нтера, и эти судьи, предупреждаю вас, передадут вас палачу,  ко-
торый сделает вам одно плечо похожим на другое.
   Глаза миледи метали такие молнии, что, хотя лорд Винтер был мужчина и
стоял вооруженный перед безоружной женщиной, он почувствовал, как в душе
его зашевелился страх. Тем не менее он продолжал говорить, но уже с  за-
кипающей яростью:
   - Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, вам  было
бы приятно унаследовать и мое состояние. Но знайте  наперед:  вы  можете
убить меня или подослать ко мне убийц - я принял на этот случай  предос-
торожности: ни одно пенни из того, чем я владею, но перейдет в ваши  ру-
ки! Разве вы недостаточно богаты, имея около миллиона? И но пора ли  вам
остановиться на вашем гибельном пути,  если  вы  делали  зло  из  одного
только ненасытного желания его делать? О, поверьте, если бы память моего
брата не была для меня священна, я сгноил бы вас  в  какой-нибудь  госу-
дарственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на  потеху  толпы!  Я  буду
молчать, но и вы должны безропотно переносить ваше заключение. Дней  че-
рез пятнадцать - двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, но накануне мо-
его отъезда за вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах  и
отвезет вас в наши южные колонии. Я приставлю к вам человека, и,  будьте
покойны, он всадит вам пулю в лоб при первой вашей попытке  вернуться  в
Англию или на материк!
   Миледи слушала с пристальным вниманием, от которого  ширились  зрачки
ее сверкающих глаз.
   - Да, теперь вы будете жить в этом замке, - продолжал лорд Винтер.  -
Степы в нем толстые, двери тяжелые, решетки на окнах надежные; к тому же
ваше окно расположено над самым морем. Люди  моего  экипажа,  беззаветно
мне преданные, несут караул перед этой комнатой и охраняют все  проходы,
ведущие на двор. Да если бы БЫ и пробрались туда, вам предстояло бы  еще
проникнуть сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один  шаг,
одно движение, одно слово, указывающее на попытку к бегству, - и  в  вас
будут стрелять. Если вас убьют, английское  правосудие,  надеюсь,  будет
мне признательно, что я избавил его от хлопот... А, на вашем лице появи-
лось прежнее выражение спокойствия и самоуверенности! Вы рассуждаете про
себя: "Пятнадцать - двадцать дней... Ничего, ум у меня  изобретательный,
я до того времени чтонибудь да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-
нибудь жертву. Через пятнадцать дней, - говорите вы себе, -  меня  здесь
не будет..." Что ж, попробуйте!
   Миледи, видя, что лорд Винтер отгадал ее мысли, вонзила ногти в ладо-
ни, стараясь подавить в себе малейшее движение души,  которое  могло  бы
придать ее лицу какоенибудь иное выражение, помимо  выражения  тоскливой
тревоги.
   Лорд Винтер продолжал:
   - Офицера, который остается здесь начальником в  мое  отсутствие,  вы
уже видели и, стало быть, знаете его. Он, как вы убедились, умеет испол-
нять приказания: по дороге из Поргсмута сюда вы, конечно, - я  ведь  вас
знаю, - пытались вызвать его на разговор. И что вы скажете?  Разве  мра-
морная статуя могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже на многих
испытали власть ваших чар, и, к несчастью, с неизменным  успехом.  Испы-
тайте-ка ее на этом человеке, и, черт возьми, если вы добьетесь  своего,
я готов буду поручиться, что вы - сам дьявол!
   Лорд Винтер подошел к двери и резким движением распахнул ее.
   - Позвать ко мне господина Фельтона! - распорядился он и, обращаясь к
миледи, сказал: - Сейчас я представлю вас ему.
   Между этими двумя лицами воцарилось  напряженное  молчание;  затем  в
наступившей тишине послышались медленные и размеренные шаги,  приближаю-
щиеся к комнате. Вскоре в полумраке коридора  обозначилась  человеческая
фигура, и молодой лейтенант, с которым мы уже познакомились, остановился
на пороге, ожидая приказаний барона.
   - Войдите, милый Джон, - заговорил лорд Винтер. - Войдите и  закройте
дверь.
   Офицер вошел.
   - А теперь, - продолжал барон, - посмотрите на эту женщину. Она моло-
да, она красива, она обладает всеми земными чарами. И что же! Это  чудо-
вище, которому всего двадцать пять лет, совершило столько  преступлений,
сколько вы не насчитаете и за год в архивах наших судов. Голос  распола-
гает в ее пользу, красота служит приманкой для жертвы, тело  платит  то,
что она обещает, - в этом надо отдать ей справедливость. Она  попытается
обольстить вас, а быть может, даже и убить. Я извлек вас  из  нищеты,  я
дал вам чин лейтенанта, я однажды спас вам жизнь - вы помните, при каких
обстоятельствах. Я не только ваш покровитель, но и друг; не только  бла-
годетель, но и отец. Эта женщина вернулась в Англию, чтобы устроить  по-
кушение на мою жизнь. Я держу эту змею в своих руках, и вот я позвал вас
и прошу: друг мой Фельтон, Джон, дитя мое, оберегай меня и в особенности
сам берегись этой женщины! Поклянись спасением твоей души  сохранить  ее
для той кары, которую она заслужила! Джон Фельтон, я полагаюсь  на  твое
слово! Джон Фельтон, я верю в твою честность!
   - Милорд, - ответил молодой офицер, вкладывая в брошенный  на  миледи
взгляд всю ненависть, какую только он мог найти в своем  сердце,  -  ми-
лорд, клянусь вам, все будет сделано так, как вы того желаете!
   Миледи перенесла этот взгляд с видом безропотной  жертвы;  невозможно
представить себе выражение более покорное и кроткое, чем то, какое  было
написано на ее прекрасном лице. Сам лорд Винтер с  трудом  узнал  в  ней
тигрицу, с которой он за минуту перед тем готовился вступить в борьбу.
   - Она не должна выходить из этой комнаты, слышите, Джон? -  продолжал
лорд Винтер. - Она ни с кем не должна переписываться, не должна разгова-
ривать ни с кем, кроме вас, если вы окажете честь говорить с ней.
   - Я поклялся, милорд, этого достаточно.
   - А теперь, сударыня, постарайтесь примириться с богом,  ибо  людской
суд над вами свершился.
   Миледи поникла головой, точно подавленная этим приговором.
   Лорд Винтер движением руки пригласил за собой  Фельтона  и  вышел  из
комнаты. Фельтон пошел вслед за ним и запер дверь.
   Мгновение спустя в коридоре раздались тяжелые  шаги  солдата  морской
пехоты, стоявшего на карауле с секирой за поясом и с мушкетом в руках.
   Миледи несколько минут оставалась все в том же положении, думая,  что
за ней наблюдают сквозь замочную скважину, потом  она  медленно  подняла
голову, и лицо ее вновь приняло устрашающее выражение угрозы  и  вызова.
Она подбежала к двери и прислушалась, затем взглянула в окно, отошла  от
него, опустилась в огромное кресло и задумалась.


   XXI
   ОФИЦЕР

   Тем временем кардинал ждал известий из Англии, но никаких известий не
приходило, кроме неприятных и угрожающих.
   Хотя Ла Рошель была в лесном кольце, хотя успех осады благодаря  при-
нятым мерам, и в особенности благодаря  дамбе,  препятствовавшей  лодкам
проникать в осажденный город, казался несомненным, тем не менее  блокада
могла тянуться еще долго, к великому позору для войск короля и к большо-
му неудовольствию кардинала, которому, правда, не надо было больше  ссо-
рить Людовика XIII с Анной Австрийской, ибо это  было  уже  сделано,  по
предстояло мирить г-на де Бассомпьера, поссорившегося с  герцогом  Ангу-
лемским.
   Что же касается брата короля, то он  только  начал  осаду,  а  заботу
окончить ее предоставил кардиналу.
   Город, несмотря на чрезвычайную стойкость  своего  мэра,  хотел  было
сдаться и потону сделал попытку поднять бунт, но мэр велел повесить бун-
товщиков. Эта расправа успокоила самые горячие головы, и они решили луч-
ше дать уморить себя голодом: такая гибель казалась им все же более мед-
ленной и менее верной, чем смерть на виселице.
   Осаждающие время от времени хватали гонцов, которых ларошельцы  посы-
лали к Бекингэму, или шпионов, посылаемых Бекингэмом к ларошельцам. И  в
том и в другом  случае  суд  был  короток,  кардинал  произносил  одное-
динственное слово: "Повесить!" Приглашали короля смотреть казнь.  Король
приходил вялой походкой и становился на удобное место, чтобы видеть про-
цедуру во всех ее подробностях. Это не мешало ему сильно скучать и  каж-
дую минуту говорить о своем возвращении в Париж, но это все-таки  слегка
развлекало его и заставляло более терпеливо сносить обиду, тал что, если
бы не гонцы и не шпионы, его высокопреосвященство, несмотря на всю  свою
изобретательность, оказался бы в очень затруднительном положении.
   Однако время шло, а ларошельцы не сдавались. Последний гонец, которо-
го поймали осаждающие, вез письмо Бекингэму. В письме сообщалось,  прав-
да, что город доведен до последней крайности, по в нем не  говорилось  в
заключение: "Если ваша помощь не подоспеет в  течение  двух  недель,  мы
сдадимся", а было просто сказано: "Если ваша помощь не подоспеет в тече-
ние двух недель, то к тому времени, когда она явится, мы все умрем с го-
лоду".
   Итак, ларошельцы возлагали надежды только на Бекингэма. Бекингэм  был
их мессией. Было очевидно, что, если бы им  стало  доподлинно  известно,
что на Бекингэма рассчитывать больше нечего, они потеряли  бы  вместе  с
надеждой и мужество.
   Поэтому кардинал с большим нетерпением ждал из Англии известий о том,
что Бекингэм не прибудет под ЛаРошель.
   Вопрос о том, чтобы взять город приступом, часто обсуждался  в  коро-
левском совете, но ею всегда отклоняли:  во-первых,  Ла-Рошель  казалась
неприступной, а во-вторых, кардинал, что бы он ни говорил, отлично пони-
мал, что такое кровопролитие, когда французам пришлось бы сражаться про-
тив французов же, явилось бы в политике возвращением на  шестьдесят  лет
назад, а кардинал был для своего времени человеком передовым, как теперь
выражаются. В самом деле, разгром Ла-Рошели и убийство трех или  четырех
тысяч гугенотов, которые скорее дали  бы  себя  убить,  чем  согласились
сдаться, слишком походили бы в 1628 году на  Варфоломеевскую  ночь  1572
года; да и, наконец, это крайнее средство, к которому  сам  король,  как
ревностный католик, отнюдь не высказывал отвращения, неизменно  отверга-
лось осаждающими генералами,  выдвигавшими  следующий  довод:  Ла-Рошель
нельзя взять иначе, как только голодом.
   Кардинал не мог отогнать от себя невольный страх, который внушала ему
его страшная посланница: и он тоже подметил странные свойства этой  жен-
щины, казавшейся то змеей, то львицей. Не изменила ли она ему? Не умерла
ли? Во всяком случае, он достаточно хорошо изучил ее и знал, что,  неза-
висимо от того, действовала ли она в его пользу или против него, была ли
ему другом или недругом, она не оставалась в бездействии, если только ее
не вынуждали к этому большие препятствия. Но откуда было возникнуть  та-
ким препятствиям? Этого-то кардинал и но мог знать.
   Впрочем, он твердо полагался на миледи, и не без основания: он  дога-
дывался, что прошлое этой женщины таит страшные  вещи,  покрыть  которые
может только его красная мантия, и чувствовал, что, по  тол  или  другой
причине, эта женщина ему предана, ибо только в нем одном она может найти
поддержку и защиту от угрожающей ей опасности.
   Итак, он решился вести войну один и ожидать посторонней  помощи  так,
как ждут счастливой случайности. Он продолжал воздвигать знаменитую дам-
бу, которая должна была уморить голодом население Ла-Рошели. Созерцая, в
ожидании этого, несчастный город, заключавший  в  себе  столько  великих
бедствий и столько героических добродетелей, он вспомнил слова  Людовика
XI, своего политического предшественника, подобно тому как  сам  он  был
предшественником Робеспьера, - слова  покровителя  Тристана:  "Разделяй,
чтобы властвовать".
   Генрих IV, осаждая Париж, приказывал бросать через стены города  хлеб
и другие съестные припасы; кардинал же приказал подбрасывать  письма,  в
которых он разъяснял ларошельцам, насколько поведение их начальников не-
справедливо, эгоистично и жестоко. У этих начальников хлеба было в  изо-
билии, но они не раздавали его населению; они придерживались правила  (у
них тоже были свои правила), что неважно, если умрут женщины, старики  и
дети, лишь бы мужчины, обязанные защищать стены  их  города,  оставались
здоровыми и полными сил. К тому времени правило это, правда, не получило
еще всеобщего применения, но, то ли вследствие бессилия жителей ему про-
тиводействовать, то ли вследствие их самопожертвования, превратилось уже
из теории в практику; подметные письма кардинала подорвали  веру  в  его
неоспоримость; письма напоминали мужчинам, что обреченные на смерть  де-
ти, женщины и старики - их сыновья, жены и отцы, что было бы  справедли-
вее, если бы все разделяли общее бедствие, и тогда одинаковое  положение
приводило бы жителей к единодушным решениям.
   Эти подметные письма произвели как раз то действие, какого  и  ожидал
их составитель: склонили многих жителей вступить в сепаратные переговоры
с королевской армией.
   Но в то самое время, когда кардинал  уже  видел,  что  испытанное  им
средство приносит плоды, и радовался, что пустил его в ход, один из  жи-
телей Ла-Рошели, который сумел перейти линию королевских войск, - одному
богу известно, как ему удалось обмануть бдительность  Бассомпьера,  Шом-
берга и герцога Апгулемского, за которыми,  в  свою  очередь,  бдительно
надзирал кардинал, - один из жителей Ла-Рошели, говорим мы, пробрался  в
город прямо из Портсмута и сообщил, что он видел там внушительный  флот,
готовый отплыть не позже как через неделю. Больше того: Бекингэм извещал
мэра, что наконец будет заключен великий союз против Франции и во  Фран-
цузское королевство  одновременно  вторгнутся  английские,  испанские  и
австрийские войска. Это письмо публично читалось на всех площадях  горо-
да, копии с него были вывешены на перекрестках улиц, и даже те, кто  на-
чал уже переговоры с королевской армией,  прервали  их,  решившись  дож-
даться столь торжественно обещанной помощи.
   Это неожиданное обстоятельство возбудило  у  Ришелье  прежнее  беспо-
койство и невольно заставило его снова обратить взоры по ту сторону  мо-
ря.
   Между  тем  королевская  армия,  которой  были  чужды   тревоги   его
единственного и настоящего главы, вела веселую жизнь. И съестных  припа-
сов, и денег в лагере было вдоволь; все части соперничали друг с  другом
в удальство и различных забавах. Хватать шпионов и вешать их, устраивать
рискованные экспедиции на дамбу и на море, затевать  самые  безрассудные
предприятия и хладнокровно выполнять их - вот в чем армия проводила  все
время и что помогало ей коротать дни, долгие не только для  ларошельцев,
терзаемых голодом и мучительным ожиданием, но  и  для  кардинала,  столь
упорно блокировавшего их.
   Кардинал, вечно разъезжавший верхом, как рядовой кавалерист, окидывал
задумчивым взглядом эти нестерпимо медленно, как ему казалось, подвигав-
шиеся укрепления, возводимые под его руководством инженерами, которых он
выписал со всех концов Франции. Если  при  его  объездах  ему  случалось
встретить мушкетера из полка де Тревиля, он  иногда  подъезжал  к  нему,
внимательно вглядывался и, не признав в нем ни одного из  наших  четырех
друзей, направлял на что-нибудь другое свой проницательный взгляд.
   Однажды, томясь смертельной скукой, не надеясь больше на переговоры с
городом и все еще не получая известий из Англии, кардинал выехал из дому
в сопровождении только Каюзака и Ла Удиньера, выехал  без  всякой  цели,
лишь затем, чтобы прокатиться. Он ехал вдоль песчаного берега,  предава-
ясь необъятным мечтам и созерцая необъятный простор океана.  Неторопливо
поднявшись на холм, он увидел невдалеке за изгородью семь человек, кото-
рые лежали и грелись в лучах солнца, редко проглядывающего в  это  время
года, причем вокруг них валялись пустые бутылки. Четверо из  этих  людей
были наши мушкетеры, приготовившиеся слушать чтение письма,  только  что
полученного одним из них. Это письмо было настолько важно, что из-за не-
го они оставили карты и кости, разложенные на барабане.
   Трое остальных были заняты тем, что снимали смолу с  горлышка  огром-
ной, оплетенной соломой бутыли колиурского вина; это  были  слуги  наших
молодых людей.
   Кардинал, как мы уже сказали, был в мрачном расположении духа, а ког-
да он впадал в него, ничто так не усиливало его угрюмость,  как  веселье
других. К тому же у него было странное предубеждение: он всегда  вообра-
жал, что причиной веселости других было как раз то, что печалило его са-
мого. Сделав Каюзаку и Ла Удиньеру знак остановиться, кардинал  спешился
и направился к подозрительным весельчакам, надеясь, что благодаря заглу-
шавшему его шаги песку и укрывавшей его изгороди ему удастся  подслушать
несколько слов из разговора, казавшегося ему крайне интересным.  Очутив-
шись в десяти шагах от изгороди, он узнал выговор гасконца, а так как он
еще раньше разглядел, что это были мушкетеры, то больше  не  сомневался,
что трое остальных были те, кого называли  неразлучными  приятелями,  то
есть Атос, Портос и Арамис.
   Легко можно представить себе, насколько  его  желание  расслышать  их
разговор усилилось от этого открытия; глаза его приняли странное выраже-
ние, и он кошачьей походкой подкрался к изгороди. Но  едва  ему  удалось
уловить несколько неясных звуков, без всякого определенного смысла,  как
вдруг громкий, отрывистый возглас заставил его вздрогнуть и привлек вни-
мание мушкетеров.
   - Офицер! - крикнул Гримо.
   - Вы, кажется, заговорили, негодяй! - сказал Атос,  приподнимаясь  на
локте и устремляя на Гримо сверкающий взор.
   Гримо не прибавил больше ни слова и только протянул указательный  па-
лец по направлению к изгороди, возвещая этим жестом приход  кардинала  и
его свиты.
   Одним прыжком мушкетеры очутились на ногах и почтительно поклонились.
   Кардинал, по-видимому, был взбешен.
   - Кажется, господа мушкетеры велят караулить себя! - заметил он. - Уж
не подходит ли сухим путем англичане? Или мушкетеры считают себя старши-
ми офицерами?
   - Ваша светлость... - ответил Атос, так как среди общего смятения  он
один сохранил то спокойствие и хладнокровие настоящего вельможи, которое
никогда его не покидало, - ваша светлость, мушкетеры, когда они не несут
службы или когда их служба окончена, пьют и играют в кости,  и  они  для
своих слуг - офицеры очень высокого ранга.
   - Слуги! - проворчал кардинал. - Слуги, которым приказано  предупреж-
дать своих господ, когда кто-нибудь проходит мимо, уже не слуги, а часо-
вые.
   - Ваше высокопреосвященство, однако, сами видите, что если бы  мы  не
приняли этой предосторожности, то, чего доброго, упустили бы случай зас-
видетельствовать вам ваше почтение и принести благодарность за оказанную
милость - за то, что вы соединили нас всех вместе... Д'Артаньян, -  про-
должал Атос, - вы сейчас только говорили о вашем  желании  найти  случай
выразить его светлости вашу признательность: случай  представился,  вос-
пользуйтесь же им.
   Эго было сказано с невозмутимым хладнокровием, отличавшим Атоса в ми-
нуты опасности, и с крайней вежливостью, делавшей его в иные минуты  бо-
лее величественным, чем прирожденные короли.
   Д'Артаньян подошел и пробормотал несколько благодарственных слов, ко-
торые быстро замерли у него на языке под угрюмым взглядом кардинала.
   - Все равно, господа... - заговорил Ришелье, которого замечание  Ато-
са, по видимому, нисколько не отклонило от его  первоначального  намере-
ния, - все равно, господа, я не люблю,  чтобы  простые  солдаты,  потому
только, что они имеют преимущество служить  в  привилегированной  части,
разыгрывали знатных вельмож: они должны соблюдать такую  же  дисциплину,
как и все.
   Атос предоставил кардиналу договорить до конца эту фразу и, поклонив-
шись в знак согласия, ответил:
   - Надеюсь, ваша светлость, что мы ничем не  нарушили  дисциплины.  Мы
сейчас не несем службы и думали, что можем располагать  своим  временем,
как нам заблагорассудится. Если вашему высокопреосвященству угодно будет
осчастливить нас каким-нибудь  особым  пр