и пальцами бумага порвалась надвое.
   Спрятав оба куска за пазуху, я начал подниматься наверх. Упираясь но-
гами в стенку колодца, подтягиваясь при помощи веревки, ловкий,  сильный
и подстегиваемый к тому же необходимостью торопиться, я достиг края  ко-
лодца и, вылезая, облил его стекавшей с меня водой.
   Выскочив со своей добычею из колодца, я пустился бежать по освещенной
солнцем дорожке и достиг глубины сада, где разросшиеся деревья образова-
ли своего рода лесок. Там-то я и хотел укрыться.
   Но едва я вошел в это убежище, как прозвонил колокол.  Это  означало,
что открывают ворота, что возвращается мой гувернер и что я добрался сю-
да вовремя. Я рассчитал, что пройдет не меньше  десяти  минут,  пока  он
найдет меня, - это при том условии, что, догадавшись, где я, он сразу же
направится прямо ко мне, а может быть, и все двадцать, если ему придется
заняться поисками.
   Этого было достаточно, чтобы успеть прочитать драгоценную  бумагу.  Я
поспешно приложил друг к другу обо части ее;  буквы  стали  уже  расплы-
ваться, но тем не менее мне удалось разобрать написанное.
   - И что же вы там прочли, монсеньер? - спросил глубоко заинтересован-
ный Арамис.
   - Достаточно, чтобы узнать, что мой гувернер был дворянином, а  Перо-
нетта, не будучи важною дамой, была все же не простая служанка. Наконец,
я узнал, что и я сам не совсем темного происхождения,  -  ведь  королева
Анна Австрийская и первый министр кардинал Мазарини опекали меня с такою
заботливостью.
   Молодой человек остановился; он был слишком взволнован.
   - Ну а дальше? Что было дальше? - поторопил его Арамис.
   - Было, сударь, что рабочий, - ответил молодой человек, - ничего, ко-
нечно, не обнаружил в колодце, хотя и обыскал его со всей тщательностью;
было, что края колодца, облитые водой, обратили на себя  внимание  моего
гувернера; было, что я не успел обсохнуть на солнце, и  Перонетта  сразу
увидела, что я в мокрой одежде; было, наконец, и то, что я  заболел  го-
рячкой от купания в студеной воде и волнения, порожденного во мне  моими
открытиями, и моя болезнь сопровождалась бредом, в котором  я  рассказал
обо всем, так что, руководствуясь  моими  же  собственными  признаниями,
сделанными в бреду, мой гувернер нашел в изголовье кровати  оба  обрывка
письма, написанного рукою королевы.
   - Ах, - вздохнул Арамис, - теперь я понимаю решительно все.
   - Все дальнейшее - не более как мои домыслы. Бедные люди, надо  пола-
гать, не посмели скрыть происшедшего, написали обо всем королеве и  отп-
равили ей разорванное письмо.
   - После чего, - добавил Арамис, - вас забрали и поместили в Бастилию.
   - Как видите.
   - А услужившие вам исчезли?
   - Увы!
   - Не будем больше думать о мертвых, -  сказал  Арамис,  -  посмотрим,
можно ли сделать что-нибудь для живого. Вы  сказали,  что  смирились  со
своей участью. Так ли?
   - Я и сейчас готов повторить то же самое.
   - И вы не стремитесь к свободе?
   - Я уже ответил на этот вопрос.
   - Вам не ведомы ни честолюбие, ни сожаление, ни мысли о жизни на  во-
ле?
   Молодой человек ничего не ответил.
   - Почему вы молчите? - спросил Арамис.
   - Мне кажется, что я сказал вам достаточно много и что теперь ваш че-
ред. Я устал.
   - Хорошо. Я повинуюсь вам, - согласился Арамис.
   Он весь как-то подобрался. Лицо его приняло торжественное  выражение.
Чувствовалось, что он подошел к наиболее важному моменту той роли, кото-
рую он должен был играть в тюрьме перед узником.
   - Мой первый вопрос... - начал Арамис.
   - Какой же? Говорите.
   - В доме, в котором вы обитали, не было ни одного зеркала, не так ли?
   - Что это такое? Я не знаю, что означает произнесенное вами слово;  я
никогда не слышал его.
   - Зеркалом называют предмет меблировки, отражающий  в  себе  все  ос-
тальные предметы; так, например, в стекле, подвергнутом  соответствующей
обработке, можно увидеть черты своего собственного лица  совершенно  так
же, как вы видите своими глазами черты моего.
   - Нет, в доме не было зеркала, - ответил молодой человек.
   Арамис огляделся вокруг и заметил:
   - Его нет и здесь; тут приняты те же предосторожности, что и там.
   - Какова же их цель?
   - Сейчас вы узнаете. А теперь простите меня; вы сказали, что вас обу-
чали математике, астрономии, фехтованию, верховой езде, но вы не  упомя-
нули истории.
   - Иногда мой воспитатель рассказывал мне о деяниях Людовика  Святого,
Франциска Первого и Генриха Четвертого.
   - И это все?
   - Приблизительно все.
   - И здесь я усматриваю тот же расчет: подобно  тому  как  вас  лишили
зеркал, отражающих окружающие предметы, вас лишили  также  знакомства  с
историей, отражающей прошлое. Со времени вашего заключения вам запретили
к тому же книги; таким образом, вам неизвестны  многочисленные  события,
зная которые вы могли бы объединить в нечто  цельное  ваши  разрозненные
воспоминания и различные побуждения вашей души.
   - Это верно, - сказал молодой человек.
   - Выслушайте меня: я коротко расскажу вам о  том,  что  произошло  во
Франции за последние двадцать три или двадцать четыре года,  то  есть  с
вероятной даты вашего рождения на свет божий, то есть  с  того  момента,
который представляет для вас особенный интерес.
   - Говорите.
   На лице молодого человека снова появилось присущее  ему  серьезное  и
сосредоточенное выражение.
   - Знаете ли вы, кто был сыном Генриха Четвертого?
   - Я знаю, по крайней мере, кто был его преемником.
   - Откуда вы узнали об этом?
   - На монете тысяча шестьсот десятого года изображен Генрих Четвертый;
между тем на монете тысяча шестьсот двенадцатого года изображен уже  Лю-
довик Тринадцатый. На основании этого, поскольку вторую монету  отделяют
от первой только два года, я сделал вывод, что Людовик Тринадцатый, оче-
видно, и был преемником Генриха Четвертого.
   - Итак, - продолжал Арамис, - вы осведомлены о том, что последним ко-
ролем, царствовавшим до нашего короля, был Людовик Тринадцатый.
   - Да, осведомлен, - ответил молодой человек, слегка покраснев.
   - Это был государь с благородными намерениями, с широкими планами, но
выполнение их постоянно откладывалось из-за разных несчастий  и  борьбы,
которую пришлось  вести  его  первому  министру  Ришелье  с  французской
знатью. Он - я говорю о Людовике Тринадцатом - был человеком слабохарак-
терным. Умер он еще молодым и в печали.
   - Да, я знаю об этом.
   - Его долго терзала забота о престолонаследнике.  Для  государей  это
очень мучительная забота, ибо они должны думать не только о  том,  чтобы
оставить по себе добрую память, но и о том, чтобы их замыслы жили и пос-
ле их смерти и дело их было продолжено.
   - А разве Людовик Тринадцатый умер бездетным? -  спросил  с  усмешкой
узник.
   - Нет, но он долгое время был лишен радости быть  отцом;  он  слишком
долго предавался печали, что умрет, не оставив наследника. И  эта  мысль
ввергала его в отчаянье, как вдруг его супруга, королева Анна  Австрийс-
кая...
   Узник вздрогнул.
   - Знали ли вы, - перебил сам себя Арамис, - что супругу Людовика Три-
надцатого звали Анной Австрийской?
   - Продолжайте, - сказал молодой человек, не ответив на вопрос  Арами-
са.
   - Как вдруг, - рассказывал Арамис, - Анна Австрийская  объявила,  что
ожидает ребенка. Это известие вызвало всеобщую радость, и все молились о
счастливом разрешении королевы от бремени. Наконец пятого сентября тыся-
ча шестьсот тридцать восьмого года королева родила сына.
   Тут Арамис взглянул на своего собеседника, и ему показалось, что  тот
побледнел.
   - Вы сейчас услышите от меня, - предупредил юношу Арамис, -  историю,
которую в данное время могли бы поведать вам лишь  очень  немногие,  ибо
то, что я собираюсь сказать, считается тайной, умершей вместе с умершими
или погребенной в бездонных глубинах исповеди.
   - И вы откроете мне эту тайну? - спросил молодой человек.
   - О, - сказал Арамис с усмешкою в голосе, - я не думаю, что подвергаю
себя опасности, вверяя ее заключенному, не испытывающему никакого  жела-
ния покинуть Бастилию.
   - Я вас слушаю, сударь.
   - Так вот, продолжаю. Королева родила сына. Но в то самое время, ког-
да двор ликовал при этом известии, в то время, когда король, показав но-
ворожденного народу и знати, садился за стол,  чтобы  отпраздновать  это
радостное событие, у королевы, оставшейся в одиночестве, снова  начались
родовые схватки, и у нее родился еще один сын.
   - О, - произнес узник, проговариваясь, что он осведомлен  лучше,  чем
можно было предполагать на основании его слов. - Я думал, что брат коро-
ля родился лишь...
   Арамис покачал головой.
   - Погодите, будет продолжение.
   Узник нетерпеливо вздохнул и приготовился слушать.
   - Да, - сказал Арамис, - королева родила еще одного сына, второго сы-
на, которого приняла Перонетта, ее повивальная бабка.
   - Перонетта! - прошептал молодой человек.
   - Сразу же побежали за королем; ему на ухо сообщили о происшедшем; он
встал из-за стола и поспешил к королеве. Но на этот раз на лице  его  не
было выражения радости; напротив, оно  выражало  скорее  ужас.  Рождение
близнеца превратило его радость от рождения первого сына в  печаль,  ибо
(вы этого, конечно, не знаете) во Франции престол переходит  к  старшему
сыну, который и царствует после отца.
   - Я это знаю.
   - Между тем врачи и юристы высказывают предположение, что  отнюдь  не
бесспорно, будто старшим по законам бога и законам природы является тот,
кто первым вышел из материнского чрева.
   Приглушенный крик вырвался из груди узника; он стал  белее  простыни,
которой был накрыт.
   - Теперь вы поймете, - продолжал Арамис, - почему короля,  который  с
такой радостью увидел свое воспроизведение в новорожденном, охватило от-
чаяние, едва он подумал о том, что отныне у него не  один  наследник,  а
два, и что тот, кто появился на свет вторым и чье рождение осталось без-
вестным, станет, быть может, оспаривать права старшинства у другого, то-
го, кто родился на два часа раньше и кто вот уже два часа считается  за-
конным престолонаследником, и в этом случае одному богу ведомо, что про-
изойдет в будущем. Ведь может статься, что второй его сын, отвечая инте-
ресам или капризам какой-либо партии, посеет когда-нибудь в  королевстве
раздоры и братоубийственную войну, подрывая тем самым династию,  которую
ему подобало бы укреплять.
   - О, я понимаю, я все понимаю, - прошептал юноша.
   - Вот почему один из сыновей Анны Австрийской, подлейшим образом раз-
лученный со своим братом, подлейшим образом лишенный наследства и  обре-
ченный на прозябание в полнейшей безвестности, вот почему этот второй ее
сын бесследно исчез, и исчез так, что никто во Франции  ныне  не  знает,
существует ли он на свете, никто, кроме его родной матери...
   - Его матери, которою он покинут! - с отчаянием вскричал узник.
   - И еще дамы в черном с огненными лентами, - продолжал Арамис,  -  и,
наконец...
   - Вас, не так ли? И вы явились сюда, чтобы рассказать мне про это, вы
явились, чтобы разбудить в моей душе любопытство, ненависть,  честолюбие
и, кто знает, быть может, и жажду мести? Если вы тот, кого я ожидаю, ес-
ли вы человек, обещанный мне запиской, наконец, человек,  посланный  мне
самим богом, то у вас должен быть... портрет короля Людовика Четырнадца-
того, восседающего теперь на французском троне.
   - Вот этот портрет, - ответил епископ, подавая узнику великолепно ис-
полненную на эмали миниатюру с изображением гордого, прекрасного и  сов-
сем как живого Людовика Четырнадцатого.
   Узник жадно схватил портрет и впился в  него  глазами,  словно  хотел
навсегда запечатлеть его в своем сердце.
   - А теперь, монсеньер, вот вам и зеркало.
   Арамис предоставил узнику время, чтобы тот мог  разобраться  в  хаосе
своих мыслей.
   - Поразительно! Поразительно! - шептал юноша, пожирая глазами портрет
Людовика Четырнадцатого и свое собственное изображение в зеркале.
   - Что вы думаете об этом? - спросил Арамис.
   - Я думаю, что погиб, - сказал пленник, - я думаю, что король никогда
не простит мне моего рождения.
   - Что до меня, - проговорил епископ, устремив на узника  взгляд,  ис-
полненный преданности, - то я не знаю, кто же  король  -  тот  ли,  кого
изображает портрет, или тот, чье лицо отражается в этом зеркале.
   - Король, сударь, тот, кто сидит на троне, - грустно произнес молодой
человек, - король тот, кто не томится в тюрьме и  кто  может,  напротив,
заключать в нее по своей воле других. Королевская власть - это могущест-
во, это огромная сила, а я, как вы видите, совершенно бессилен.
   - Монсеньер, - сказал Арамис с такою почтительностью, с какой он  ни-
когда еще не обращался к своему собеседнику, - королем,  заметьте  себе,
будет, если вы того пожелаете, тот, кто, выйдя из тюрьмы,  сумеет  удер-
жаться на троне, на который его возведут преданные ему друзья.
   - Сударь, не искушайте меня, - горестно вздохнул узник.
   - Монсеньер, не впадайте в уныние, - настаивал Арамис. - Я привел вам
доказательства вашего королевского происхождения. Вникните в них, убеди-
те себя самого в том, что вы сын короля и король... и  потом  мы  начнем
действовать.
   - Нет, нет! Это немыслимо.
   - Пожалуй, что так, - иронически продолжал ваннский епископ,  -  если
вашему роду и впрямь  предначертано  самою  судьбой,  чтобы  королевские
братья, отстраненные от престола, были все, как один, принцами, лишенны-
ми отваги и чести, каким был, например, Гастон Орлеанский, ваш дядя, ко-
торый стоял во главе десяти заговоров против Людовика Тринадцатого, сво-
его брата.
   - Мой дядя Гастон Орлеанский устраивал заговоры против своего  брата?
- вскричал, ужаснувшись, принц. - Он устраивал эти заговоры с целью низ-
вергнуть его с престола?
   - Вот именно: только с этой целью и никакой иной.
   - Вы говорите что-то не то.
   - Я говорю сущую правду.
   - И у него... у Гастона Орлеанского были преданные друзья?
   - Столь же преданные, как я по отношению к вам.
   - Ну и что же, чего он добился? Его ждала неудача?
   - Да, он всякий раз терпел неудачу, и всякий раз это  происходило  по
его вине. И чтобы купить себе жизнь, нет, не жизнь, ибо жизнь  королевс-
кого брата священна, - чтобы обеспечить себе свободу, ваш дядя жертвовал
жизнью своих друзей, отдавая их на заклание одного за другим,  И  теперь
он - позор нашей истории и проклятье сотня благородных  семейств  нашего
королевства.
   - Понимаю вас, сударь, - заметил принц. -  Но  ответьте,  прошу  вас,
убил ли мой дядя своих друзей по слабости или он попросту предал их?
   - По слабости; впрочем, слабость  властителей  -  это  всегда  преда-
тельство.
   - Но разве нельзя потерпеть неудачу по незнанию или по неспособности?
Неужели вы думаете, что бедный узник, такой, как я, например,  воспитан-
ный не только вдали от двора, но и от всего света, неужели  вы  думаете,
что такой узник был бы в силах оказать помощь тем из своих друзей, кото-
рые попытались бы сослужить ему службу?
   И прежде чем Арамис успел ответить, он, охваченный неудержимым  поры-
вом, показавшим, с какой силой может бурлить его кровь, внезапно  вскри-
чал:
   - Мы говорим о друзьях! Но откуда же у меня, про которого  не  ведает
ни одна душа человеческая, могут взяться друзья? Ведь я не располагаю ни
свободой, ни деньгами, ни властью, ничем, что привлекает друзей!
   - Но мне кажется, ваше высочество, я имел честь предоставить  себя  в
ваше распоряжение.
   - О, не величайте меня этим титулом, сударь! Это насмешка, это неслы-
ханная жестокость! Не побуждайте меня думать о чем-либо ином, кроме  как
о стенах тюрьмы, в которой я заперт; позвольте мне любить или, по  край-
ней мере, безропотно переносить мое заключение я прозябание в  полнейшей
безвестности.
   - Монсеньер, монсеньер! Если вы еще раз повторите эти расхолаживающие
слова, если, получив доказательства своего  королевского  происхождения,
вы и впредь будете столь же малодушны, вялы, безвольны, я подчинюсь  ва-
шим желаниям и исчезну; я откажусь от мысли служить государю, которому я
жаждал оказать помощь и, в случае нужды, отдать свою жизнь.
   - Сударь! - воскликнул принц. - Прежде чем  заговорить  со  мною  обо
всем, о чем вы сейчас говорите, вам следовало задуматься, стоит ли  нав-
сегда нарушать покой моего сердца.
   - Но я к этому и стремлюсь.
   - Неужели, чтобы рассказать мне о величии, о могуществе, о  том,  что
меня ожидает престол, вам необходимо было  избрать  тюрьму?  Вы  хотите,
чтобы я поверил в мое блестящее будущее, но разве не таимся мы с вами во
мраке? Вы соблазняете меня славой, но не трепещем ли  мы,  как  бы  наши
слова не проникли за полог этой жалкой постели? Вы изображаете мне  все-
могущество, но не слышу ли я в коридоре шагов тюремщика и не  страшитесь
ли вы их еще больше, чем я? Чтобы хоть  немного  рассеять  мое  неверие,
извлеките меня из Бастилии; дайте вольного воздуха  моим  легким,  дайте
шпоры моим ногам, вложите меч в мои руки, и тогда... тогда мы начнем по-
нимать друг Друга.
   - Дать вам все это и еще много больше - в этом и состоит моя цель. Но
отвечает ли это вашим желаниям, монсеньер?
   - Слушайте, сударь, - перебил Арамиса принц. - Я знаю, что  в  каждой
галерее Бастилии находится стража, что на каждой двери -  замок,  что  у
всех рогаток - солдаты и пушки. Каким же образом сможете вы  обезвредить
стражу и заклепать пушки? Как сможете вы разбить замки и рогатки?
   - А каким образом, монсеньер, вы получили записку, извещавшую  вас  о
моем посещении?
   - Чтобы переправить записку, достаточно подкупить тюремщика.
   - Раз можно подкупить одного, значит, то же можно проделать и  с  де-
сятью.
   - Хорошо! Допускаю, что извлечь несчастного узника из Бастилии - вещь
не окончательно невозможная; допускаю, что  можно  найти  для  него  ка-
кое-нибудь укромное место, где его не смогут схватить королевские слуги;
допускаю, наконец, что можно обеспечить несчастному беглецу сносное  со-
держание где-нибудь в надежном убежище.
   - Монсеньер... - начал с улыбкою Арамис.
   - Допускаю, что отыщется человек, который все это сделает  для  меня,
хотя тут требуются силы, превышающие возможности человеческие.  Но  пос-
кольку вы утверждаете, что я принц королевской крови, что я - брат коро-
ля, каким образом сможете вы возвратить мне положение и могущество,  от-
нятые у меня моей матерью и  моим  братом?  И  поскольку  мне  предстоит
жизнь, исполненная борьбы и ненависти, каким образом сможете вы  сделать
меня победителем в этой борьбе, сделать недосягаемым для сонма моих вра-
гов? Ах, сударь, пораскиньте умом над этим! Нет, уж лучше поселите  меня
в какой-нибудь мрачной пещере, где-нибудь в лоне горы; доставьте мне ра-
дость прислушиваться на воле к шумам реки и полей, видеть на воле солнце
на лазоревом небе или небо, затянутое грозовыми тучами, - и этого с меня
будет достаточно. Не обещайте мне большего, ибо вы и  впрямь  не  можете
дать мне больше, и было бы преступлением тешить меня обманом, - ведь  вы
называете себя моим другом.
   Арамис слушал узника с глубоким вниманием.
   - Монсеньер, - произнес он после минутного размышления, - я  восхищен
столь искренним и столь непреклонным чувством, которое внушает  вам  эти
слова; я счастлив, что я сразу же распознал моего государя.
   - Погодите, погодите немного!.. Сжальтесь же надо  мной,  -  вскричал
принц, сжимая похолодевшими пальцами свой лоб, покрывшийся испариной,  -
не мучьте меня! Мне незачем быть королем, чтобы  быть  счастливейшим  из
людей.
   - Что до меня, монсеньер, то мне нужно, чтобы вы сделались королем, и
это нужно для счастья всего человечества.
   - Ах, - сказал принц, в котором снова заговорило  неверие,  вызванное
словами епископа, - в чем же человечество может упрекнуть моего брата?
   - Я забыл сказать, монсеньер, что, если вы соблаговолите предоставить
мне руководить вами и согласитесь сделаться наиболее могущественным  мо-
нархом на свете, вы будете служить