ак, если
пастух Тирсис делает иногда Аминтасу честь, называя его своим  другом  и
открывая ему сердце, то это исключительная  милость,  которую  последний
принимает как несказанное блаженство.
   - Все это, - перебила принцесса,  -  рисует  нам  полную  преданность
Аминтаса Тирсису, но у нас ведь нет портрета Аминтаса. Граф, не  льстите
ему, если угодно, нарисуйте его нам; я хочу видеть Аминтаса.
   Де Сент-Эньян повиновался, низко поклонившись невестке его  величест-
ва.
   - Аминтас, - сказал он, - немного  старше  Тирсиса.  этот  пастух  не
вполне обездолен природой; говорят даже что музы улыбнулись при его рож-
дении, как Геба улыбается молодости. Он не  имеет  притязания  блистать;
ему только хочется быть любимые, и, может быть, если бы его узнали хоро-
шенько, он не оказался бы недостойным любви.
   Эта последняя фраза, подкрепленная убийственным взглядом, была  обра-
щена прямо к мадемуазель де ТоннеШарант, которая, не дрогнув,  выдержала
атаку.
   Однако скромность и тонкость намека  произвели  хорошее  впечатление;
Аминтас пожал его плоды в виде рукоплесканий; даже голова самого Тирсиса
благожелательно кивнула в знак согласия.
   - Однажды вечером, - продолжал де Сент-Эньян, - Тирсис и Аминтас про-
гуливались по лесу, разговаривая о своих любовных страданиях.  Заметьте,
сударыни, что это уже рассказ дриады; ибо как иначе  можно  было  узнать
то, о чем беседовали Тирсис и Аминтас, двое самых скромных и  сдержанных
пастухов на земле? Итак, они вошли в самую густую часть леса с целью уе-
диниться и без помехи поверить друг другу свои горести, как вдруг  звуки
голосов поразили их слух.
   - Ах, ах! - раздались восклицания. - Это очень интересно.
   Тут принцесса, подобно бдительному генералу,  делающему  смотр  своей
армии, взглядом заставила подтянуться Монтале и де Тонне-Шарант, которые
уже изнемогали под бременем этих слишком прозрачных намеков.
   - Эти мелодичные голоса, - опять начал де Сент-Эньян, -  принадлежали
нескольким пастушкам, которые, в свою очередь, желали  насладиться  све-
жестью леса и, зная, что эта часть его уединенна, почти недоступна, соб-
рались там, чтобы обменяться мыслями об овчарне.
   Громкий взрыв хохота, еле заметная улыбка короля, взглянувшего на  де
Тонне-Шарант, - таков был результат последней фразы де Сент-Эньяна.
   - Дриада уверяет, - продолжал де Сент-Эньян, - что пастушек было  три
и что все они были молоды и красивы.
   - Их звали? - спокойно произнесла принцесса.
   - Как их звали? - переспросил де Сент-Эньян,  как  будто  возмущенный
этой нескромностью.
   - Ну да. Своих пастухов вы  назвали  Тирсис  и  Амитас;  назовите  же
как-нибудь пастушек.
   - О, принцесса, я не сочинитель, не трувер, как говорили когда-то;  я
просто пересказываю то, что сообщила дриада.
   - Как же ваша дриада называла этих пастушек? Какая у вас  непослушная
память. Разве эта дриада в ссоре с богиней Мнемозиной?
   - Принцесса, этих пастушек... но помните, что разоблачать имена  жен-
щин - преступление!
   - За которое женщина прощает вас, граф, при условии, чтобы вы открыли
нам имена пастушек.
   - Они назывались: Филис, Амарилис и Галатея.
   - Наконец-то! Стоило ожидать так долго, чтобы вы их назвали, - сказа-
ла принцесса, - это очаровательные имена. Теперь их портреты?
   Де Сент-Эньян снова поморщился.
   - О, пожалуйста, граф, по порядку! - попросила принцесса. - Не правда
ли, государь, нам нужны портреты пастушек?
   Король, ожидавший этой настойчивости и уже ощущавший некоторую трево-
гу, не счел нужным дразнить такую опасную допросчику. Кроме того, он ду-
мал, что де Сент-Эньян, рисуя портреты, сумеет  найти  несколько  тонких
штрихов, и они произведут благоприятное впечатление на ту слушательницу,
которую его величеству хотелось пленить. С такой  надеждой  и  с  такими
опасениями Людовик разрешил де Сент-Эньяну набросать  портреты  пастушек
Филис, Амарилис и Галатеи.
   - Хорошо, - согласился де Сент-Эньян с видом человека решившегося.
   И он начал.


   XXXVIII
   ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА НАЯДЫ И ДРИАДЫ

   - Филис, - вздохнул де Сент-Эньян, бросая вызывающий взгляд на Монта-
ле с видом учителя фехтования, который предлагает достойному  противнику
занять оборонительную позицию, - Филис не брюнетка и  не  блондинка,  не
велика ростом и не мала, не холодна и не восторженна;  несмотря  на  то,
что она пастушка, Филис умна, как принцесса, и кокетлива, как демон.
   Зрение у нее превосходное, и сердце желает завладеть всем, что  охва-
тывает ее взгляд. Она похожа на птичку, которая вечно щебечет и то спус-
кается на лужайку, то гоняется за бабочкой, то садится на верхушку дере-
ва и шлет оттуда вызов всем птицеловам, как бы приглашая их либо  влезть
на дерево, чтобы поймать ее руками, либо заманить на землю, в свои сети.
   Портрет был до того верен, что все глаза обратились на Монтале, кото-
рая внимательно слушала г-на де СентЭньяна, точно речь шла о ком-то  со-
вершенно постороннем.
   - Это все, господин де Сент-Эньян? - спросила принцесса.
   - Это только эскиз, ваше высочество. О Филис можно  было  бы  сказать
еще многое. Но боюсь истощить терпение вашего высочества  или  оскорбить
скромность пастушки, а потому перехожу к ее подруге Амарилис.
   - Хорошо, - согласилась принцесса, - переходите к Амарилис,  господин
де Сент-Эньян, мы вас слушаем.
   - Амарилис самая старшая из троих, и, однако, поспешил  прибавить  де
Сент-Эньян, - этой зрелой особе еще нет двадцати лет.
   Брови мадемуазель де Тонне-Шарант, которые нахмурились было в  начале
рассказа де Сент-Эньяна, разгладились, и она улыбнулась.
   - Она высока, у нее роскошные волосы,  причесанные  как  у  греческих
статуй, походка у нее величественная, движения горды, так что она скорее
похожа на богиню, чем на простую смертную, и больше всего на  Диануохот-
ницу, с той только разницей, что жестокая пастушка, похитив однажды кол-
чан Амура, когда этот бедный малютка спал в розовом кусте,  теперь  нап-
равляет свои стрелы не в обитателей леса, а безжалостно  пускает  их  во
всех бедных пастухов, приближающихся к  ней  на  расстояние  выстрела  и
взгляда.
   - О, какая злая пастушка! - сказала принцесса. - Неужели она  никогда
не уколется ни одной из стрел, так безжалостно рассыпаемых ею направо  и
налево?
   - Все пастухи надеются на это, - вздохнул де СентЭньян.
   - Особенно пастух Аминтас, не правда ли? - улыбнулась принцесса.
   - Пастух Аминтас так робок, - продолжал де СентЭньян с самым  смирен-
ным видом, - что если в нем и живет эта надежда, то он никому ее не  по-
веряет и хранит ее в самой глубине своего сердца.
   Одобрительный шепот был ответом на эту характеристику пастуха.
   - А Галатея? - спросила принцесса. - Я с  нетерпением  ожидаю,  когда
ваша искусная рука кончит портрет, не дописанный Вергилием.
   - Принцесса, - отвечал де Сент-Эньян, - ваш покорный  слуга  ничтожен
как поэт по сравнению с великим Вергилием Мароном, тем не  менее,  обод-
ренный вашим приказанием, я приложу все старания.
   - Мы слушаем, - повторила принцесса.
   Сент-Эньян выставил ногу, поднял руку и заговорил:
   - Белая, как молоко, золотистая, как колос, она разливает  в  воздухе
аромат своих белокурых волос. И тогда спрашиваешь себя, не красавица  ли
это Европа, которая внушила любовь Юпитеру, играя с подругами на  цвету-
щем лугу. Из ее глаз, голубых, как небесная лазурь  в  самые  прекрасные
летние дни, струится нежное пламя;  мечтательность  питает  его,  любовь
расточает. Когда она хмурит брови или склоняет лицо к  земле,  солнце  в
знак печали закрывайся облаком.
   Зато, когда она улыбается, вся природа оживает и замолкщие на мгнове-
ние птицы вновь - начинают распевать свои песни среди ветвей.
   - Галатея, - так заключил де Сент-Эньян, - наиболее достойна обожания
всего мира: и если когда-нибудь она  подарит  кому-нибудь  свое  сердце,
счастлив будет смертный, которого ее девственная любовь пожелает превра-
тить в божество.
   Принцесса, слушая это описание, как и все, лишь одобряла самые поэти-
ческие места легким кивком головы; во невозможно было  сказать,  служили
ли эти похвалы таланту рассказчика или подтверждали сходство портрета  с
оригиналом.
   Видя, что принцесса не восхищается открыто, никто  из  слушателей  не
решился аплодировать, даже принц, который в глубине души находил, что де
Сент-Эньян слишком долго останавливается на портретах  пастушек  и  нес-
колько бегло набросал портреты пастухов.
   Общество, казалось, застыло.
   Де Сент-Эньян, истощивший всю свою риторику и всю палитру на  портрет
Галатеи, ожидал, что после благоприятного приема других описаний  теперь
раздастся гром рукоплесканий.  Не  услышав  их,  он  был  ошеломлен  еще
больше, чем король и все присутствующие.
   В течение нескольких мгновений царило молчание, его нарушила принцес-
са, спросив:
   - Государь, каково мнение вашего величества об этих трех портретах?
   Король попытался выручить де Сент-Эньяна, не компрометируя себя.
   - По-моему, отлично вышла Амариллис, - сказал он.
   - А я предпочитаю Филис, - отозвался принц, - это славная нимфа, ско-
рее добрый малый.
   И все рассмеялись.
   И а этот раз взгляды были так бесцеремонны, что Монтале  почувствова-
ла, как к лицу ее подступает яркая краска.
   - Итак, - продолжала принцесса, - эти пастушки говорили?
   Но де Сент-Эньян, самолюбие которого было уязвлено, не мог  выдержать
атаки свежих сил.
   - Принцесса, - попытался он закончить свою повесть,  -  эти  пастушки
признавались друг другу в своих склонностях.
   - Продолжайте, продолжайте, господин де  Сент-Эньян,  вы  неистощимый
источник пасторальной поэзии, - сказала принцесса  с  любезной  улыбкой,
вернувшей рассказчику уверенность в себе.
   - Они говорили, что любовь не таит  в  себе  опасность,  но  что  от-
сутствие любви - смерть для сердца.
   - Какое же они вывели отсюда заключение? - поинтересовалась  принцес-
са.
   - Они вывели отсюда заключение, что нужно любить.
   - Отлично. Они ставили какие-нибудь условия?
   - Да, свободу выбора, - ответил де Сент-Эньян. - Должен прибавить,  -
это говорит дриада, - что одна из пастушек, кажется Амариллис, даже выс-
казалась против любви, а между тем она не отрицала, что в ее сердце про-
ник образ одного пастуха.
   - Аминтаса или Тирсиса?
   - Аминтаса, ваше высочество, - скромно молвил де Сент-Эньян. -  Тогда
Галатея, кроткая Галатея с чистыми глазами, ответила, что ни Аминтас, ни
Альфисбей, ни Титир и вообще никто из красивейших пастухов  этой  страны
не может сравниться с Тирсисом, что Тирсис затмевает всех людей, как дуб
затмевает своей величавостью все деревья, а лилия  своей  пышностью  все
цветы. Словом, она нарисовала такой портрет Тирсиса, что даже  слушавший
ее Тирсис, несмотря на все свое  величие,  вероятно,  почувствовал  себя
польщенным. Таким образом, Тирсис и Аминтас были отличены Амарилис и Га-
латеей. Следовательно, тайна двух сердец открылась во мраке ночи в  гус-
той чаще леса.
   Вот, ваше высочество, то, что рассказала мне дриада, которой известно
все, что творится в густой траве и дуплах дубов: известна  любовь  птиц,
понятен смысл их песен, и язык ветра среди ветвей, и жужжание золотых  и
изумрудных насекомых в лепестках диких цветов; она поведала мне все это,
и я только повторяю ее слова.
   - Значит, вы кончили, не правда ли, господин де Сент-Эньян? - спроси-
ла принцесса с улыбкой, повергшей короля в трепет.
   - Да, кончил, принцесса, - отвечал г-н де Сент-Эньян - и  сочту  себя
счастливым, если узнаю, что мне удалось развлечь ваше высочество в тече-
ние нескольких минут.
   - Минуты эти пролетели незаметно, - улыбнулась ему принцесса, - пото-
му что вы превосходно  рассказали  все,  что  слышали.  Но,  дорогой  де
Сент-Эньян, к несчастью, вы получили ваши сведения только от одной дриа-
ды, не правда ли?
   - Да, ваше высочество, сознаюсь, только от одной.
   - И, значит, не удостоили своим вниманием  маленькую  наяду,  которая
держалась совсем незаметно, а знала гораздо больше, чем ваша дриада, до-
рогой граф.
   - Наяда? - повторили несколько голосов, начавших подозревать,  что  у
рассказа будет продолжение.
   - Да, наяда. Она была подле дуба, о котором вы говорите и который на-
зывается королевским - насколько мне известно. Не правда ли, господин де
Сент-Эньян?
   Сент-Эньян и король переглянулись.
   - Да, принцесса, - отвечал де Сент-Эньян.
   - Так вот, около этого дуба журчит ручеек среди незабудок и  маргари-
ток.
   - Мне кажется, что принцесса права, - сказал король, с  беспокойством
следивший за каждым движением губ своей невестки.
   - Ручаюсь вам, что там есть ручеек, - заверила принцесса, - и доказа-
тельством служит то, что живущая в нем наяда остановила  меня,  когда  я
проходила мимо.
   - Не может быть! - воскликнул де Сент-Эньян.
   - Да, - продолжала принцесса, - остановила и сообщила мне многое, что
господин де Сент-Эньян пропустил в своем повествовании.
   - Ах, поделитесь с нами, пожалуйста! - попросил принц. - Вы так  пре-
лестно рассказываете.
   Принцесса ответила поклоном на этот супружеский комплимент.
   - В моей истории не будет поэзии графа и его таланта  описывать  под-
робности.
   - Но вас будут слушать с таким же интересом, - сказал король, почуяв-
ший что-то враждебное в голосе невестки.
   - Впрочем, - продолжала принцесса, - я говорю от  имени  этой  бедной
маленькой наяды, самой очаровательной из всех полубогинь, которых я ког-
да-нибудь встречала. Во время своего рассказа она столько смеялась,  что
в силу медицинской аксиомы: "смех заразителен", прошу у  вас  позволения
тоже немного посмеяться, припоминая ее слова.
   Король и де Сент-Эньян, заметившие, что при этих словах многие  пове-
селели, переглянулись, спрашивая друг друга взглядом, не кроется ли  тут
какой-нибудь заговор.
   Но принцесса твердо решила коснуться ножом раны, а потому с  наивным,
то есть самым опасным, видом сказала:
   - Итак, я шла мимо ручья и находила много только  что  распустившихся
цветов; значит, Филис, Амарилис и Галатея и все ваши пастушки, наверное,
прошли по этой дороге передо мной.
   Король закусил губы. Рассказ становился все более угрожающим.
   - Моя маленькая наяда, - продолжала принцесса, -  отдыхала,  лежа  на
дне ручья; когда она подплыла ко мне и тронула меня за подол  платья,  я
не захотела дурно отнестись к ней, тем более что божество, даже  второс-
тепенное, все же выше смертной принцессы. Итак, я обошлась с наядой при-
ветливо, и вот что она сказала мне, заливаясь смехом: "Представьте себе,
принцесса..." Вы понимаете, государь, это говорит наяда.
   Король кивнул в знак согласия; принцесса заговорила снова:
   - "Представьте себе, принцесса, берега моего ручья  были  свидетелями
весьма забавного зрелища. Два любопытных пастуха, любопытных до назойли-
вости, сделались жертвой забавной мистификации со стороны трех нимф  или
трех пастушек..." Простите, я не помню, как она сказала: нимфы или  пас-
тушки. Но это не важно, не правда ли?
   Во время этого предисловия король заметно покраснел, а де Сент-Эньян,
потеряв всякое самообладание, беспокойно вытаращил глаза.
   - "Двое пастухов, - рассказывала, все так же  смеясь,  моя  наяда,  -
пошли по следам трех девиц..." Нет, я хочу сказать - трех нимф, то есть,
простите, трех пастушек. Это не всегда благоразумно, это может  стеснить
тех, за кем идешь следом. Я обращаюсь ко  всем  присутствующим  дамам  и
уверена, что ни одна из них не будет спорить со мной.
   Король, очень обеспокоенный тем, что будет дальше, просил ее  продол-
жать.
   - "Но пастушки, - говорила моя наяда, - видели, как Тирсис и  Аминтас
проскользнули в лес; луна помогла узнать их сквозь деревья..." Вы  смее-
тесь, - прервала свой рассказ принцесса. - Подождите, подождите, вы  еще
не дослушали до конца.
   Король побледнел; де Сент-Эньян вытер вспотевший лоб.
   В группах дам послышался заглушенный смех и перешептывания.
   - "Пастушки, как я сказала, заметив нескромных  пастухов,  уселись  у
королевского дуба, и когда эти непрошеные  свидетели  подошли  на  такое
расстояние, что могли расслышать каждое слово пастушек, те самым  невин-
нейшим образом стали произносить пылкие признания, слова которых  благо-
даря самолюбию, свойственному всем мужчинам, и даже самым чувствительным
пастухам, показались двоим слушателям сладкими, как мед"
   При этих фразах, которые общество не могло слушать без смеха, в  гла-
зах короля сверкнула молния. А СентЭньян опустил голову и взрывом хохота
скрыл свою глубокую досаду.
   - Честное слово, очаровательная шутка, - произнес король, выпрямляясь
во весь рост, - и вы, принцесса, рассказали ее не  менее  очаровательно;
но правильно ли вы поняли свою наяду?
   - Ведь уверяет же граф, что он хорошо понял язык дриад, - живо  отпа-
рировала принцесса.
   - Без сомнения, - сказал король. - Но вы знаете, у  графа  есть  сла-
бость: он метит в Академию и с этой целью изучил много вещей, которые, к
счастью, неизвестны вам, и очень может быть, что язык речной нимфы  при-
надлежит к числу не освоенных вами предметов.
   - Вы понимаете, государь, - отвечала принцесса, - что в подобных  ве-
щах не доверяешь одной только себе; слух женщины нельзя назвать непогре-
шимым, сказал святой Августин; вот почему  я  пожелала  подкрепить  себя
другими свидетельствами, и так как моя наяда, будучи богиней,  -  полиг-
лот... ведь так говорится, господин де Сент-Эньян?
   - Да, ваше высочество, - кивнул совсем растерявшийся де Сент-Эньян.
   - Так вот, поскольку моя наяда, - продолжала принцесса, - полиглот  и
сначала заговорила со мной поанглийски, то я побоялась, как вы говорите,
что плохо пойму ее, и велела позвать мадемуазель  де  Монтале,  де  Тон-
не-Шарант и де Лавальер, попросив наяду повторить при них  по-французски
то, что она рассказала мне по-английски.
   - И она согласилась? - спросил король.
   - О, на свете нет существа более любезного!.. Да, государь,  она  все
повторила, слово в слово. Значит, не остается никаких сомнений.  Не  так
ли, сударыни, - обратилась принцесса к левому флангу своей  могучей  ар-
мии, - ведь верно, наяда говорила именно то, что я рассказываю, и я нис-
колько не исказила истины Фи? лис... простите, я  ошиблась,  мадемуазель
Ора де Монтале, это правда?
   - Совершенная правда, принцесса! - отчетливо проговорила  мадемуазель
де Монтале.
   - Это правда, мадемуазель де Тонне-Шарант?
   - Истинная правда! - отвечала Атенаис не  менее  твердо,  но  не  так
внятно.
   - А вы что скажете, Лавальер? - спросила принцесса.
   Бедная девушка чувствовала устремленный на нее жгучий взгляд  короля;
она не осмеливалась отрицать, не осмеливалась лгать и в знак повиновения
опустила голову. Однако эта голова больше не  поднялась.  Луизу  леденил
холод более мучительный, чем холод смерти.
   Это тройное свидетельство подавило короля. А СентЭньян  так  даже  не
пытался скрыть своего отчаяния и, не сознавая, что он говорит, лепетал:
   - Превосходная шутка! Чудесно разыгранная, госпожи пастушки!
   - Справедливое наказание за любопытство, - хрипло  сказал  король.  -
Скажите, кто, после наказания, постигшего Тирсиса  и  Аминтаса,  решится
проникнуть в тайники сердца пастушек? Уж конечно, не я... А вы, господа?
   - И не мы, - хором повторила группа придворных.
   Принцесса торжествовала при виде этой досады  короля;  она  наслажда-
лась, думая, что ее рассказ послужит развязкой всей этой истории.
   А принц, которого рассмешили оба рассказа, хотя он в  них  ничего  не
понял, повернулся к де Гишу и спросил:
   - Что ж ты, граф, молчишь? Неужели тебе нечего сказать?  Может  быть,
ты жалеешь господ Тирсиса и Аминтаса?
   - Жалею от всей души, - отвечал де  Гиш,  -  поистине,  любовь  такая
сладкая химера, что, теряя ее, теряешь больше, чем жизнь. Поэтому,  если
два пастуха считали себя любимыми и если они  были  счастливы  и  вдруг,
вместо счастья, встретили не толь