергла
ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?
   - Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою
душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.
   - Кто велел арестовать Бофора?
   - Бофор - мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
   - Вы отлично знаете, кардинал, - сказала королева, - что ваши враги -
мои враги.
   - Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и мо-
ими друзьями.
   - Мои друзья... - покачала королева головой. - Увы! У меня нет больше
друзей.
   - Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни  ва-
ших невзгод?
   - Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как  Мария
Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела постра-
давших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кельне, оставленная
всеми, даже собственным сыном, потому что теперь  все  ее  презирали,  в
свою очередь.
   - Но, быть может, еще есть время,  -  сказал  Мазарини,  -  исправить
ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
   - Что вы хотите сказать?
   - Только то, что сказал: поищите.
   - Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла
бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет
фаворит: вчера это был Шуазн, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь  дру-
гой. Принц Конде послушно идет за своим коадъютором, а тот - за госпожою
де Гемене.
   - Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди  нынешних  дру-
зей.
   - Прежних? - повторила королева.
   - Да, например, среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье  и
даже побеждать его...
   "На что он намекает?" - подумала королева, с  опаской  поглядывая  на
кардинала.
   - Да, - продолжал он, - при некоторых обстоятельствах, с помощью дру-
зей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величест-
ву, отражать нападения этого противника.
   - Я! - воскликнула королева. - Я терпела, и только.
   - Да, - сказал кардинал, - терпели, подготовляя месть,  как  истинная
женщина. Но перейдем к делу. Помните вы Рошфора?
   - Рошфор не был в числе моих друзей: напротив, он мой  заядлый  враг,
верный слуга кардинала. Я думала, что это вам известно.
   - Настолько хорошо известно, - ответил Мазарини, - что  мы  приказали
засадить его в Бастилию.
   - Он вышел оттуда? - спросила королева.
   - Будьте покойны, он и теперь там; я заговорил о нем только для того,
чтобы перейти к другому. Знаете ли вы д'Артаньяна? -  спросил  Мазарини,
глядя на королеву в упор.
   Удар пришелся в самое сердце.
   - Неужели гасконец проболтался? - прошептала Анна Австрийская.
   Потом прибавила громко:
   - Д'Артаньян? Подождите, да, в самом деле, это имя мне знакомо. Д'Ар-
таньян, мушкетер, который любил одну из моих камеристок?  Ее,  бедняжку,
потом отравили.
   - Только и всего? - сказал Мазарини.
   Королева удивленно посмотрела на кардинала.
   - Но, кардинал, кажется, вы подвергаете меня допросу?
   - Во всяком случае, - сказал Мазарини со своей  вечной  улыбкой,  все
тем же сладким топом, - в вашей воле ответить мне или нет.
   - Изложите свои пожелания ясно, и я отвечу на них так  же,  -  начала
терять терпение королева.
   - Ваше величество, - сказал Мазарини, кланяясь, - я желаю,  чтобы  вы
поделились со мной вашими друзьями, как я поделился с вами теми немноги-
ми знаниями и способностями, которыми небо наградило меня. Положение ос-
ложняется, и надо действовать решительно.
   - Опять! - сказала королева. - Я думала, что мы с этим покончили, от-
делавшись от Бофора.
   - Да, вы смотрели только на поток, который грозил смыть все на  пути,
и не оглянулись на стоячую воду. А между тем есть французская  поговорка
о тихом омуте.
   - Дальше, - сказала королева.
   - Я каждый день терплю оскорбления от ваших  принцев  и  титулованных
лакеев, от всяких марионеток, которые не видят, что в моей руке все нити
к ним, и не догадываются, что за  моим  терпеливым  спокойствием  таится
гнев человека, который поклялся в один прекрасный день одолеть их. Прав-
да, мы арестовали Бофора, но из них всех он был  наименее  опасен.  Ведь
остается еще принц Конде...
   - Победитель при Рокруа! Арестовать его?
   - Да, ваше величество, я частенько об этом думаю, но, как говорим мы,
итальянцы, pazienza [4]. А кроме Конде, придется взять герцога  Орлеанс-
кого.
   - Что вы такое говорите? Первого принца крови, дядю короля!
   - Нет, не первого принца крови и не дядю короля, но подлого  заговор-
щика, который в прошлое царствование, подстрекаемый  своим  капризным  и
вздорным характером, снедаемый скукой, разжигаемый  низким  честолюбием,
завидуя тем, кто превосходит его благородством, храбростью, и  злясь  на
собственное ничтожество, именно по причине своего  ничтожества  сделался
отголоском веек злонамеренных толков, душой всяких заговоров, подстрека-
телем  смельчаков,  которые  имели  глупость  поверить  слову   человека
царственной крови и от которых он отрекся, когда они оказались на эшафо-
те. Нет, я говорю не о принце крови и не о дяде короля, а об убийце  Ша-
ле, Монморанси и Сеп-Марса, который в настоящую минуту пытается  сыграть
опять ту же штуку и воображает, что он одержит верх, потому что  у  него
переменился противник, потому что теперь перед ним человек, предпочитаю-
щий не угрожать, а улыбаться. Но он ошибается.  Он  только  проиграл  со
смертью Ришелье, и не в моих интересах оставлять подле королевы этот ис-
точник всех раздоров, человека, с помощью которого старый кардинал двад-
цать лет успешно растравлял желчь покойного короля.
   Анна покраснела и закрыла лицо руками.
   - Я нисколько не желаю унижать ваше величество, - продолжал  Мазарини
более спокойным, но зато удивительно твердым голосом. -  Я  хочу,  чтобы
уважали королеву и уважали ее министра, потому что в глазах всех людей я
не более как министр. Вашему  величеству  известно,  что  я  не  пройдо-
ха-итальянец, как многие меня называют. Необходимо, чтобы это знал  весь
мир так же, как знает ваше величество.
   - Хорошо. Что же я должна сделать? - сказала Анна Австрийская, подчи-
няясь этому властному голосу.
   - Вы должны припомнить имена тех верных, преданных людей, которые пе-
реплыли море вопреки воле Рищелье и, оставляя на пути следы  собственной
крови, привезли вашему величеству одно украшение, которое вам угодно бы-
ло дать Бекингэму.
   Анна величаво и гневно поднялась, словно под действием стальной  пру-
жины, и, глядя на кардинала с гордым достоинством, делавшим ее такой мо-
гущественной в дни молодости, сказала:
   - Вы меня оскорбляете!
   - Я хочу, - продолжал Мазарини,  доканчивая  свою  мысль,  прерванную
движением королевы, - чтобы вы сейчас сделали для вашего мужа то, что вы
сделали когда-то для вашего любовника.
   - Опять эта клевета! - воскликнула королева.  -  Я  думала,  что  она
умерла или заглохла, так как вы до сих пор избавляли меня от нее. Но вот
вы тоже ее повторяете. Тем лучше. Объяснимся сегодня и кончим  раз  нав-
сегда, слышите?
   - Но, ваше величество, - произнес Мазарини, удивленный этим неожидан-
ным проблеском силы, - я вовсе не требую, чтобы вы мне рассказали все.
   - А я хочу вам все рассказать, - ответила Анна Австрийская. - Слушай-
те же. Были в то время действительно  четыре  преданных  сердца,  четыре
благородные души, четыре верные шпаги, которые  спасли  мне  больше  чем
жизнь: они спасли мою честь.
   - А! Вы сознаетесь в этом? - сказал Мазарини.
   - Неужели, по-вашему, только виновный может трепетать за свою  честь?
Разве нельзя обесчестить кого-нибудь, особенно женщину, на основании од-
ной лишь видимости? Да, все было против меня, и я неизбежно должна  была
лишиться чести, а между тем, клянусь вам, я не была виновна. Клянусь...
   Королева стала искать вокруг себя какой-нибудь священный предмет,  на
котором она могла бы поклясться; она вынула из потайного стенного  шкафа
ларчик розового дерева с серебряными инкрустациями и,  поставив  его  на
алтарь, сказала:
   - Клянусь священными реликвиями, хранящимися здесь, - я любила Бекин-
гэма, по Бекингэм не был моим любовником.
   - А что это за священные предметы, на которых  вы  приносите  клятву,
ваше величество? - спросил, улыбаясь, Мазарини. - Как  вам  известно,  я
римлянин, а потому не легковерен. Бывают всякого рода реликвии.
   Королева сняла с шеи маленький золотой ключик и подала его кардиналу.
   - Откройте и посмотрите.
   Удивленный Мазарини взял ключ, открыл ларчик и нашел в нем заржавлен-
ный нож и два письма, из которых одно было запятнано кровью.
   - Что это? - спросил Мазарини.
   - Что это? - повторила Анна Австрийская, царственным жестом простирая
над раскрытым ларчиком руку, которую годы не лишили чудесной красоты.  -
Я вам сейчас скажу. Эти два письма - единственные, которые я писала ему.
А это нож, которым Фелтон убил его. Прочтите письма, и вы  увидите,  лгу
ли я.
   Несмотря на полученное  разрешение,  Мазарини,  безотчетно  повинуясь
чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий  Бе-
кингэм вынул из своей раны и через Ла Порта  переслал  королеве;  лезвие
было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал  смот-
рел на него с минуту, и за это время  королева  стала  бледней  полотна,
покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец  кардинал  с  не-
вольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
   - Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
   - Нет, нет, прочтите, - сказала королева, нахмурив брови, - прочтите.
Я хочу, я требую; я решила покончить с этим  сейчас  же  и  уже  никогда
больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, - прибавила она с  ужас-
ной улыбкой, - что я стану открывать этот ларчик всякий  раз,  когда  вы
возобновите ваши обвинения?
   Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти  машинально
прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить  алмаз-
ные подвески; это было письмо, которое  отвез  д'Артаньян,  оно  поспело
вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем  королева  предупреждала
Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
   - Хорошо, ваше величество, - сказал Мазарини, - на это  нечего  отве-
тить.
   - Нет, - заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку,  -
нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была  неблагодарна  к
людям, которые спасли меня и сделали все, что только могли, чтобы спасти
его; и храброму д'Артаньяну я не пожаловала ничего, а  только  позволила
ему поцеловать мою руку и подарила вот этот алмаз.
   Королева протянула кардиналу свою прелестную руку и показала ему чуд-
ный камень, блиставший на ее пальце.
   - Он продал его в тяжелую минуту, - заговорила  она  опять  с  легким
смущением, - продал для того, чтобы спасти меня во второй раз; за  выру-
ченные деньги он послал гонца к Бекингэму с предупреждением  о  грозящем
ему убийстве.
   - Значит, д'Артаньян знал об этом?
   - Он знал все. Каким образом, не понимаю. Д'Артаньян продал  перстень
Дезэссару; я увидала кольцо у него на руке и  выкупила.  Но  этот  алмаз
принадлежит д'Артаньяну; возвратите ему перстень от меня, и так как,  на
ваше счастье, подле вас находится такой человек, то постарайтесь им вос-
пользоваться.
   - Благодарю вас, ваше величество, - сказал Мазарини, -  я  не  забуду
вашего совета.
   - А теперь, - сказала королева, изнемогая от пережитого  волнения,  -
что еще хотели бы вы узнать у меня?
   - Ничего, ваше величество, - ответил кардинал самым ласковым голосом.
- Умоляю только простить меня за несправедливое подозрение. Но я вас так
люблю, что ревность моя, даже к прошлому, не удивительна.
   Слабая улыбка промелькнула на губах королевы.
   - Если вам не о чем больше спрашивать меня, - сказала она, -  то  ос-
тавьте меня. Вы понимаете, что после такого разговора  мне  надо  побыть
наедине с собой.
   Мазарини поклонился.
   - Я удаляюсь, ваше величество. Но позвольте мне прийти опять.
   - Да, только завтра. И этого времени вряд ли будет достаточно,  чтобы
мне успокоиться.
   Кардинал взял руку королевы, галантно поцеловал ее и вышел.
   Как только он ушел, королева прошла в комнату сына и спросила Ла Пор-
та, лег ли король.
   Ла Порт указал ей на спящего ребенка.
   Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахму-
ренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо  удалилась,  сказав
только камердинеру:
   - Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы  король  приветливей
смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.


   V
   ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ

   Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет,  у  дверей  которого
дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и  не  было  ли
известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком  приказал
слуге удалиться.
   Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю;
утомленный д'Артаньян спал на скамье.
   - Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
   Д'Артаньян не шелохнулся.
   - Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини громче.
   Д'Артаньян продолжал спать.
   Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
   На этот раз д'Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя  в  себя,  сразу
вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
   - Я здесь. Кто меня зовет?
   - Я, - сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
   - Прошу извинения, ваше преосвященство, - сказал д'Артаньян, -  но  я
так устал...
   - Излишне просить извинения, - сказал Мазарини, - вы устали  на  моей
службе...
   Милостивый тон министра привел д'Артаньяна в восхищение.
   - Гм... - процедил он сквозь зубы, - неужели  справедлива  пословица,
что счастье приходит во сне?
   - Следуйте за мной, сударь, - сказал Мазарини.
   - Так, так! - пробормотал д'Артаньян. - Рошфор держал  слово;  только
куда же он, черт возьми, делся?
   Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
   - Господин д'Артаньян, - сказал Мазарини, удобно располагаясь в крес-
ле, - вы всегда казались мне храбрым я славным человеком.
   "Возможно, - подумал д'Артаньян, - но долго же он  собирался  сказать
мне об этом".
   Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини  в  ответ  на
комплимент.
   - Так