когда он увидел,  наконец,
белого коня герцога де Бофора, коня, которого он хорошо знал, лежащего с
разбитой головой в первом ряду на поле мертвецов, он провел своей  ледя-
ною рукой но лбу и удивился, не почувствовав жара.
   Это прикосновение убедило его в том, что лихорадка ушла  и  что  все,
что он видит, он видит как зритель со стороны, рассматривающий эту  пот-
рясающую картину на следующий день после  сражения  на  побережье  возле
Джиджелли; здесь дралась экспедиционная армия, та  самая,  при  отплытии
которой из Франции он присутствовал и которую  провожал  взглядом,  пока
корабли ее не исчезли за горизонтом, армия, которую он сам приветствовал
жестом и в мыслях, когда раздался последний  пушечный  выстрел  в  честь
прощания с родиной, прогремевший по приказанию герцога.
   Кто мог бы описать смертельную муку, в которой душа его, словно  вни-
мательный взгляд, переходила от трупа к трупу и искала, не спит ли среди
павших Рауль? Кто мог бы выразить несказанную безумную радость, с  кото-
рой Атос склонился пред богом и возблагодарил его, не найдя  того,  кого
он с таким страхом искал среди мертвых?
   И действительно, каждый в своем ряду,  застывшие,  похолодевшие,  все
эти покойники, которых легко можно было  узнать,  поворачивались,  каза-
лось, с готовностью и почтительностью к графу де Ла Фер, чтобы, произво-
дя им этот траурный смотр, он мог бы получше их рассмотреть.
   Но теперь граф изумлялся, почему нигде не видно ни  одного  человека,
вышедшего из этой бойни живым.
   Иллюзия была такой жизненной и такой яркой, что это видение было  для
него как бы осуществленным в  действительности  путешествием  в  Африку,
предпринятым для того, чтобы получить более точные сведения о возлюблен-
ном сыне.
   Устав от скитаний по морям и по суше, он остановился отдохнуть в  од-
ной из разбитых возле скалы палаток, над которыми трепетало белое знамя,
расшитое лилиями. Он искал хоть какого-нибудь солдата, который  проводил
бы его к герцогу де Бофору.
   И вот, пока его взгляд блуждал по полю, обращался то  в  одну,  то  в
другую сторону, он увидел фигуру в белом, появившуюся за  деревьями.  На
ней была офицерская форма; в руке этот офицер  держал  сломанный  клинок
шпаги; он медленно пошел навстречу  Атосу,  который,  устремив  на  него
взгляд, не двигался, не заговаривал и сделал уже движение,  чтобы  раск-
рыть объятия, потому что в этом бледном и немом офицере он внезапно  уз-
нал Рауля.
   Граф хотел крикнуть, но крик замер в его гортани. Рауль, приложив па-
лец к губам, велел ему сохранять молчание; он начал удаляться, хотя Атос
не мог, сколько ни всматривался, заметить, чтобы ноги его переступали  с
места на место.
   Граф стал бледнее Рауля и, дрожа всем телом, последовал за своим  сы-
ном, с трудом пробираясь сквозь кусты и заросли вереска, через  камни  и
рвы. Рауль, казалось, не касался земли, и ничто не служило  помехой  для
его легкой скользящей поступи.
   Истомленный тяжелой дорогой, граф остановился в  полном  изнеможении.
Рауль продолжал звать его за собой. Нежный отец, которому любовь придала
силы, сделал последнюю попытку взойти на гору, идя следом за молодым че-
ловеком, манившим его жестами и улыбкой.
   Наконец он добрался до вершины горы и увидел на  побелевшем  от  луны
горизонте воздушные очертания фигуры Рауля. Атос  протянул  руку,  чтобы
прикоснуться к горячо любимому сыну, который тоже стремился к  отцу.  Но
вдруг юноша, как бы увлеченный какою-то силой, попятился от него и  вне-
запно поднялся над землей; Атос увидел под ногами Рауля усеянное звезда-
ми небо. Он неприметно поднимался все выше и выше, в безграничный  прос-
тор, все так же улыбаясь, так же молча призывая отца; он удалялся на не-
бо.
   Атос в ужасе вскрикнул и посмотрел вниз. Внизу был разрушенный лагерь
и белые неподвижные точки: трупы солдат королевской армии.
   И когда он слова закинул голову вверх, он снова увидел небо и  в  нем
своего сына, который все так же звал его за собой.


   XXXIX
   АНГЕЛ СМЕРТИ

   На этом месте поразительное видение, представшее  взору  Атоса,  было
прервано сильным шумом, донесшимся от ворот. Вслед за тем послышался то-
пот лошади, скакавшей вдоль по аллее, что вела к дому; топот затих, и до
комнаты, в которой граф находился во власти этих жутких  грез,  долетели
необычно громкие и оживленные восклицания.
   Атос не тронулся с места; он с трудом повернул голову к двери,  чтобы
отчетливей слышать, что происходит снаружи. Кто-то  тяжело  поднялся  на
крыльцо. Лошадь, с которой только что спрыгнул всадник, повели в  конюш-
ню. Шаги, медленно приближавшиеся к спальне Атоса, сопровождались  каки-
ми-то вздохами.
   Отворилась дверь, и Атос, повернувшись на звук открываемой двери, ед-
ва слышно спросил:
   - Это африканская почта, не так ли?
   - Нет, господин граф, - произнес голос, заставивший вздрогнуть Атоса.
   - Гримо! - прошептал он. И холодный пот хлынул по его впалым щекам.
   На пороге показался Гримо. Это был уж не прежний Гримо, молодой своим
мужеством и своей преданностью, а тот Гримо, который  первым  прыгнул  в
баркас, поданный к пристани, чтобы отвезти Рауля на королевский корабль.
Это был суровый и бледный старик, в покрытой пылью одежде, с редкими по-
белевшими волосами. Он дрожал, прислонившись к косяку двери, и едва  ус-
тоял на ногах, увидев издали, в мерцающем свете лампы, лицо своего  гос-
подина.
   Эти два человека, столько лет прожившие  вместе,  привыкшие  понимать
друг друга с одного взгляда, умели скупо выражать свои мысли, умели без-
молвно высказывать многое; эти два старых солдата, соратника,  в  равной
мере благородные, хотя неравные по происхождению и положению, оцепенели,
взглянув друг на друга. В мгновение ока они прочитали  друг  у  друга  в
глубине сердца.
   На лице Гримо застыла печать скорби, ставшая для него привычной.  Те-
перь он так же разучился улыбаться, как некогда - говорить.
   Атос тотчас же понял, что именно выражает лицо этого старого  предан-
ного слуги; тем же тоном, каким он во сне говорил с Раулем, он спросил:
   - Гримо, Рауль умер?
   За спиною Гримо столпились другие слуги; они жадно ловили каждое сло-
во, не сводя глаз с постели больного. Все они слышали этот страшный воп-
рос, за которым последовало тягостное молчание.
   - Да! - ответил старик, выдавливая из себя этот единственный  слог  и
сопровождая его глухим вздохом.
   Послышались жалобные стенания слуг; комната наполнилась  молитвами  и
сдержанным плачем. А умирающий отец между тем отыскивал глазами  портрет
своего умершего сына. Для Атоса это было как бы возвращением к  прерван-
ным грезам.
   Без стона, не пролив ни единой слезы,  терпеливый,  полный  смирения,
точно святой мученик, поднял он глаза к небу, чтобы еще раз увидеть воз-
носящуюся над горами Джиджелли столь дорогую для него тень, с которою он
расстался в тог момент, когда прибыл Гримо. Глядя упорно вверх, он  сно-
ва, несомненно, возвратился к своему  видению;  он,  несомненно,  прошел
весь тот путь, по которому его вело это страшное и вместе  с  тем  столь
сладостное видение, потому что, когда он на  минуту  открыл  закрывшиеся
было глаза, на лице его светилась улыбка; он только  что  увидел  Рауля,
ответившего ему такой же улыбкою.
   Сложив на груди руки, повернувшись лицом  к  окну,  овеваемый  ночною
прохладой, приносившей к его изголовью ароматы цветов и леса, Атос  пог-
рузился, чтобы больше не возвращаться к действительности,  в  созерцание
того рая, который никогда не предстает взору живых. Атоса вела чистая  и
светлая душа его сына. И на том суровом пути, по которому души возвраща-
ются на небо, все было для этого праведника  благоуханной  и  сладостной
мелодией.
   После часа такого экстаза он с  трудом  приподнял  свои  бледные  как
воск, худые руки. Улыбка не покидала его лица, и он прошептал тихо,  так
тихо, что их едва можно было расслышать, два слова,  обращенные  к  богу
или Раулю:
   - Я иду.
   После этого его руки медленно опустились на постель. Смерть была  ми-
лостива и ласкова к этому благородному человеку. Она избавила его от му-
чений агонии, от последних конвульсий; отворив благосклонной рукой двери
вечности, она пропустила в них эту великую душу, достойную и в ее глазах
глубочайшего уважения.
   Даже уснув навеки, Атос сохранил спокойную и искреннюю улыбку,  кото-
рая так украшала его при жизни и с которой он  дошел  до  самой  могилы.
Спокойствие его черт и безмятежность кончины заставили его слуг еще  до-
вольно долгое время надеяться, что хотя он в забытьи, но  тем  не  менее
жив.
   Люди графа хотели увести с собою Гримо, который издали не сводил глаз
со своего господина, с его лица, покрывшегося мертвенной бледностью;  он
боялся приблизиться к графу, опасаясь в  благочестивом  страхе  принести
ему дыхание смерти. И хотя он валился с ног от усталости, он все же  от-
казался уйти и сел на пороге,  охраняя  своего  господина,  словно  бди-
тельный часовой. Оп ревностно подстерегал его первый взгляд, если он оч-
нется от сна, или последний вздох, если ему суждено умереть.
   В доме все стихло: каждый берег сон своего господина.  Прислушавшись,
Гримо обнаружил, что граф больше не дышит. Он приподнялся со своего мес-
та и стал смотреть, не вздрогнет ли  тело  Атоса.  Ничего,  ни  малейших
признаков жизни. Его охватил ужас; он вскочил на ноги и в то же  мгнове-
ние услышал шаги на лестнице; звон шпор, задеваемых  шпагой,  воинствен-
ный, привычный для его слуха звук, остановил его, когда он собрался  уже
направиться к постели Атоса. Голос, еще более звонкий, чем голоса меди и
стали, раздался в трех шагах от него.
   - Атос! Атос! Друг мой! - звал этот взволнованный  голос,  в  котором
слышались слезы.
   - Господин ДаАртаньян! - пролепетал Гримо.
   - Где он? - спросил мушкетер.
   Гримо схватил его руку своими костлявыми пальцами и  указал  на  пос-
тель; на белой подушке своей свинцовосерою бледностью, какая бывает лишь
у покойников, выделялось лицо навеки уснувшего графа.
   ДаАртаньян не выразил своего горя ни рыданьями, ни стонами; он тяжело
дышал, ему не хватало воздуха. Вздрагивая, стараясь ступать бесшумно,  с
невыразимою болью в сердце он да носках подошел к постели Атоса. Он при-
ложил к его груди ухо, он приблизил к его рту лицо. Сердце было безмолв-
но, дыхания не было. Д'Артаньян отшатнулся.
   Гримо, напряженно следивший за ним глазами,  Гримо,  которому  каждое
движение даАртаньяна говорило так много, робко подошел к постели  покой-
ного, склонился над нею и приложился губами к простыне, покрывавшей око-
ченевшие ноги его господина. Из покрасневших глаз верного  слуги  скати-
лись крупные слезы.
   ДаАртаньян, прожив жизнь, полную потрясений, не видел никогда  ничего
трогательнее отчаяния этого старика, безмолвно  плакавшего,  склонившись
над мертвым.
   Капитан неподвижно смотрел на этого улыбающегося покойника,  который,
казалось, и сейчас еще продолжает думать о том, чтобы даже по ту сторону
жизни ласково принять своего друга, того,  кого  он  после  Рауля  любил
больше всего да свете. Как бы в ответ на это последнее  проявление  гос-
теприимства, ДаАртаньян закрыл ему дрожащей рукой глаза и поцеловал  его
в лоб.
   Затем он сел у изголовья его кровати, не испытывая ни малейшего стра-
ха перед покойником: тридцать пять лет продолжалась их дружба, и на про-
тяжении всего этого времени ДаАртаньян не видел с  его  стороны  ничего,
кроме нежности и искреннего благожелательства.  И  капитан  с  жадностью
погрузился в воспоминания, которые волной нахлынули на него, - одни без-
мятежные, полные очарования, как улыбка на благородном  лице  покинутого
графа, другие мрачные, унылые и холодные, как его глаза, закрывшиеся на-
веки.
   Внезапно поток горестных переживаний, с каждой минутой нараставший  в
его сердце, захлестнул его. Не в силах совладать со своим волнением,  он
поднялся на ноги и, принудив себя выйти из комнаты, где  застал  мертвым
того, кому нес весть о смерти Портоса, он разразился такими душераздира-
ющими рыданиями, что слуги, которые,  казалось,  только  и  ждали  этого
взрыва долго сдерживаемого горя, ответили на него плачем и причитаниями,
а собаки - жалобным воем.
   Один лишь Гримо был по-прежнему нем. Даже в бесконечном  отчаянии  он
боялся осквернить своим голосом смерть, боялся  потревожить  сон  своего
господина, чего он никогда не делал при его жизни. Кроме того, Атос при-
учил его обходиться без слов.
   На рассвете ДаАртаньян, всю ночь меривший шагами залу нижнего  этажа,
кусая, чтобы заглушить вздохи, свои сжатые в кулак руки, еще раз поднял-
ся в спальню Атоса и, дождавшись, когда Гримо повернул голову в его сто-
рону, сделал ему знак выйти за ним, что верный слуга и исполнил  бесшум-
но, как тень. Дойдя до прихожей, он взял за руку старика и сказал:
   - Гримо, я видел, как умер отец; теперь расскажи, как умер сын.
   Гримо вытащил из-за пазухи толстый пакет, на  котором  было  написано
имя Атоса. Узнав руку герцога до Бофора, капитан  сломал  печать  и  при
первом голубоватом свете занимающегося дня, шагая взад и вперед по обса-
женной старыми липами тенистой аллее, на которой еще виднелись оставлен-
ные покойным графом, бродившим здесь, следы, углубился в  чтение  содер-
жавшегося в пакете письма.


   XL
   РЕЛЯЦИЯ

   Герцог де Бофор обращался к Атосу. Письмо, предназначавшееся  челове-
ку, было доставлено трупу.
   "Дорогой мой граф, - писал герцог своим размашистым почерком неумело-
го школьника, - великое несчастье омрачает нам великую  радость.  Король
потерял одного из храбрейших солдат, я потерял друга, вы  потеряли  г-на
де Бражелона.
   Он умер со славой, такою славой, что у меня не хватает сил оплакивать
его так, как хотелось бы.
   Примите мои соболезнования, дорогой граф. Небо посылает нам испытания
соразмерно величию нашей души. Это испытание непомерно, но оно де превы-
шает вашего мужества.
   Ваш друг герцог де Бофор"
   К письму прилагалась реляция, написанная одним из секретарей герцога.
Это был трогательный и правдивый рассказ о мрачном, оборвавшем две жизни
событии.
   ДаАртаньян, привыкший к  потрясениям  битв,  с  сердцем,  недоступным
чувствительности, не мог подавить в себе дрожь, увидев  имя  Рауля,  имя
своего любимца, больше того, своего сына, ставшего, как и отец его, лишь
бесплотною тенью.
   "На утро, - сообщал секретарь герцога, -  монсеньер  герцог  назначил
атаку. Нормандский и пикардийский полки заняли позицию среди серых  скал
у подножия горного склона, на котором высятся бастионы Джиджелли.
   Начали стрелять пушки, сражение завязалось; исполненные отваги  полки
продвигались вперед: пикинеры с пиками наперевес, мушкетеры с мушкетами.
Герцог внимательно следил за  движением  войск,  готовый  поддержать  их
сильным резервом. Рядом  с  герцогом  находились  старейшие  капитаны  и
адъютанты. Г-н виконт де Бражелон получил приказ не покидать  его  свет-
лость.
   Между тем пушки противника, который вначале стрелял не целясь, выпра-
вили огонь и пущенными с большей меткостью ядрами убили несколько  чело-
век вокруг герцога. Полки, колоннами шедшие на укрепления, также понесли
некоторые потери. В наших рядах обнаружилось замешательство, так как ар-
тиллерия недостаточно поддерживала  наступающих  своим  огнем.  Действи-
тельно, батареи, расставленные еще накануне, стреляли слабо и неуверенно
из-за плохо  выбранной  позиции.  Направление  снизу  вверх  укорачивало
дальность полета снарядов а снижало меткость огня.
   Понимая, насколько неудачна  позиция,  занятая  осадной  артиллерией,
монсеньер приказал кораблям, стоявшим на внутреннем рейде, начать  мето-
дический обстрел крепости.
   Господин де Бражелон вызвался отвезти этот приказ, но монсеньер отка-
зал ему в этом. Монсеньер был прав, так как он любил и берег этого моло-
дого сеньора; дальнейшее показало, насколько справедливы были его опасе-
ния; едва сержант, получивший от герцога поручение,  которого  добивался
г-н де Бражелон, достиг берега моря,  как  двумя  ружейными  выстрелами,
раздавшимися из рядов неприятеля, он был убит наповал.
   Сержант упал на песок, обагрив его своей кровью.
   Видя это, г-н де Бражелон улыбнулся герцогу, который,  обратившись  к
нему, сказал:
   - Вот видите, мой милый виконт, - я спас  вашу  жизнь.  Передайте  об
этом впоследствии графу, чтобы он был благодарен мне за спасение сына.
   Виконт улыбнулся грустной улыбкой:
   - Вы правы, монсеньер, не будь вашего благоволения, меня бы убили,  и
я пал бы там, где пал этот бедный сержант, и успокоился бы навеки.
   Господин де Бражелон произнес эти слова с  таким  видом,  что  герцог
резко ответил:
   - Бог мой, молодой человек, можно подумать, что у вас текут слюнки от
зависти, но, клянусь душой Генриха Четвертого, я обещал вашему отцу при-
везти вас обратно здоровым и невредимым, и, если богу  будет  угодно,  я
исполню свое обещание.
   Господин Де Бражелон покраснел:
   - Монсеньер, простите меня, прошу вас; мне всегда нравился риск, и  к
тому же приятно отличиться перед начальником,  особенно  если  этот  на-
чальник - герцог де Бофор.
   Герцог немного смягчился и, повернувшись к своим офицерам, стал отда-
вать приказания.
   Между тем командующий флотом г-н д'Эстре, наблюдавший попытку сержан-
та приблизиться к кораблям, понял, что необходимо стрелять, не дожидаясь
приказа, и открыл огонь по вражеской крепости.
   Тогда арабы, осыпаемые ядрами с кораблей и камнями, валившимися с  их
пробитых снарядами стен, принялись вопить. Их  всадники,  пригнувшись  к
седлам, галопом спустились с горы и бросились во весь опор на нашу пехо-
ту, которая, ощетинившись пиками, остановила этот неистовый натиск. Отб-
рошенные твердым сопротивлением батальона, арабы с  яростью  устремились
на штаб, который в этот момент оставался почти без охраны.
   Опасность была велика: герцог обнажил шпагу, его секретари и все  на-
ходившиеся возле него последовали его примеру;  офицеры  свиты  завязали
бои с этими бешеными. Вот когда г-ну де Бражелону удалось исполнить  же-
лание, которое он испытывал с начала сражения. Он дрался рядом с  герцо-
гом с отвагою древнего римлянина и своей короткою  шпагой  заколол  трех
арабов.
   Однако было видно, что его храбрость  проистекает  не  из  стремления
взять верх над врагом, стремления, естественного в  каждом  сражающемся.
Нет, эта храбрость была какою-то деланной, наигранной, почти  принужден-
ной: он старался опьяниться сумятицей боя и окружающим кровопролитием Он
настолько потерял власть над собой,  что  герцог  приказал  ему  остано-
виться.
   Он должен был слышать голос герцога де  Бофора,  поскольку,  находясь
рядом с виконтом, мы отчетливо разобрали слова ею светлости.  Однако  он
не остановился и продолжал скакать по направлению к вражеским укреплени-
ям. Так как г-н де Бражелон был офицером в высшей степени  дисциплиниро-
ванным, это неповиновение монсеньеру удивило всех  штабных  офицеров,  и
г-н де Бофор еще настойчивей закричал:
   - Стойте, Бражелон, стойте! Куда вы мчитесь? Остановитесь! Я вам при-
казываю!
   Подражая жесту герцога, мы подняли руки. Мы ждали, что всадник повер-
нет коня вспять, но г-н де Бражелон продолжал удаляться к заграждениям.
   - Остановитесь, Бражелон! - снова прокричал во весь голос  герцог.  -
Остановитесь, заклинаю вас вашим отцом!
   Услышав эти слова, г-н де Бражелон обернулся, его лицо выражало живое
страдание, но он летел вперед; тогда мы подумали, что  его  понес  конь.
Догадавшись, что виконт уже не в силах сладить с конем, монсеньер  крик-
нул:
   - Мушкетеры, стреляйте! Убейте под ним коня! Сто пистолей  тому,  кто
убьет коня!
   Но как убить коня, не поразив всадника? Никто не решался. Наконец та-
кой человек нашелся: из рядов вышел самый лучший стрелок во всем  пикар-
дийском полку, которого звали Люцерн. Он взял на мушку животное, выстре-
лил и, очевидно, попал в него, поскольку кровь обагрил