сли зрелый  человек  во
цвете лет или изнуренный годами старец находят в несчастии  вечную  пищу
для скорби, то юноша, пораженный внезапно свалившимся горем, обессилива-
ет в криках, в неравной борьбе и тем скорее дает повергнуть себя не зна-
ющему пощады врагу, с которым он вступил в поединок. Но будучи  повержен
им наземь, он больше уже не страдает.
   Людовик был укрощен в какие-нибудь четверть часа; он перестал сжимать
кулаки и сжигать своим взглядом неодолимые образы  своей  ненависти,  он
перестал обвинять яростными словами Фуке и Луизу. От  бешенства  перешел
он к отчаянью и от отчаянья к полной расслабленности.
   После того как он у себя на кровати метался и  бился  в  конвульсиях,
его бессильные руки застыли по обе стороны туловища. Его голова  замерла
на отделанных кружевами подушках, его истомленное тело время от  времени
вздрагивало, пронизываемое легкими судорогами, из его  груди  вырывались
теперь уже редкие вздохи.
   Бог Морфей, самодержавный владыка этих покоев, названных его  именем,
приковал к себе распухшие от гнева и слез глаза короля, бог Морфей  осы-
пал его маками, которыми были полны его руки, и Людовик в  конце  концов
спокойно смежил веки и заснул.
   Тогда ему показалось, как это часто бывает в первом, нежном и  легком
сне, в котором тело как бы повисает над ложем, а душа - над землей,  ему
показалось, что бог Морфей, написанный на плафоне, смотрит на него  сов-
сем человеческими глазами; что-то блестело и шевелилось под куполом; рой
мрачных снов в одно мгновение сдвинулся в сторону, и показалось  челове-
ческое лицо, с рукой, прижатой к  губам,  задумчивое  и  созерцающее.  И
странное дело - этот человек был до того схож с  королем,  что  Людовику
даже почудилось, будто он видит  себя  самого,  отраженного  в  зеркале.
Только лицо, которое видел Людовик, выражало глубокую скорбь и печаль.
   Потом ему показалось, будто купол понемногу удаляется от него и алле-
горические фигуры и их атрибуты, написанные Лебреном, темнеют, постепен-
но уменьшаясь в размерах. Мягкое, ровное, покачивающее движение, похожее
на движение корабля, плывущего по  волнам,  сменило  недавнюю  неподвиж-
ность. Король, по-видимому, грезил во сне, и в этом сне золотая  корона,
увенчивающая собою полог, удалялась, равно как  купол,  с  которого  она
свешивалась, так что крылатый гений, обеими  руками  поддерживавший  эту
корону, казалось, напрасно звал ускользавшего вниз короля.
   Кровать продолжала спускаться все ниже и ниже.  Людовик  с  открытыми
глазами отдавался этой жестокой галлюцинации. Освещение королевских  по-
коев стало тускнеть, и наконец что-то  мрачное,  холодное,  необъяснимое
окружило короля со всех сторон. Ни фресок, ни золота, ни полога из тяже-
лого бархата, но тускло-серые стены и все более непроницаемый сумрак.  А
кровать все опускалась, и через минуту, которая показалась  королю  веч-
ностью, она пребывала уже в каком-то черном и холодном пространстве. Там
наконец она замерла на одном месте.
   Король видел свет своей комнаты, по теперь он казался ему таким,  ка-
ким из глубокого колодца бывает виден солнечный свет.
   "Меня мучает кошмар! - подумал Людовик. - Пора  проснуться!  Итак,  я
просыпаюсь!"
   Каждому доводилось испытывать то ощущение, о котором мы говорим;  нет
никого, кто бы посреди душащего его кошмара не сказал себе, направляемый
светом сознания, не угасающего в глубине мозга, когда все другие способ-
ности человека погружаются в полную тьму, нет никого, кто бы  не  сказал
себе: "Это все пустяки, это - сон".
   Это же сказал себе и Людовик XIV, но, произнеся  "я  просыпаюсь",  он
заметил, что не только не спит, но что у него открыты глаза. Он  посмот-
рел по сторонам. Справа и слева увидел он двух вооруженных людей в широ-
ких плащах и в масках.
   Один из них держал в руке небольшой фонарь, и его луч  освещал  сцепу
до того мрачную, что никакой король не мог бы представить себя  участни-
ком чего-либо подобного.
   Людовик решил, что сон его продолжается и что  достаточно  шевельнуть
рукой или заговорить, как сон тотчас же оставит его; он вскочил с крова-
ти и обнаружил, что у него под ногами сырая земля.  Тогда,  обращаясь  к
тому, у кого был фонарь, он заговорил:
   - Что это, сударь, и кто выдумал подобную шутку?
   - Это не шутка, - ответил глухим голосом человек с фонарем.
   - Вы люди господина Фуке? - спросил немного озадаченный этим  ответом
король.
   - Не важна, кому мы служим, - произнес таинственный призрак. -  Вы  в
пашем распоряжении, вот и все.
   Король скорее нетерпеливо, чем в страхе, обернулся ко второй маске.
   - Если это комедия, - сказал он, - то передайте господппу Фуке, что я
считаю ее неприличной и требую, чтобы ее немедленно прекратили.
   Вторая маска, к которой на этот раз обратился король, был человек ог-
ромного роста и могучего телосложения. Он стоял прямо и неподвижно,  как
глыба мрамора.
   - Что же вы? - крикнул король, топнув ногой. - Почему вы молчите? По-
чему не отвечаете мне?
   - Мы и не станем вам отвечать, любезнейший, - произнес великан зычным
голосом, - нам нечего вам отвечать, кроме разве того, что  вы  первейший
среди несносных и что господин Коклен де Вольер забыл вывести ваз в сво-
ей пьесе.
   - Но чего же в конце концов хотят от меня? - гневно крикнул  Людовик,
скрещивая на груди руки.
   - Вы узнаете это несколько позже, - ответил человек с фонарем.
   - Но где же я все-таки нахожусь?
   - Взгляните.
   Людовик осмотрелся еще раз, но при свете фонаря он увидел только  сы-
рые стены, на которых кое-где можно было заметить серебристый след слиз-
ня.
   - О, так это тюрьма!
   - Нет, подземелье.
   - И оно ведет?..
   - Извольте следовать за нами.
   - Я не сойду с этого места.
   - Если вы станете бунтовать, мои юный дружочек, - ответил тот, кто  с
виду был более сильным, - я возьму и закатаю вас в плащ, и если  вы  за-
дохнетесь в нем, то, честное слово, тем хуже для вас!
   Произнося эти слова, он приподнял плащ,  которые  угрожал  королю,  и
выставил из-под него такую ручищу, что ее не прочь был бы иметь сам  Ми-
лоп из Кротоны, особенно в тот роковой день, когда ему пришла  в  голову
столь неудачная мысль расщепить руками последний дуб в его жизни.
   Король испугался насилия. Он понимал, что люди, во власти которых  он
оказался, зашли так далеко, что теперь уже не отступят и свое дело дове-
дут до конца. Он покачал головой и молвил:
   - По-видимому, я попал в руки убийц. Пошли!
   Люди в масках ничего не ответили. Тот, что был  с  фонарем,  двинулся
первым, за ним шел король, вторая маска следовала за королем. Так  мино-
вали они длинную и извилистую галерею с таким количеством лестниц, кото-
рое встречается только в таинственных и мрачных  дворцах  Анны  Радклиф.
Несколько раз в этих переходах и закоулках король слышал над своей голо-
вой шум текущей воды. Наконец они добрались до длинного  коридора,  кон-
чавшегося железной дверью. Человек с фонарем отомкнул ее одним  из  клю-
чей, висевших у его пояса, - их бряцание  король  слышал  на  протяжении
всего пути.
   Когда дверь отворилась и ворвался свежий воздух, Людовик почувствовал
аромат, которым благоухают деревья после знойного летнего дня. На  мгно-
вение он в колебании остановился, но могучий страж, следовавший за  ним,
вытолкнул его из подземного коридора.
   - Спрашиваю еще раз, - сказал Людовик, обернувшись к тому, кто  дерз-
нул коснуться рукой короля, - что же вы собираетесь  сделать  с  королем
Франции?
   - Постарайтесь забыть это слово, - ответил не допускающим  возражений
тоном человек с фонарем.
   - За слова, только что произнесенные вами, вы подлежите  колесованию,
- добавил великан, гася фонарь, врученный ему товарищем, - впрочем,  его
величество чересчур милостив.
   Услышав эту угрозу, Людовик сделал столь резкое и неожиданное  движе-
ние, что можно было подумать, будто он хочет бежать,  но  на  плечо  ему
легла рука великана, пригвоздившая его к месту.
   - Куда же мы идем наконец? - спросил король.
   - Пойдемте, - ответил первый из его спутников и даже с некоторою поч-
тительностью повел своего пленника к карете, спрятанной между деревьями.
   Две лошади с путами на ногах были привязаны недоуздками к низко  сви-
савшим ветвям огромного дуба.
   - Входите, - сказал тот же человек, открывая дверцу кареты и  опуская
подножку.
   Король повиновался и сел в глубине кареты.
   В то же мгновение дверца захлопнулась, и он остался в  темной  карете
наедине со своим провожатым. Что до гиганта, то он разрезал недоуздки  и
путы на ногах лошадей, заложил карету и сел на  козлы.  Лошади  с  места
взяли крупною рысью, и вскоре карета достигла парижской  дороги.  В  Се-
нарском лесу их ожидала подстава. И здесь лошади были  привязаны  к  де-
ревьям. Человек, сидевший на козлах, сойдя на землю, торопливо  перепряг
и быстро поехал дальше. В Париж они прибыли около трех часов пополуночи.
   Карета въехала в Сент-Антуанское предместье. Крикнув часовому:  "При-
каз короля", - кучер миновал ворота Бастилии и остановил взмыленных  ло-
шадей у крыльца коменданта. Тотчас же прибежал дежурный сержант.
   - Разбудить коменданта, - приказал кучер громовым голосом.
   В карете по-прежнему царила мертвая тишина. Через десять минут на по-
роге своей квартиры в туфлях и халате появился г-н де Безмо.
   - Что это, - спросил он, - кого вы еще привезли?
   Первый человек в маске открыл дверцу кареты и сказал  что-то  на  ухо
кучеру. Тот немедленно сошел с козел, взял мушкет, который лежал у  него
в ногах, и приставил дуло его к груди пленника.
   - Стреляйте при первой попытке заговорить! - добавил  во  весь  голос
первый, выходя из кареты.
   - Хорошо, - ответил второй.
   Затем тот, кто сопровождал короля, поднялся по ступеням лестницы, где
его ожидал комендант.
   - Господин д'Эрбле! - вскричал Безмо.
   - Шш... - остановил его Арамис. - Войдем к вам.
   - О боже мой, боже мой! Что вас привело в такой час?
   - Ошибка, дорогой господин де Безмо, -  спокойно  отвечал  Арамис.  -
По-видимому, вы были правы.
   - По поводу чего?
   - В связи с этим приказом об освобождении вашего узника.
   - Объясните мне, сударь, нет, извините, я хотел сказать: монсеньер, -
лепетал комендант, задыхаясь от ужаса и изумления.
   - Это проще простого: вы, разумеется, помните, что вам прислали  при-
каз об освобождении,
   - Да, да! Об освобождении Марчиали.
   - Так вот, мы решили, что этот приказ имеет в виду Марчиали,  не  так
ли?
   - Конечно! Впрочем, вы помните, ведь я сомневался, ведь  я  не  хотел
отпускать его, и это вы принудили меня выполнить этот приказ.
   - О, какое неподходящее слово употребили вы,  дорогой  господин  Без-
мо... я предложил, вот и все.
   - Предложили, да, да, предложили передать его вам, и вы увезли его  в
вашей карете.
   - Так вот, дорогой мои Безмо, это была ошибка. Ее обнаружили в минис-
терстве, и я привез королевский приказ освободить...  Сельдона,  знаете,
того самого беднягу шотландца.
   - Сельдона? Но на этот раз вы и впрямь уверены?..
   - Черт возьми! Читайте-ка сами, -  добавил  Арамис,  передавая  Бечмо
приказ.
   - Но это тот самый приказ... Я его уже видел, держал в руках...
   - Неужели?
   - Я же говорил вам об этом... И чернильное пятно... да, я узнаю его.
   - Не знаю, тот ли это приказ или другой, но, как бы то ни было, я вам
вручаю его.
   - А как же другой?
   - Какой другой?
   - Марчиали?
   - Я передам вам сейчас и его.
   - Но мне этого недостаточно. Чтобы принять его, мне нужен новый  при-
каз.
   - Не говорите таких вещей, дорогой Безмо. Вы  рассуждаете  как  дитя.
Где у вас приказ об освобождении Марчиали?
   Безмо побежал к своему сундуку и вынул приказ. Арамис взял его из рук
коменданта, не торопясь разорвал на четыре части, поднес их  к  лампе  и
сжег.
   - Но что же вы делаете! - закричал перепуганный насмерть Безмо.
   - Поразмыслите над создавшимся положением, дорогой комендант, -  ска-
зал с невозмутимым спокойствием Арамис. - У вас больше нет приказа,  ко-
торый оправдывает освобождение Марчиали.
   Боже мой! Нет! И все же я погиб, да, да, я погиб!
   Но совсем нет, ведь я отдаю вам Марчиали назад, таким образом получа-
ется, как будто он вовсе и не выходил из Бастилии.
   - Ах! - воскликнул комендант, который  окончательно  потерял  способ-
ность соображать.
   - Конечно! И вы сразу же запрете его.
   - Еще бы!
   - И вы отдадите мне этого... ну как его там... Сельдона, которого ос-
вобождает новый приказ. Таким образом, ваша отчетность  будет  в  полном
порядке. Понимаете?
   - Я... я...
   - Вы поняли, - перебил Безмо Арамис. - Вот и отлично.
   Безмо умоляюще сложил руки.
   - Но ради чего, взяв у меня Марчиали, вы привозите его снова ко  мне?
- воскликнул несчастный, совершенно растерявшийся комендант.
   - Для такого друга, для такого слуги, как вы, нет секретов.
   И Арамис наклонился к уху Безмо.
   - Вы знаете, - шепнул он, - какое необыкновенное сходство между  этим
несчастным и...
   - Королем, да!
   - Так вот первое, на что употребил Марчиали свою свободу: он стал ут-
верждать, что он король Франции.
   - Вот негодяй! - воскликнул Безмо.
   - Он надел на себя такой же костюм, какой был на  его  величестве,  и
стал выдавать себя за короля Людовика Четырнадцатого.
   - Боже мой!
   - Вот почему я и привез его к вам, дорогой комендант. Он  безумен,  и
своим бредом он спешит поделиться со всеми.
   - Что же делать?
   - Все обстоит очень просто: не давайте ему общаться с кем  бы  то  ни
было. Вы понимаете, что, когда его бред стал  известен  его  величеству,
который сжалился над ее несчастьем и был вознагражден  за  свою  доброту
черной неблагодарностью, король пришел в ярость. И вот  теперь  -  хоро-
шенько запомните это, дорогой господин де Безмо, так  как  это  касается
вас самым непосредственным образом, - теперь всякому, кто даст  ему  об-
щаться с кем бы то ни было, кроме меня или самого  короля,  не  миновать
смертной казни. Вы слышите, мой милый Безмо, - смертной казни!
   - Слышу, слышу, черт подери!
   - А теперь спуститесь и отведите этого бедного малого в  его  камеру,
если только не считаете нужным, чтобы он поднялся к вам.
   - Зачем?
   - Да, вы правы. Полагаю, что лучше сразу же посадить его  под  замок,
разве не так?
   - Еще бы!
   - В таком случае, друг мой, пошли...
   Безмо велел бить в барабан и звонить в колокол, предупреждая по заве-
денному здесь порядку о том, чтобы все входили в  свои  помещения,  дабы
избежать встречи с таинственным узником. Затем, когда проходы были  рас-
чищены, он сам подошел к карете за арестантом. Портос,  верный  приказу,
продолжал держать мушкет у груди пленника.
   - А, вот вы где, негодяй! - воскликнул Безмо, увидев короля. -  Хоро-
шо, хорошо!
   И тотчас же, велев королю покинуть карету, он повел его в сопровожде-
нии Портоса, не снимавшего маски, и Арамиса, снова ее надевшего, во вто-
рую Бертодьеру и открыл дверь той самой камеры, в которой на  протяжении
восьми лет томился Филипп.
   Король вошел в каземат без единого слова. Он был растерян и бледен.
   Безмо закрыл дверь, дважды повернул ключ в замке и, подойдя к  Арами-
су, прошептал ему на ухо:
   - Сущая правда, он очень похож на его величество, но все же  не  так,
как вы утверждаете.
   - Так что вас уж, во всяком случае, на такой подмене не проведешь?
   - Что вы, что вы!
   - Вы бесценный человек, дорогой мой Безмо, - сказал Арамис. -  А  те-
перь освобождайте Сельдона.
   - Верно, я и забыл... Я сейчас отдам приказание...
   - Ба! Вы успеете сделать это и завтра.
   - Завтра? Нет, нет, сию же минуту! Избави боже затягивать это дело.
   - Ну, идите по вашим делам, а меня ожидают мои" Но, надеюсь, вы поня-
ли все до конца, не так ли?
   - Что я должен понять?
   - Что никто не войдет к узнику без приказа его величества -  приказа,
который привезу вам я сам.
   - Да, прощайте, монсеньер.
   Арамис вернулся к своему товарищу.
   - Поехали, друг Портос, в Во! И поскорее.
   - До чего же чувствуешь себя легким, когда верно послужишь своему ко-
ролю и тем самым спасешь свою род пну, - засмеялся довольный  Портос.  -
Лошадям нечего будет тащить. Поехали.
   И карета, освободившись от пленника, который  действительно  мог  ка-
заться Арамису чрезмерно тяжелым, миновала подъемный мост, который  тот-
час же поднялся за ней снова, и оказалась вне пределов Бастилии.


   XLV
   НОЧЬ В БАСТИЛИИ

   Страдание в этой жизни соразмерно с силами человека. Мы отнюдь не со-
бираемся утверждать, что бог неизменно соразмеряет ниспосылаемое им  че-
ловеку несчастье с силами этого человека; подобное утверждение  было  бы
не вполне точным, поскольку тем же богом  дозволена  смерть,  являющаяся
единственным выходом для души, которой невмоготу  пребывать  в  оболочке
тела Итак, страдание в этой жизни Соразмерно с силами человека Это  зна-
чит, что при равном несчастии слабый страдает больше, нежели сильный. Но
что же придает человеку силу? Закалка, привычка и опыт. Мы не станем ут-
руждать себя доказательством этого; это аксиома как  в  отношении  нашей
душевной жизни, так и нашего естества.
   Когда молодой король, потеряв всякое представление о  действительнос-
ти, растерянный и разбитый, понял, что его ведут в одну из камер  Басти-
лии, он решил, что смерть во многих отношениях схожа со сном, что и  она
полна разнообразных видений. Он вообразил, будто его кровать в замке  Во
провалилась сквозь пол и вслед за тем он умер; он вообразил,  что  он  -
это покойный Людовик XIV, продолжающий видеть все те же ужасы, невозмож-
ные для него в жизни и называемые низложением с трона, тюрьмой и всевоз-
можными оскорблениями некогда всемогущего государя.
   Наблюдать в качестве призрака,  сохраняющего  ощущение  своего  тела,
свои собственные мучения, томиться, тщетно стараясь постигнуть  непости-
жимую тайну, где действительность, а где лишь ее  подобие,  видеть  все,
слышать все, все понимать" отчетливо помнить мельчайшие подробности сво-
их последних минут - разве это не пытка, пытка  тем  более  невыносимая,
что она может быть вечною?
   - Не есть ли это то самое, что зовется вечностью, адом? - шептал  Лю-
довик XIV в то мгновение, когда за пим закрылась дверь, запираемая  Без-
мо.
   Он не проявил ни малейшего интереса к окружающей  его  обстановке  и,
прислонившись спиной к стене, окончательно проникся мыслью о том, что он
умер; он зажмурил глаза, чтобы не увидеть чего-нибудь еще худшего.
   "Но все-таки как же произошла моя смерть? - спрашивал он себя, подда-
ваясь безумию. - Не спустили ли эту  кровать  при  помощи  какого-нибудь
приспособления? Нет, нет - когда она начала опускаться, я не  почувство-
вал ни сотрясения, ни толчка... А не отравили ли меня  во  время  обедав
или, кто знает, не обкурили ли отравленною свечой, как мою прабабку Жан-
ну д'Альбре?"
   Вдруг холод камеры пронизал плечи Людовика.
   "Я видел, - продолжал - он, - я видел моего отца мертвым на той самой
кровати, на которой он всегда спал; на нем было королевское одеяние. Это
бледное лицо с заострившимися чертами, эти застывшие, некогда столь под-
вижные руки, эти вытянутые, похолодевшие ноги, - нет, ничто не  говорило
о сне, полном видений. А ведь бог должен был бы наслать  на  него  целые
полчища снов, на него, чьей смерти предшествовало  столько  других,  ибо
сколь многих он сам послал на смерть!
   Нет, этот король по-прежнему был королем, он царил на  смертном  одре
так же, как на своем бархатном троне. Он не отрекся от свойственного ему
величия. Бог, ниспославший на него кару, не может наказывать и меня,  не
сделавшего ничего противного его заповедям".
   Странный шум привлек внимание молодого человека. Он посмотрел и  уви-
дел на каминной доске под громадной грубою фреской, изображавшей  распя-
тие, огромную крысу, грызшую хлебную корку и смотревшую на нового посто-
яльца камеры умным и любознательным взглядом.
   Корол