готовых защитить вас, слуг, обязанных охранять вас...  Тогда  я
не буду трепетать за вашу жизнь и буду счастлива увидеть вас.
   - Неужели правда то, что вы говорите?
   - Да.
   - Тогда... тогда в знак вашего прощения  дайте  мне  что-нибудь,  ка-
кую-нибудь  вещицу,  принадлежащую  вам,  которая  служила  бы   доказа-
тельством, что все это не приснилось мне. Какую-нибудь  вещицу,  которую
вы носили и которую я тоже мог бы носить... перстень, цепочку...
   - И вы уедете... уедете, если я исполню вашу просьбу?
   - Да.
   - Немедленно?
   - Да.
   - Вы покинете Францию? Вернетесь в Англию?
   - Да, клянусь вам.
   - Подождите тогда, подождите...
   Анна Австрийская удалилась к себе и почти тотчас же вернулась,  держа
в руках ларец розового дерева с золотой  инкрустацией,  воспроизводившей
ее монограмму.
   - Возьмите это, милорд, - сказала она. - Возьмите и храните на память
обо мне.
   Герцог Бекингэм взял ларец и вновь упал к ее ногам.
   - Вы обещали мне уехать, - произнесла королева.
   - И я сдержу свое слово! Вашу руку, сударыня, вашу руку, и я удалюсь.
   Королева Анна протянула руку, закрыв глаза и другой рукой опираясь на
Эстефанию, ибо чувствовала, что силы готовы оставить ее.
   Бекингэм страстно прильнул губами к этой прекрасной руке.
   - Не позднее чем через полгода, сударыня, - проговорил  он,  поднима-
ясь, - я вновь увижу вас, хотя бы мне для этого пришлось перевернуть не-
бо и землю.
   И, верный данному слову, он выбежал из комнаты.
   В коридоре он нашел г-жу Бонасье, которая с теми же предосторожностя-
ми и с тем же успехом вывела его за пределы Лувра.


   XIII
   ГОСПОДИН БОНАСЬЕ

   Во всей этой истории, как читатель мог заметить,  был  один  человек,
которым, несмотря на тяжелое его положение, никто не интересовался.  Че-
ловек этот был г-н Бонасье, почтенная жертва интриг политических  и  лю-
бовных, так тесно сплетавшихся между собой в ту эпоху, богатую рыцарски-
ми подвигами и в то же время любовными похождениями.
   К счастью - помнит ли или не помнит об этом читатель, - мы обещали не
терять его из виду.
   Сыщики, арестовавшие его, препроводили его прямым путем в Бастилию  и
там, трепещущего, провели мимо взвода солдат, заряжавших свои мушкеты.
   Затем, оказавшись в полуподземном длинном коридоре, он  подвергся  со
стороны своих провожатых самому жестокому обращению и был осыпан  самыми
грубыми ругательствами. Сыщики, видя, что имеют дело с человеком  недво-
рянского происхождения, обошлись с ним, как с последним нищим.
   Спустя полчаса явился писарь, положивший конец его  мучениям,  но  не
его беспокойству, дав распоряжение отвести его в  комнату  для  допроса.
Обычно арестованных допрашивали в их камерах, но с г-ном Бонасье не счи-
тали нужным стесняться.
   Двое конвойных, схватив злополучного  галантерейщика,  заставили  его
пройти по двору, ввели в коридор, где стояло еще трое  часовых,  открыли
какую-то дверь и втолкнули его в комнату со сводчатым потолком, где были
только стол, стул и где находился комиссар. Комиссар восседал на стуле и
что-то писал за столом.
   Конвойные подвели арестанта к столу и по знаку комиссара удалились на
такое расстояние, чтобы до них не мог достигнуть звук его голоса.
   Комиссар, который до сих пор  склонял  голову  над  своими  бумагами,
вдруг поднял глаза, желая проверить, кто стоит перед ним. Вид у комисса-
ра был неприветливый - заостренный нос, желтые выдающиеся  скулы,  глаза
маленькие, но живые и проницательные. В лице было нечто напоминающее од-
новременно и куницу и лису. Голова на длинной, подвижной шее, вытягиваю-
щейся из-за ворота черной судейской мантии, покачивалась, словно  голова
черепахи, вытягивающаяся из-под ее брони.
   Комиссар прежде всего осведомился об имени и фамилии г-на Бонасье,  о
роде занятий и месте его жительства.
   Допрашиваемый ответил, что зовут  его  Жак-Мишель  Бонасье,  что  ему
пятьдесят один год, что он бывший владелец галантерейной лавки, ныне ос-
тавивший торговлю, и живет на улице Могильщиков, в доме  номер  одиннад-
цать.
   Комиссар после этого, вместо продолжения  допроса,  произнес  длинную
речь об опасности, которая грозит маленькому человеку, осмелившемуся су-
нуться в политику. Кроме того, он пустился в пространное повествование о
могуществе и силе г-на кардинала, этого непревзойденного министра, этого
победителя всех прежних министров, являющего  блистательный  пример  для
министров будущих, действиям и власти которого  никто  не  может  проти-
виться безнаказанно.
   По окончании этой части своей речи, вперив ястребиный взгляд  в  нес-
частного Бонасье, комиссар предложил ему поразмыслить о своем положении.
   Размышления галантерейщика были несложны: он проклинал  день  и  час,
когда г-н де Ла Порт вздумал женить его на своей крестнице, и в  особен-
ности тот час, когда эта крестница была причислена к бельевой королевы.
   Основой характера г-на Бонасье был глубочайший эгоизм в соединении  с
отчаянной скупостью, приправленной величайшей трусостью. Любовь, испыты-
ваемая им к молодой жене, была чувством второстепенным и  не  могла  бо-
роться с врожденными свойствами, только что перечисленными нами.
   Бонасье серьезно обдумал то, что ему сказали.
   - Но, господин комиссар, - заговорил он с полным хладнокровием, - по-
верьте, что я более чем кто-либо знаю и ценю все достоинства его несрав-
ненного высокопреосвященства, который оказывает нам честь управлять  на-
ми.
   - Неужели? - недоверчиво спросил комиссар. - А если это действительно
так, то как же вы попали в Бастилию?
   - Как или, вернее, за что я нахожусь здесь - вот этого я никак не мо-
гу сказать вам, ибо мне это и самому неизвестно. Но уж  наверное  не  за
поступки, которые могли бы быть неугодны господину кардиналу.
   - Однако вы должны были совершить какое-нибудь преступление, раз  вас
обвиняют в государственной измене.
   - В государственной измене? - в ужасе вскричал  Бонасье.  -  В  госу-
дарственной измене?.. Да как же  несчастный  галантерейщик,  который  не
терпит гугенотов и  ненавидит  испанцев,  может  быть  обвинен  в  госу-
дарственной измене? Вы сами подумайте, господин комиссар!  Ведь  это  же
совершенно немыслимо!
   - Господин Бонасье... - произнес комиссара глядя на обвиняемого  так,
словно его маленькие глазки обладали способностью читать в глубине  сер-
дец. - Господин Бонасье, у вас есть жена?
   - Да, сударь, - с дрожью ответил  галантерейщик,  чувствуя,  что  вот
именно сейчас начнутся осложнения. - У меня... у меня была жена.
   - Как это - была? Куда же вы ее дели, если она у вас была?
   - Ее похитили у меня, сударь.
   - Похитили? - переспросил комиссар. - Вот как!
   Бонасье по этому "вот как!" понял, что дело его все больше  запутыва-
ется.
   - Итак, ее похитили, - продолжал комиссар. - Ну, а знаете ли вы,  кто
именно ее похитил?
   - Мне кажется, что знаю.
   - Кто же это?
   - Заметьте, господин комиссар, что я ничего не  утверждаю.  Я  только
подозреваю.
   - Кого же вы подозреваете? Ну, отвечайте откровенно.
   Господин Бонасье растерялся; следовало ли ему во всем отпираться  или
все выложить начистоту? Если он станет отрицать все, могут предположить,
что он знает слишком много и не смеет в этом признаться. Сознаваясь,  он
докажет свою добрую волю. Он решил поэтому сказать все.
   - Я подозреваю мужчину высокого роста, черноволосого, смуглого,  важ-
ного на вид, похожего на знатного вельможу. Он несколько раз следовал за
нами, как мне показалось, когда я поджидал жену у выхода из Лувра и  от-
водил ее домой.
   Комиссар как будто несколько встревожился.
   - А имя его? - спросил он.
   - О, имени его я не знаю. Но, если бы мне пришлось встретиться с ним,
я сразу узнал бы его даже среди тысячи других, ручаюсь вам.
   Комиссар нахмурился.
   - Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи других?  -  переспросил
он.
   - Я хотел сказать... - пробормотал Бонасье, заметив, что ответил неу-
дачно. - Я хотел сказать...
   - Вы ответили, что узнали бы его, - сказал комиссар. - Хорошо. На се-
годня достаточно. Необходимо, раньше чем  мы  продолжим  этот  разговор,
уведомить кое-кого о том, что вам известен похититель вашей жены.
   - Но ведь я не говорил вам, что он мне известен! - в  отчаянии  воск-
ликнул Бонасье. - Я говорил как раз обратное...
   - Уведите заключенного! - приказал комиссар, обращаясь к двум  страж-
никам.
   - Куда прикажете его отвести? - спросил писарь.
   - В камеру.
   - В которую?
   - Господи, да в любую! Лишь бы она покрепче  запиралась,  -  произнес
комиссар безразличным тоном, вселившим ужас в несчастного Бонасье.
   "О, боже, боже! - думал он. - Беда обрушилась на  мою  голову!  Жена,
наверное, совершила какое-нибудь ужасное преступление. Меня  считают  ее
сообщником и покарают вместе с нею. Она, наверное, призналась,  сказала,
что посвящала меня во все. Женщины ведь такие слабые создания!.. В каме-
ру, в первую попавшуюся! Ну конечно! Ночь коротка... А завтра -  колесо,
виселица... О, боже, боже! Сжалься надо мною! "
   Не обращая ни малейшего внимания на жалобные сетования г-на  Бонасье,
сетования, к которым они, впрочем, давно должны были  привыкнуть,  кара-
ульные подхватили арестанта с двух сторон под руки и увели в камеру. Ко-
миссар поспешно принялся строчить какое-то  письмо.  Писарь  в  ожидании
стоял возле него.
   Бонасье в эту ночь не сомкнул глаз - не потому, что камера  его  была
особенно неудобна, но страшная тревога не позволяла ему уснуть. Всю ночь
он просидел на скамеечке, вздрагивая при малейшем звуке. И, когда первые
лучи солнца скользнули сквозь решетку окна,  ему  показалось,  что  само
солнце приняло траурный оттенок.
   Вдруг он услышал, как отодвигается засов, и даже подскочил от  ужаса.
Он решил, что за ним пришли, чтобы отвести на эшафот.
   Поэтому, когда в дверях вместо палача появился вчерашний комиссар  со
своим писарем, он готов был броситься им на шею.
   - Ваше дело, милейший, крайне запуталось со вчерашнего дня, -  сказал
комиссар. - И я советую вам сказать правду. Только  ваше  чистосердечное
раскаяние может смягчить гнев кардинала.
   - Но я готов все сказать! - воскликнул Бонасье. -  По  крайней  мере,
все, что я знаю. Прошу вас, спрашивайте меня.
   - Прежде всего: где находится ваша жена?
   - Ведь я говорил вам, что она похищена.
   - Да, но вчера после пяти часов дня она благодаря вашей помощи сбежа-
ла.
   - Моя жена сбежала? - воскликнул Бонасье. - Несчастная!  Но,  сударь,
если она сбежала, то не по моей вине, клянусь вам!
   - Для чего вы днем заходили к вашему жильцу, господину д'Артаньяну, с
которым вы о чем-то долго совещались?
   - Да, это правда, господин комиссар. Признаюсь в  этом  и  признаюсь,
что это была ошибка. Я действительно был у господина д'Артаньяна.
   - С какой целью вы заходили к нему?
   - С целью попросить его разыскать мою жену. Я полагал, что имею право
требовать ее назад. По-видимому, я ошибся и очень прошу вас простить ме-
ня.
   - Что же вам ответил господин д'Артаньян?
   - Господин д'Артаньян обещал помочь мне. Но я вскоре убедился, что он
предает меня.
   - Вы пытаетесь ввести суд в заблуждение! Д'Артаньян сговорился с  ва-
ми, и в силу этого сговора он разогнал полицейских,  которые  арестовали
вашу жену, и скрыл се от преследования.
   - Господин д'Артаньян похитил мою жену? Да что вы мне тут рассказыва-
ете?
   - К счастью, господин д'Артаньян в наших руках, и вам будет  устроена
с ним очная ставка.
   - Ну что ж, я, право, этому рад! - воскликнул г-н Бонасье. - Хотелось
бы увидеть хоть одно знакомое лицо...
   - Введите господина д'Артаньяна! - приказал комиссар, обращаясь к ка-
раульным.
   Караульные ввели Атоса.
   - Господин д'Артаньян, - произнес  комиссар,  обращаясь  к  Атосу,  -
расскажите, что произошло между вами и этим господином.
   - Но это вовсе не господин д'Артаньян! - вскричал Бонасье.
   - Как - не господин д'Артаньян? - в свою очередь, закрпчал комиссар.
   - Ну конечно, нет! - сказал Бонасье.
   - Как же зовут этого господина? - спросил комиссар.
   - Не могу вам сказать: я с ним не знаком.
   - Вы с ним не знакомы?
   - Нет.
   - Вы никогда его не видели?
   - Видал, но не знаю, как его зовут.
   - Ваше имя? - спросил комиссар.
   - Атос, - ответил мушкетер.
   - Но ведь это не человеческое имя, это название какой-нибудь горы!  -
воскликнул несчастный комиссар, начинавший терять голову.
   - Это мое имя, - спокойно сказал Атос.
   - Но вы сказали, что вас зовут д'Артаньян.
   - Я это говорил?
   - Да вы.
   - Разрешите! Меня спросили: "Вы господин д'Артаньян?" - на что я  от-
ветил: "Вы так полагаете?" Стражники закричали, что они в этом  уверены.
Я не стал спорить с ними. Кроме того, ведь я мог и ошибиться.
   - Сударь, вы оскорбляете достоинство суда.
   - Ни в какой мере, - спокойно сказал Атос.
   - Вы господин д'Артаньян!
   - Вот видите, вы снова это утверждаете.
   - Но, господин комиссар, - вскричал Бонасье, - уверяю вас, тут не мо-
жет быть никакого сомнения! Господин д'Артаньян - мой жилец, и, следова-
тельно, хоть оп и не платит мне за квартиру  или  именно  поэтому,  я-то
должен его знать. Господин д'Артаньян - молодой человек лет девятнадцати
- двадцати, не более, а этому господину по меньшей мере тридцать. Госпо-
дин д'Артаньян состоит в гвардейской роте господина  Дезэссара,  а  этот
господин - мушкетер из роты господина де Тревиля. Поглядите на его одеж-
ду, господин комиссар, поглядите на одежду!
   - Правильно! - пробормотал комиссар. - Это, черт возьми, правильно!
   В эту минуту распахнулась дверь, и гонец, которого ввел один из  над-
зирателей Бастилии, подал комиссару какое-то письмо.
   - Ах, негодная! - воскликнул комиссар.
   - Как? Что вы сказали? О ком вы говорите? Не о моей жене, надеюсь?
   - Нет, именно о ней. Хороши ваши дела, нечего сказать!
   - Что же это такое? - воскликнул галантерейщик в полном  отчаянии.  -
Будьте добры объяснить мне, господин комиссар, каким  образом  мое  дело
может ухудшиться от того, что делает моя жена в то время, как я  сижу  в
тюрьме?
   - Потому что все совершаемое вашей женой - только  продолжение  заду-
манного вами совместно плана! Чудовищного плана!
   - Клянусь вам, господин комиссар, что вы глубоко заблуждаетесь, что я
и понятия не имею о том, что намеревалась совершить моя жена, что  я  не
имею ни малейшего отношения к тому, что она сделала, и, если она надела-
ла глупостей, я отрекаюсь от нее, отказываюсь, проклицаю ее!
   - Вот что, господин комиссар, - сказал  вдруг  Атос.  -  Если  я  вам
больше не нужен, прикажите отвести меня куда-нибудь. Он порядочно надоел
мне, ваш господин Бонасье.
   - Отведите арестованных в их камеры, - приказал комиссар, одним и тем
же движением указывая на Атоса и Бонасье, - и пусть охраняют  как  можно
строже.
   - Если вы имеете претензии к господину д'Артаньяну, - с обычным своим
спокойствием сказал Атос, - я не совсем понимаю, в какой мере я могу за-
менить его.
   - Делайте, как вам приказано! - закричал комиссар. - И никаких сноше-
ний с внешним миром! Слышите!
   Атос, пожав плечами, последовал за караульными, а Бонасье всю  дорогу
так плакал и стонал, что мог бы разжалобить тигра.
   Галантерейщика отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и  оста-
вили его там на весь день. И весь день Бонасье плакал, как настоящий га-
лантерейщик: да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени
воинского духа.
   Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать, он услышал ша-
ги в коридоре. Шаги приближались к его камере; дверь открылась, и  вошли
караульные солдаты.
   - Следуйте за мной, - произнес полицейский чиновник, вошедший  вместе
с солдатами.
   - Следовать за вами? - воскликнул Бонасье. - Следовать за вами в  та-
кой час? Куда это, господи помилуй?
   - Туда, куда нам приказано вас доставить.
   - Но это не ответ!
   - Это единственное, что мы можем сказать вам.
   - О, боже, боже! - прошептал несчастный галантерейщик. - На этот  раз
я погиб!
   И он, совершенно убитый, без всякого сопротивления последовал за  ка-
раульными.
   Его провели по тому же коридору, по которому он уже  проходил,  затем
они пересекли двор, прошли через другое здание и, наконец, достигли  во-
рот главного двора, где ждала карета, окруженная четырьмя верховыми. Бо-
насье посадили в карету, полицейский чиновник  устроился  рядом  с  ним,
дверцы заперли на ключ, и оба оказались как бы в передвижной тюрьме.
   Карета двинулась вперед медленно, словно траурная  колесница.  Сквозь
решетку, защищавшую окно, арестованный мог видеть только дома  и  мосто-
вую. Но коренной парижанин, каким был Бонасье, узнавал каждую  улицу  по
тумбам, вывескам и фонарям. Подъезжая к церкви святого Павла, возле  ко-
торой казнили узников Бастилии, приговоренных к смерти, он чуть  не  ли-
шился чувств и дважды перекрестился. Он думал, что карета здесь  остано-
вится. Но карета проехала мимо.
   Несколько позже он снова пережил  безграничный  ужас.  Они  проезжали
вдоль кладбища Святого Якова, где хоронили государственных преступников.
Одно только его несколько успокоило: прежде чем их похоронить, им обычно
отрубали голову, а его собственная голова пока еще крепко сидела на пле-
чах. Но, когда он увидел, что карета  сворачивает  к  Гревской  площади,
когда он увидел островерхую крышу городской ратуши и карета въехала  под
арку, он решил, что все кончено, и попытался  исповедаться  перед  поли-
цейским чиновником. В ответ на отказ чиновника выслушать его он принялся
так жалобно кричать, что тот пригрозил заткнуть ему рот кляпом, если  он
не замолчит.
   Эта угроза немного успокоила Бонасье. Если его собирались казнить  на
Гревской площади, не стоило затыкать ему рот: они ведь уже почти достиг-
ли места казни. И действительно, карета проехала через роковую  площадь,
не останавливаясь. Приходилось опасаться еще только Трагуарского креста.
А туда именно карета и завернула.
   На этот раз не могло быть сомнений: на  площади  Трагуарского  креста
казнили приговоренных низкого звания. Бонасье напрасно льстил себе, счи-
тая себя достойным площади Святого Павла или Гревской площади. Его путе-
шествие и его жизнь закончатся у Трагуарского креста. Ему не  виден  был
еще злосчастный крест, но он почти ощущал, как этот крест  движется  ему
навстречу. Шагах в двадцати от рокового места он вдруг услышал гул  тол-
пы, и карета остановилась. Этого несчастный Бонасье,  истерзанный  всеми
пережитыми волнениями, уже не в силах был  перенести.  Он  издал  слабый
крик, который можно было принять за последний стон умирающего, и лишился
чувств,


   XIV
   НЕЗНАКОМЕЦ ИЗ МЕНГА

   Толпа на площади собралась не в ожидании  человека,  которого  должны
были повесить, а сбежалась смотреть на повешенного.
   Карета поэтому, на минуту задержавшись,  тронулась  дальше,  проехала
сквозь толпу, миновала улицу Сент-Оноре, повернула на улицу Добрых Детей
и остановилась у невысокого подъезда.
   Двери распахнулись, и двое гвардейцев приняли в свои объятия Бонасье,
поддерживаемого полицейским. Его втолкнули в  длинный  вестибюль,  ввели
вверх по какой-то лестнице и оставили в передней.
   Все движения, какие требовались от него, он совершал машинально.
   Он шел, как ходят во сне, видел окружающее словно сквозь туман.  Слух
улавливал какие-то звуки, но не осознавал их. Если бы его в  эти  минуты
казнили, он бы не сделал ни одного движения, чтобы защититься, не испус-
тил бы ни одного вопля, чтобы вымолить пощаду.
   Он так и остался сидеть на банкетке, прислонясь к стене и опустив ру-
ки, в том самом месте, где караульные усадили его.
   Но постепенно, оглядываясь кругом и не видя никаких предметов,  угро-
жающих его жизни, ничего, представляющего  опасность,  видя,  что  стены
покрыты мягкой кордовской кожей, красные тяжелые шелковые портьеры подх-
вачены золотыми шнурами, а банкетка, на  которой  он