мством!
   - А как же! Для потомства подробности этого происшествия  должны  ос-
таться тайной. Представьте себе, что эта несчастная история  с  сосновым
ящиком разойдется по свету, - что подумают? Подумают, что вы восстанови-
ли королевскую власть не из благородных побуждений, не  по  собственному
движению сердца, а вследствие условия, заключенного между вами обоими  в
Шевенингене. Сколько бы я ни рассказывал, как было все на деле,  мне  не
поверят: скажут, что и я урвал кусочек и уписываю его.
   Монк нахмурил брови.
   - Слава, почести, честность! - прошептал он. - Пустые звуки!
   - Туман, - прибавил даАртаньян, - туман, сквозь который никто ясно не
может видеть.
   - Если так, поезжайте во Францию, любезный друг, - сказал Монк. - По-
езжайте, и чтобы вам было приятнее и удобнее вернуться в Англию, примите
от меня на память подарок...
   "Давно бы так!" - подумал даАртаньян.
   - На берегу Клайда, - продолжал Монк, - у меня есть домик  под  сенью
деревьев; у нас это называется коттедж. При доме несколько  сот  арканов
земли. Примите его от меня!
   - Ах, милорд...
   - Вы будете там как дома; это как раз такое убежище, о каком вы  сей-
час говорили.
   - Как! Вы хотите обязать меня такою благодарностью! Но мне совестно!
   - Нет, - сказал Монк с тонкой улыбкой, - не вы будете благодарны мне,
а я вам.
   Он пожал руку мушкетеру и прибавил:
   - Я велю написать дарственную.
   И вышел.
   ДаАртаньян посмотрел ему вслед и задумался: он был тронут.
   "Вот наконец,  -  -подумал  он,  -  честный  человек.  Только  больно
чувствовать, что он делает все это не из приязни ко мне, а из страха. О,
я хочу, чтобы он полюбил меня!"
   Потом, поразмыслив еще, он прошептал: "А впрочем, на что мне его  лю-
бовь? Ведь он англичанин!"
   И вышел, слегка утомленный этим поединком.
   "Вот я и помещик, - подумал он. - Но, черт возьми, как разделить этот
коттедж с Планше? Разве отдать ему землю, а себе взять дом, или пусть он
возьмет дом, а я возьму... Черт возьми! Монк не  позволит  мне  подарить
лавочнику дом, в котором он жил! Он слишком горд! Впрочем, к чему  гово-
рить Планше об этом? Не деньгами компании приобрел я эту усадьбу, а сво-
им умом: стало быть, она принадлежит мне одному".
   И он пошел к графу де Ла Фер.


   XXXVII
   КАК Д'АРТАНЬЯН УЛАДИЛ С ПАССИВОМ ОБЩЕСТВА, ПРЕЖДЕ  ЧЕМ  ЗАВЕСТИ  СВОЙ
АКТИВ

   "Решительно, - признался даАртаньян самому себе,  -  я  в  ударе.  Та
звезда, что светит один раз в жизни каждого человека, что светила Иову и
Иру, самому несчастному из иудеев и самому бедному  из  греков,  наконец
взошла и для меня. Но на этот раз я не  буду  безрассуден,  воспользуюсь
случаем, - пора взяться за ум".
   В этот вечер он весело поужинал со своим другом Атосом, ни словом  не
обмолвившись о полученном подарке. Но во время ужина  он  не  удержался,
чтобы не расспросить друга о  посевах,  уборке  хлеба,  о  сельском  хо-
зяйстве. Атос отвечал охотно, как всегда. Он уже подумал, что ДаАртаньян
хочет стать помещиком, и не раз пожалел о прежнем живом нраве, об умори-
тельных выходках своего старого приятеля. ДаАртаньян между тем на  жире,
застывшем в тарелке, чертил цифры и складывал  какие-то  весьма  круглые
суммы.
   Вечером они получили приказ, или, лучше сказать, разрешение  выехать.
В то время как графу подавали бумагу, другой посланец вручил даАртаньяну
кипу документов с множеством печатей, какими обыкновенно скрепляется зе-
мельная собственность в Англии. Атос заметил, что ДаАртаньян  просматри-
вает акты, утверждавшие передачу ему загородного домика генерала.  Осто-
рожный Монк или, как сказали бы другие, щедрый Монк превратил подарок  в
продажу и дал расписку, что получил за дом пятнадцать тысяч ливров.
   Посланец уже ушел, а ДаАртаньян все еще читал.
   Атос с улыбкой смотрел на него. ДаАртаньян, поймав его улыбку,  спря-
тал бумаги в карман.
   - Извините, - улыбнулся Атос.
   - Ничего, ничего, любезный друг! - сказал  лейтенант.  -  Я  расскажу
вам...
   - Нет, не говорите ничего, прошу вас. Приказы - вещь священная; полу-
чивший их не должен говорить ни слова ни брагу, ни отцу. А я  люблю  вас
более, чем брата, более всех на свете...
   - За исключением Рауля?
   - Я буду еще больше любить Рауля,  когда  характер  его  определится,
когда он проявит себя... как вы, дорогой ДРУГ.
   - Так вам, говорите, тоже дано приказание, и вы ничего не скажете мне
о нем?
   - Да, друг мой.
   Гасконец вздохнул.
   - Было время, - произнес он, - когда вы положили бы эту секретную бу-
магу на стол и сказали бы: "ДаАртаньян, прочтите эти каракули Портосу  и
Арамису".
   - Правда... То было время молодости, доверчивости, благодатное время,
когда нами повелевала кровь, кипевшая страстями!..
   - Атос, сказать ли вам?
   - Говорите, друг мой.
   - Об этом упоительном времени, об этой благодатной поре,  о  кипевшей
крови, обо всех этих прекрасных вещах я вовсе не жалею. Это то же самое,
что школьные гиды... Я всюду встречал глупцов, которые расхваливали  это
время задач, розог, краюх черствого хлеба... Странно, я никогда не любил
этих вещей, и хоть я был очень деятелен, очень умерен  (вы  это  знаете,
Атос), очень прост в одежде, однако расшитый камзол Портоса нравился мне
куда больше моего, поношенного, не защищавшего меня зимой  от  ветра,  а
летом от зноя. Знайте, друг мой, мне как-то не внушает доверия  человек,
предпочитающий плохое хорошему. А в прежнее время у меня все  было  пло-
хое; каждый месяц на моем теле и на моем платье появлялось раной  больше
и оказывалось одним экю меньше в моем тощем кошельке. Из этого  дрянного
времени, полного треволнений, я не жалею ни о чем, ни о чем, кроме нашей
дружбы... потому что у меня есть сердце, - и, как ни странно, это сердце
не иссушил ветер нищеты, который врывался в дыры моего плаща или в рапы,
нанесенные моему несчастному телу шпагами разных мастеров!..
   - Не жалейте о нашей дружбе, - сказал Атос, - она умрет только вместе
с нами. Дружба, собственно, составляется из воспоминаний и  привычек;  и
если вы сейчас усомнились в моей дружбе к вам,  потому  что  я  не  могу
рассказать вам о поручении, с которым меня посылают во Францию...
   - Я?.. Боже мой!.. Если бы вы знали, милый друг, как безразличны  мне
теперь все поручения в мире! - И он пощупал бумаги  в  своем  объемистом
кармане.
   Атос встал из-за стола и позвал хозяина, намереваясь расплатиться.
   - С тех пор как я дружу с вами, - сказал д'Артаньян, - я еще ни  разу
не расплачивался в трактирах. Портос платил часто, Арамис иногда, и поч-
ти всегда после десерта вынимали кошелек вы. Теперь я богат и хочу  поп-
робовать, приятно ли платить.
   - Пожалуйста, - отвечал Атос, кладя кошелек и карман.
   После этого друзья двинулись в порт, причем в пути  ДаАртаньян  часто
оглядывался на людей, несших дорогое его сердцу золото.
   Ночь набросила темный покров на желтые воды Темзы; раздавался  грохот
бочек и блоков, предшествующий снятию с якоря, что столько раз заставлял
биться сердца мушкетеров, когда опасность, таимая  морем,  была  весомее
грозной из всех опасностей, с  какими  им  неминуемо  предстояло  встре-
титься. Они должны были плыть на большом корабле, ждавшем их в  Гревсен-
де. Карл II, всегда очень предупредительный в мелочах,  прислал  яхту  и
двенадцать солдат шотландской гвардии, чтобы отдать почести послу,  отп-
равляемому во Францию.
   В полночь яхта перевезла пассажиров на корабль, а в восемь часов утра
корабль доставил посла и его друга в Булонь.
   Пока граф де Ла Фер с Гримо хлопотали о  лошадях,  чтобы  отправиться
прямо в Париж, даАртаньян поспешил в гостиницу, где,  согласно  приказа-
нию, должны были ждать его воины. Когда даАртаньян вошел, они завтракали
устрицами и рыбой, запивая еду ароматической водкой. Все они были  наве-
селе, но ни один еще не потерял головы.
   Радостным "ура!" встретили они своего генерала.
   - Вот и я, - приветствовал их даАртаньян. - Кампания кончена. Я  при-
вез каждому обещанную награду.
   Глаза у всех заблестели.
   - Бьюсь об заклад, что у самого богатого из вас нет даже и ста ливров
в кармане.
   - Правда, - ответили все хором.
   - Господа, - сказал даАртаньян, - вот мой последний приказ.  Торговый
трактат заключен благодаря тому, что нам  удалось  захватить  первейшего
знатока финансового дела в Англии. Теперь я могу  сказать  вам,  что  мы
должны были схватить казначея генерала Монка.
   Слово "казначей" произвело  некоторое  впечатление  на  воинов  даАр-
таньяна. Он заметил, что только Менвиль не вполне верит ему.
   - Этого казначея, - продолжал даАртаньян, - я  привез  в  нейтральную
страну, Голландию. Там им был подписан трактат. Затем я сам отвез казна-
чея обратно в Ньюкасл. Он остался вполне доволен: в сосновом  ящике  ему
было спокойно, переносили его осторожно, и я выхлопотал у него  для  вас
награду. Вот она.
   Он бросил внушительного вида мешок на скатерть.
   Все невольно протянули к нему руки.
   - Постойте, друзья мои! - закричал даАртаньян. - Если есть доходы, то
есть и издержки!
   - Ого! - пронесся гул голосов в зале.
   - Мы оказались в положении, опасном для глупцов.
   Скажу яснее: мы находимся между виселицей и Бастилией.
   - Ого! - повторил хор.
   - Это нетрудно понять. Следовало объяснить генералу Монку, каким  об-
разом исчез его казначей.  Для  этого  я  подождал  благоприятной  мину-
ты-восстановления короля Карла Второго, с которым мы друзья...
   Армия отвечала довольными взглядами на гордый взгляд даАртаньяна.
   - Когда король был восстановлен,  я  возвратил  Монку  его  казначея,
правда, немного поизмятого, но все же полого и невредимого. Генерал Монк
простил мне, да, он простил, но сказал следующие слова, которые я  прошу
вас зарубить себе на носу: "Сударь, шутка недурна, но я вообще не  люби-
тель шуток. Если когда-нибудь хоть слово вылетит (вы понимаете, господин
Менвиль? - прибавил даАртаньян), если когда-нибудь хоть слово вылетит из
ваших уст или из уст ваших товарищей о том, что вы сделали, то у меня  в
Шотландии и в Ирландии есть семьсот сорок одна виселица: все они из  ду-
ба, окованы железом и еженедельно смазываются маслом. Я  подарю  каждому
из вас по такой виселице, и  заметьте  хорошенько,  господин  даАртаньян
(заметьте то же и вы, любезный господин Менвиль), что у  меня  останется
еще семьсот тридцать для моих мелких надобностей. Притом... "
   - Ага! - сказало несколько голосов. - Это еще не все?
   - Остается пустяк: "Господин даАртаньян, я отправлю королю  французс-
кому указанный трактат и попрошу его посадить предварительно в  Бастилию
и потом переслать ко мне всех тех, кто принимал участие в этой  экспеди-
ции: король, конечно, исполнит мою просьбу".
   Все вскрикнули от ужаса.
   - Погодите! - продолжал даАртаньян. - Почтенный  генерал  Монк  забыл
только одно: он не знает ваших имен, я один знаю их, а ведь я-то  уж  не
выдам вас, вы понимаете! Зачем мне выдавать вас! И вы сами, наверное, не
так глупы, чтобы доносить на себя. Не то король, чтобы нет тратиться  на
ваше содержание и прокорм, отошлет вас в Шотландию,  где  стоит  семьсот
сорок одна виселица. Вот и все, господа. Мне нечего  прибавить  к  тому,
что я имел честь сказать вам. Надеюсь, вы меня хорошо поняли? Не так ли,
господин Менвиль?
   - Вполне, - отвечал Менвиль.
   - Теперь о деньгах, - сказал даАртаньян. - Закройте дверь поплотнее.
   Сказав это, он развязал мешок, и со стола на пол посыпалось множество
блестящих золотых экю. Каждый сделал невольное движение, чтобы подобрать
их.
   - Тихо! - воскликнул даАртаньян. - Пусть никто не нагибается. Я оделю
вас справедливо.
   И он действительно поступил так, дав каждому пятьдесят из этих  блес-
тящих экю, и получил столько же благословений, сколько роздал монет.
   - Ах, - вздохнул он, - если бы вы могли остепениться, стать добрыми и
честными гражданами...
   - Трудно! - сказал один голос.
   - А для чего это надо? - спросил другой.
   - Для того, чтобы, снова отыскав вас, я мог при случае угостить новым
подарком...
   Он сделал знак Менвилю, который слушал все это с недоверчивым видом.
   - Менвиль, пойдемте со мной. Прощайте, друзья мои; советую  вам  дер-
жать язык за зубами.
   Менвиль вышел вслед за даАртаньяном под звуки радостных  восклицаний,
смешанных со сладостным звоном золота в карманах.
   - Менвиль, - сказал даАртаньян, когда они оказались на улице, - вы не
поверили мне, но, смотрите, не попадите впросак. Вы, кажется,  не  очень
боитесь виселиц генерала Монка и даже Бастилии его величества короля Лю-
довика Четырнадцатого. Но тогда бойтесь меня. Знайте, если у вас вырвет-
ся хоть одно слово, я зарежу вас, как цыпленка. Мне дано отпущение  гре-
хов папою.
   - Уверяю вас, что я ровно ничего не  знаю,  любезный  господин  даАр-
таньян, и вполне верю всему, что вы сказали нам.
   - Теперь я вижу, что вы умный малый, - усмехнулся мушкетер. - Ведь  я
знаю вас уже двадцать пять лет. Вот вам еще пятьдесят  золотых  экю;  вы
видите, как я ценю вас. Получайте.
   - Благодарю, - отвечал Менвиль.
   - С этими деньгами вы действительно можете стать местным человеком, -
сказал даАртаньян серьезно. - Стыдно вам: ваш ум и ваше имя, которое  вы
не смеете носить, покрыты ржавчиной дурной жизни. Станьте порядочным че-
ловеком, Менвиль, и вы проживете год на эти экю. Денег  довольно:  вдвое
больше офицерского жалованья. Через год приходите повидаться со мною,  и
- черт возьми! - я сделаю из вас что-нибудь!
   Менвиль, подобно своим товарищам, поклялся, что будет нем, как  моги-
ла. Однако кто-нибудь из них все же рассказал, как было дело. Без сомне-
ния, не те девять человек, которые боялись виселицы; да  и  не  Менвиль;
должно быть, и даже вернее всего, сам даАртаньян; он, как гасконец,  был
несдержан на язык. Если не он, так кто же другой? Как объяснить, что  мы
знаем тайну соснового ящика с отверстиями, знаем ее так точно, что могли
сообщить мельчайшие подробности? А подробности эти проливают совсем  но-
вый и неожиданный свет на главу английской истории,  которую  наши  соб-
ратья историки до сих пор оставляли в тени.


   XXXVIII
   ИЗ КОЕЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО ФРАНЦУЗСКИЙ  ЛАВОЧНИК  УЖЕ  УСПЕЛ  ВОССТАНОВИТЬ
СВОЮ ЧЕСТЬ В СЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ

   Рассчитавшись с товарищами и преподав им свои советы, даАртаньян  ду-
мал только о том, как бы скорее добраться до Парижа. Атос тоже торопился
домой, чтобы отдохнуть. Каким бы спокойным ни остался человек после всех
перипетий дороги, любой путешественник рад увидеть в конце дня, даже ес-
ли день был прекрасен, что приближается ночь, неся с собою немножко  от-
дыха. Друзья ехали из Булони в Париж рядом,  но,  погруженные  каждый  в
свои мысли, беседовали о таких незначительных предметах, что мы не  счи-
таем нужным рассказывать о них читателю. Размышляя каждый о своих  делах
и рисуя каждый по-своему картины будущего, они погоняли коней,  стараясь
таким способом уменьшить расстояние до Парижа.
   Атос и даАртаньян подъехали к парижской заставе вечером, на четвертый
день после отъезда из Булони.
   - Куда вы поедете, любезный друг? - спросил Атос. - Я  направляюсь  к
себе домой.
   - А я к своему компаньону Планше.
   - Мы увидимся?
   - Да, если вы будете в Париже: ведь я остаюсь здесь.
   - Нет, повидавшись с Раулем, которого я жду у  себя  дома,  я  тотчас
отправляюсь в замок Ла-Фер.
   - Ну, так прощайте, дорогой друг.
   - Нет, скажем лучше: "до свидания". Почему бы  не  поселиться  вам  в
Блуа, вместе со мной? Вы теперь свободны, богаты. Хотите,  я  куплю  вам
славное именьице около Шеверни или Брасье? С одной стороны у  вас  будут
чудесные леса, которые соединяются с Шамборскими, а с  другой  -  изуми-
тельные болота. Вы любите охоту, и, кроме того, вы поэт, любезный  друг.
Вы найдете там фазанов, дергачей и диких уток; я уж не говорю  о  закате
солнца и о прогулках в лодке, которые пленили  бы  Немврода  или  самого
Аполлона. До покупки имения вы поживете в замке Ла-Фер, и мы  будем  го-
нять сорок в виноградниках, как делал некогда король  Людовик  Тринадца-
тый. Это - хорошее занятие для таких стариков, как мы.
   ДаАртаньян взял Атоса за руки.
   - Милый граф, - сказал он, - я не говорю вам ни да, ни нет. Позвольте
мне остаться в Париже, пока я устрою свои дела и освоюсь с  мыслью,  од-
новременно гнетущей и восхищающей меня. Видите ли, я разбогател и,  пока
не привыкну к богатству, буду самым несносным существом: ведь я знаю се-
бя. О, я еще не совсем поглупел и не хочу показаться дураком такому дру-
гу, как вы, Атос. Платье прекрасно, оно все раззолочено, но слишком ново
и жмет под мышками.
   Атос улыбнулся.
   - Хорошо, - согласился он. - Но, кстати, по поводу этого платья,  хо-
тите я дам вам совет?
   - Очень рад.
   - Вы не рассердитесь?
   - Помилуйте.
   - Когда богатство приходит к человеку поздно и неожиданно, он должен,
чтоб не испортиться, либо стать скупым, то есть тратить  немного  больше
того, сколько тратил прежде, либо стать мотом, то есть  наделать  доста-
точно долгов, чтобы превратиться снова в бедняка.
   - Ваши слова очень похожи на софизм, любезнейший философ.
   - Не думаю. Хотите стать скупым?
   - Нет, нет... Я уже был скуп, когда не был  богат.  Надо  испробовать
другое.
   - Так сделайтесь мотом.
   - И этого не хочу, черт возьми. Долги пугают меня. Кредиторы  напоми-
нают мне чертей, которые поджаривают несчастных грешников  на  сковород-
ках, а так как терпенье не главная моя добродетель, то мне всегда хочет-
ся поколотить этих чертей.
   - Вы самый умный из известных мне людей, и вам советы вовсе не нужны.
Глупы те, которые воображают, что могут вас научить чему-нибудь. Но  мы,
кажется, уже на улице Сент-Оноре?
   - Да.
   - Посмотрите, вон там, налево, в этом маленьком белом доме, моя квар-
тира. Заметьте, в нем только два этажа. Первый занимаю я; второй снимает
офицер, который по делам службы бывает в отсутствии месяцев  восемь  или
девять в году. Таким образом, я здесь живу как бы в своем  доме,  с  той
разницей, что не трачусь на его содержание.
   - Ах, как вы умеете устраиваться, Атос. Какая щедрость и какой  поря-
док! Вот что хотел бы я в себе соединить. Но что поделаешь.  Это  дается
от рождения, опыт здесь ни при чем.
   - Льстец!.. Прощайте, милый друг, прощайте!  Кстати,  поклонитесь  от
меня почтеннейшему Планше. Он по-прежнему умен?
   - И умен и честен. Прощайте, Атос!
   Они расстались. Разговаривая, ДаАртаньян не спускал  глаз  с  лошади,
которая везла в корзинах, под сеном,  мешки  с  золотом.  На  колокольне
Сен-Мери пробило девять часов вечера; служащие  Планше  запирали  лавку.
Под навесом на углу Ломбардской улицы ДаАртаньян  остановил  проводника,
который вел лошадь. Подозвав одного из служащих Планше, он приказал  ему
стеречь не только лошадей, но и проводника. Потом он вошел к Планше, ко-
торый только что отужинал и с некоторым беспокойством поглядывал на  ка-
лендарь: он имел привычку по вечерам зачеркивать истекший день.
   В ту минуту, как Планше, по обыкновению, со вздохом вычеркивал  отле-
тевший день, на пороге показался ДаАртаньян, звеня шпорами.
   - Боже мой! - вскричал Планше.
   Почтенный лавочник не мог ничего больше выговорить  при  виде  своего
компаньона. ДаАртаньян стоял согнувшись, с унылым видом. Гасконец  хотел
подшутить над Планше.
   "Господи боже мой! - подумал лавочник, взглянув на гостя.  -  Как  он
печален!"
   Мушкетер сел.
   - Любезный господин ДаАртаньян, - сказал Планше в страшном  волнении.
- Вот и вы! Здоровы ли вы?
   - Да, ничего себе, - отвечал ДаАртаньян со вздохом.
   - Вы не ранены, надеюсь?
   - Гм!
   - Ах, я понимаю, - прошептал Планше, еще более встревоженный. -  Экс-
педиция была тяжелая?
   - Да.
   Планше вздрогнул.
   - Мне хочется пить, - жалобно вымолвил мушкетер, поднимая голову.
   Планше бросился к шкафу и налил даАртаньяну большой стакан вина.  Да-
Артаньян взглянул на бутылку и спросил:
   - Что э