-
ностей в шкатулке своей матери!
   - Так вы думаете, что меня ждет какая-то опасность? -  спросил  д'Ар-
таньян.
   - Говорю вам, молодой человек, что тот, кто засыпает на мине  с  заж-
женным фитилем, может считать себя в полной безопасности по сравнению  с
вами.
   - Черт возьми! - произнес  д'Артаньян,  которого  начинал  беспокоить
уверенный тон де Тревиля. - Черт возьми, что же мне делать?
   - Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная
рука. Поверьте мне, он еще сыграет с вами какую-нибудь шутку.
   - Но какую же?
   - Ба! Разве я знаю это? Разве не все хитрости дьявола находятся в его
арсенале? Самое меньшее, что может с вами случиться, - это что вас арес-
туют.
   - Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать солдата,  находящегося
на службе у его величества?
   - Черт возьми! А разве они постеснялись арестовать Атоса? Одним  сло-
вом, мой юный друг, поверьте человеку, который уже тридцать лет находит-
ся при дворе: не будьте чересчур спокойны, не то вы погибли. Напротив  -
и это говорю вам я, - вы должны повсюду видеть врагов.  Если  кто-нибудь
затеет с вами ссору - постарайтесь уклониться от нее, будь зачинщик хоть
десятилетним ребенком. Если на вас нападут, днем или ночью, - отступайте
и не стыдитесь. Если вы будете переходить через мост -  хорошенько  ощу-
пайте доски, потому что одна из них может провалиться у вас под  ногами.
Если вам случится проходить мимо строящегося дома -  посмотрите  наверх,
потому что вам на голову может свалиться камень. Если вам придется позд-
но возвращаться домой - пусть за вами следует ваш слуга и пусть ваш слу-
га будет вооружен, конечно, в том случае, если вы вполне уверены в  нем.
Опасайтесь всех: друга, брата любовницы... особенно любовницы...
   Д'Артаньян покраснел.
   - Любовницы?.. - машинально повторил он. - А  почему,  собственно,  я
должен опасаться любовницы больше, чем кого-либо другого?
   - Потому что любовница - одно из любимейших средств кардинала, наибо-
лее быстро действующее из всех: женщина продаст вас за десять  пистолей.
Вспомните Далилу... Вы знаете Священное писание?
   Д'Артаньян вспомнил о свидании, которое ему назначила г-жа Бонасье на
этот самый вечер, но к чести нашего героя мы должны сказать, что  дурное
мнение г-на де Тревиля о женщинах вообще не внушило ему ни малейших  по-
дозрений по адресу его хорошенькой хозяйки.
   - Кстати, - продолжал г-н де Тревиль, - куда девались ваши три  спут-
ника?
   - Я как раз собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений
о них.
   - Никаких.
   - Ну а я оставил их в пути: Портоса - в Шантильи с  дуэлью  на  носу,
Арамиса - в Кревкере с пулей в плече и Атоса - в Амьене с  нависшим  над
ним обвинением в сбыте фальшивых денег.
   - Вот что! - произнес г-н де Тревиль. - Ну а как  же  ускользнули  вы
сами?
   - Чудом, сударь! Должен сознаться, что чудом, получив удар  шпагой  в
грудь и пригвоздив графа де Варда к дороге, ведущей в Кале,  словно  ба-
бочку к обоям.
   - Этого еще не хватало! Де Варда, приверженца кардинала, родственника
Рошфора!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль.
   - Какая, сударь?
   - На вашем месте я сделал бы одну вещь.
   - А именно?
   - Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже, я снова
отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и  разузнал  бы,  что
сталось с моими тремя спутниками. Право, они  заслужили  этот  небольшой
знак внимания с вашей стороны.
   - Совет хорош, сударь, и завтра я поеду.
   - Завтра! А почему не сегодня же вечером?
   - Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело.
   - Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолетное увлечение? Повторяю  вам,
берегитесь: женщина погубила всех нас в прошлом, погубит  и  в  будущем.
Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером.
   - Сударь, это невозможно.
   - Вы, стало быть, дали слово?
   - Да, сударь.
   - Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не
убьют, то завтра вы уедете.
   - Обещаю.
   - Не нужно ли вам денег?
   - У меня еще есть пятьдесят пистолей. Полагаю, что этого мне хватит.
   - А у ваших спутников?
   - Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Парижа,  у
каждого из нас было в кармане по семидесяти пяти пистолей.
   - Увижу ли я вас до вашего отъезда?
   - Думаю, что нет, сударь, разве только будет что-нибудь новое.
   - В таком случае, - счастливого пути.
   - Благодарю вас, сударь.
   И Д'Артаньян простился с г-ном  де  Тревилем,  более  чем  когда-либо
растроганный его отеческой заботой о мушкетерах.
   Он по очереди обошел квартиры Атоса, Портоса и Арамиса.  Ни  один  из
них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о  дру-
гих не было никаких известий.
   Д'Артаньян осведомился бы о молодых людях у их  любовниц,  но  он  не
знал ни любовницы Портоса, ни любовницы Арамиса, а что  касается  Атоса,
то у него любовницы не было.
   Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшню, три лошади из
четырех были уже доставлены. Повергнутый в  изумление,  Планше  как  раз
чистил их скребницей, и две из них были уже готовы.
   - Ах, сударь, - сказал Планше, увидев д'Артаньяна, - как я  рад,  что
вас вижу!
   - А что такое, Планше? - спросил молодой человек.
   - Доверяете вы господину Бонасье, нашему хозяину?
   - Я? Ничуть не бывало.
   - Вот это хорошо, сударь.
   - Но почему ты спрашиваешь об этом?
   - Потому что, когда вы разговаривали с ним, я наблюдал за вами,  хотя
и не слышал ваших слов, и знаете что, сударь: он два или три раза менял-
ся в лице.
   - Да ну?
   - Вы этого не заметили, сударь, потому что были заняты мыслями о  по-
лученном письме. Я же, напротив, был встревожен странным способом, каким
это письмо попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его  фи-
зиономии.
   - И какой же она тебе показалась?
   - Физиономией предателя.
   - Неужели?
   - К тому же, как только вы, сударь, простились с ним  и  скрылись  за
углом, Бонасье схватил шляпу, запер дверь и побежал по улице в  противо-
положную сторону.
   - В самом деле, Планше, ты прав: все это кажется мне весьма  подозри-
тельным. Но будь спокоен: мы не заплатим ему за квартиру до тех пор, по-
ка все не объяснится самым решительным образом.
   - Вы все шутите, сударь, но погодите - и увидите сами.
   - Что делать, Планше, чему быть, того не миновать!
   - Так вы не отменяете своей вечерней прогулки, сударь?
   - Напротив, Планше, чем больше я буду сердиться на Бонасье, тем охот-
нее пойду на свидание, назначенное мне в том письме,  которое  так  тебя
беспокоит.
   - Ну, сударь, если ваше решение...
   - ...непоколебимо, друг мой.  Итак,  в  девять  часов  будь  наготове
здесь, в казарме. Я зайду за тобой.
   Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться  от  задуманного
предприятия больше нет,  Планше  глубоко  вздохнул  и  принялся  чистить
третью лошадь.
   Что касается д'Артаньяна - в сущности говоря, весьма осторожного  мо-
лодого человека, - то он, вместо того чтобы воротиться домой, отправился
обедать к тому самому гаскоyскому священнику, который в трудную для чет-
верых друзей минуту угостил их завтраком с шоколадом.


   XXIV
   ПАВИЛЬОН

   В девять часов Д'Артаньян был у гвардейских казарм и нашел  Планше  в
полной готовности. Четвертая лошадь уже прибыла.
   Планше был вооружен своим мушкетом и пистолетом.
   У д'Артаньяна была шпага и за поясом два пистолета. Они сели на лоша-
дей и бесшумно отъехали. Было совершенно темно, и их отъезд остался  не-
замеченным. Планше ехал сзади, на расстоянии десяти шагов от своего гос-
подина.
   Д'Артаньян миновал набережные, выехал через ворота Конферанс и напра-
вился по дороге, ведущей в Сен-Клу, которая в те  времена  была  гораздо
красивее, чем теперь.
   Пока они находились в городе, Планше почтительно соблюдал  дистанцию,
которую сам для себя установил, но, по мере того как дорога делалась все
более безлюдной b более темной, он постепенно приближался к своему  гос-
подину, так что при въезде в Булонский лес естественным образом оказался
рядом с молодым человеком. Мы не станем скрывать, что покачивание  высо-
ких деревьев и отблеск луны в темной чаще  вызывали  у  Планше  живейшую
тревогу. Д'Артаньян заметил, что с его слугой творится что-то неладное.
   - Ну-с, господин Планше, что это с вами? - спросил он.
   - Не находите ли вы, сударь, что леса похожи на церкви?
   - Чем же это, Планше?
   - Да тем, что и тут и там не смеешь говорить громко.
   - Почему же ты не смеешь говорить громко, Планше? Потому что боишься?
   - Да, сударь, боюсь, что кто-нибудь нас услышит.
   - Что кто-нибудь нас услышит! Но ведь в нашем  разговоре  нет  ничего
безнравственного, милейший Планше, и никто не нашел бы в нем ничего пре-
досудительного.
   - Ах, сударь! - продолжал Планше, возвращаясь к главной своей  мысли.
- Знаете, у этого Бонасье есть в бровях что-то такое хитрое,  и  он  так
противно шевелит губами!
   - Какого дьявола ты вспомнил сейчас о Бонасье?
   - Сударь, человек вспоминает о том, о чем может, а не о  том,  о  чем
хочет.
   - Это оттого, что ты трус, Планше.
   - Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность  -
это добродетель.
   - И ты добродетелен - так ведь, Планше?
   - Что это, сударь, блестит там? Похоже на дуло мушкета. Не нагнуть ли
нам голову на всякий случай?
   - В самом деле... - пробормотал д'Артаньян, которому пришли на память
наставления де Тревиля, - в самом деле, в конце концов эта скотина наго-
нит страх и на меня.
   И он пустил лошадь рысью.
   Планше повторил движения своего господина с такой  точностью,  словно
был его тенью, и сейчас же оказался с ним рядом.
   - Что, сударь, мы проездим всю ночь? - спросил он.
   - Нет, Планше, потому что ты уже приехал.
   - Как это - я приехал? А вы, сударь?
   - А я пройду еще несколько шагов.
   - И оставите меня здесь одного?
   - Ты трусишь, Планше?
   - Нет, сударь, но только я хочу заметить вам, что  ночь  будет  очень
прохладная, что холод вызывает ревматизм и что слуга, который болен рев-
матизмом, плохой помощник, особенно для такого проворного господина, как
вы.
   - Ну хорошо, Планше, если тебе станет холодно, зайди в  один  из  тех
кабачков, что виднеются вон там, и жди меня у дверей завтра, в шесть ча-
сов утра.
   - Сударь, я почтительнейше проел и пропил экю, который  вы  мне  дали
сегодня утром, так что у меня нет в кармане ни гроша на тот случай, если
я замерзну.
   - Вот тебе полпистоля. До завтра.
   Д'Артаньян сошел с лошади, бросил поводья Планше и  быстро  удалился,
закутавшись в плащ.
   - Господи, до чего мне холодно! - вскричал Планше, как только его хо-
зяин скрылся из виду.
   И, торопясь согреться, он немедленно постучался у дверей одного доми-
ка, украшенного всеми внешними признаками пригородного кабачка.
   Между тем д'Артаньян, свернувший на узкую проселочную дорогу, продол-
жал свой путь и пришел в Сен-Клу; здесь, однако, он не пошел по  главной
улице, а обогнул замок, добрался до маленького  уединенного  переулка  и
вскоре оказался перед указанным в письме павильоном.  Павильон  стоял  в
очень глухом месте. На одной стороне переулка возвышалась высокая стена,
возле которой и находился павильон, а на другой стороне плетень  защищал
от прохожих маленький садик, в глубине которого виднелась бедная хижина.
   Д'Артаньян явился на место свидания и, так как ему не  было  сказано,
чтобы он возвестил о своем присутствии каким-либо знаком, стал ждать.
   Царила полная тишина - можно было подумать, что находишься в ста  лье
от столицы. Осмотревшись по сторонам, д'Артаньян прислонился  к  плетню.
За этим плетнем, садом, за этой хижиной  густой  туман  окутывал  своими
складками необъятное пространство, где спал Париж, пустой, зияющий Париж
- бездна, в которой блестело несколько светлых точек, угрюмых звезд это-
го ада.
   Но для д'Артаньяна все видимое облекалось  в  привлекательные  формы,
все мысли улыбались, всякий мрак был прозрачен: скоро должен был  насту-
пить час свидания.
   И действительно, через несколько мгновений колокол на  башне  Сен-Клу
уронил из своей широкой ревущей пасти десять медленных ударов.
   Что-то зловещее было в этом бронзовом голосе, глухо  стенавшем  среди
ночи.
   Но каждый из этих ударов - ведь каждый из них был частицей долгождан-
ного часа - гармонично отзывался в сердце молодого человека.  Глаза  его
были устремлены на маленький павильон у стены, все  окна  которого  были
закрыты ставнями, кроме одного, во втором этаже.
   Из этого окна лился мягкий свет, серебривший трепещущую  листву  нес-
кольких лип, разросшихся купою за пределами ограды. Было  ясно,  что  за
этим маленьким окошком, освещенным так уютно, его ждала хорошенькая г-жа
Бонасье.
   Убаюканный этой сладостной мыслью, д'Артаньян ждал с полчаса без  ма-
лейшего нетерпения, устремив  взор  на  прелестное  миниатюрное  жилище;
часть потолка с золоченым карнизом была видна извне и говорила  об  изя-
ществе остального убранства павильона.
   Колокол на башне Сен-Клу пробил половину одиннадцатого.
   На этот раз д'Артаньян почувствовал, что по жилам его  пробежала  ка-
кая-то дрожь, объяснить которую не смог бы он сам. Быть может,  впрочем,
он начинал зябнуть и ощущение чисто физическое принял за нравственное.
   Потом ему пришла мысль, что он ошибся, читая записку, и что  свидание
было назначено лишь на одиннадцать часов.
   Он приблизился к окну, встал в полосу света, вынул из кармана  письмо
и перечел его; нет, он не ошибся: свидание действительно было  назначено
на десять часов.
   Он возвратился на прежнее место; тишина и  уединение  начали  внушать
ему некоторую тревогу.
   Пробило одиннадцать часов.
   Д'Артаньян начал опасаться: уж и в самом деле не случилось ли с г-жой
Бонасье что-нибудь недоброе?
   Он три раза хлопнул в ладоши - обычный сигнал влюбленных; однако ник-
то не ответил ему, даже эхо.
   Тогда, не без некоторой досады, он подумал, что, быть  может,  ожидая
его, молодая женщина заснула.
   Он подошел к стене и попробовал было влезть на нее, но стена была за-
ново оштукатурена, и д'Артаньян только напрасно обломал ногти.
   В эту минуту он обратил внимание  на  деревья,  листва  которых  была
по-прежнему посеребрена светом, и, так как одно из них выступало над до-
рогой, он решил, что, забравшись на сук, сможет заглянуть  в  глубь  па-
вильона.
   Влезть на дерево было нетрудно. К тому  же  д'Артаньяну  было  только
двадцать лет, и, следовательно, он не успел еще забыть свои мальчишеские
упражнения. В один миг он очутился  среди  ветвей  и  сквозь  прозрачные
стекла его взгляд проник внутрь комнаты.
   Страшное зрелище предстало взору д'Артаньяна, и мороз пробежал у него
по коже. Этот мягкий свет, эта уютная лампа озаряла  картину  ужасающего
разгрома: одно из оконных стекол было разбито, дверь в комнату была  вы-
ломана, и створки ее висели на петлях;  стол,  на  котором,  повидимому,
приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый,  на  полу;  осколки
бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете;  все  в  этой  комнате
свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе; д'Артаньяну  показалось
даже, что он видит  посреди  этого  необыкновенного  беспорядка  обрывки
одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках.
   С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю; ему  хоте-
лось взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия.
   Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия. И
тогда д'Артаньян заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, либо  до
сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному  осмотру:  на  земле,
утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы  человеческих
ног и лошадиных копыт. Кроме того, колеса экипажа, по-видимому прибывше-
го из Парижа, проделали в мягкой почве глубокую колею, которая  доходила
до павильона и снова поворачивала в сторону Парижа.
   Наконец д'Артаньян, продолжавший свои исследования, нашел у стены ра-
зорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не косну-
лась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То  была  одна
из тех надушенных перчаток, какие любовники столь охотно срывают с хоро-
шенькой ручки.
   По мере того как д'Артаньян продолжал свой осмотр, холодный  пот  все
обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в ужасной тревоге, ды-
хание учащалось; однако для собственного  успокоения  он  говорил  себе,
что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения  к  г-же  Бо-
насье, что молодая женщина назначила ему свидание возле этого павильона,
а не внутри его, что ее могли задержать в Париже ее обязанности, а  быть
может, и ревность мужа.
   Но все эти доводы  разбивало,  уничтожало,  опрокидывало  то  чувство
внутренней боли, которое в иных случаях овладевает всем нашим  существом
и кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье.
   И д'Артаньян словно обезумел; он бросился на  большую  дорогу,  пошел
тем же путем, каким пришел сюда, Добежал до парома и начал расспрашивать
перевозчика.
   Около семи часов вечера перевозчик переправил через реку женщину, за-
кутанную в черную накидку и, по-видимому, отнюдь не желавшую быть узнан-
ной; однако именно эти особые предосторожности и  заставили  перевозчика
обратить на нее внимание, и он заметил, что женщина была молода и краси-
ва.
   Тогда, как и  ныне,  многие  молодые  и  красивые  женщины  ездили  в
Сен-Клу, не желая при этом быть замеченными, но тем не менее  д'Артаньян
ни на минуту не усомнился в том, что перевозчик видел  именно  г-жу  Бо-
насье.
   При свете лампы, горевшей в хижине перевозчика, молодой  человек  еще
раз перечел записку г-жи Бонасье и убедился в том, что он не ошибся, что
свидание было назначено в Сен-Клу, а не в каком-либо другом месте, возле
павильона г-на д'Эстре, а не на другой улице.
   Все соединялось, чтобы доказать д'Артаньяну, что предчувствия не  об-
манули его и что случилось большое несчастье.
   Он побежал обратно; ему казалось, что, быть может, за время  его  от-
сутствия в павильоне произошло что-нибудь новое и его ждут там  какие-то
сведения.
   Переулок был по-прежнему безлюден, и тот же  спокойный,  мягкий  свет
лился из окна.
   И вдруг д'Артаньян вспомнил об этой немой и слепой  лачуге,  которая,
без сомнения, видела что-то, а возможно, могла и говорить.
   Калитка была заперта, но он перепрыгнул через плетень и,  не  обращая
внимания на лай цепного пса, подошел к хижине.
   Он постучался. Сначала никто не отозвался на стук.  В  хижине  царила
такая же мертвая тишина, как и в павильоне; однако эта хижина  была  его
последней надеждой, и он продолжал стучать.
   Вскоре ему послышался внутри легкий шум, боязливый шум, который,  ка-
залось, и сам страшился, что его услышат.
   Тогда д'Артаньян перестал стучать и начал просить, причем в его голо-
се слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха  и  мольбы,
что этот голос способен был успокоить самого робкого человека.  Наконец,
ветхий, полусгнивший ставень отворился или, вернее, приоткрылся и  сразу
же захлопнулся снова, едва лишь бледный свет небольшой лампы, горевшей в
углу, озарил перевязь, эфес шпаги и рукояти пистолетов д'Артаньяна"  Од-
нако, сколь ни мимолетно было все это, д'Артаньян успел разглядеть голо-
ву старика.
   - Ради бога, выслушайте меня! - сказал он. - Я ждал одного  человека,
по его нет. Я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли поблизос-
ти какого-нибудь несчастья?
   Окошко снова медленно отворилось, и то же лицо появилось в нем снова;
только сейчас оно было еще бледнее прежнего.
   Д'Артаньян чистосердечно рассказал старику все, не называя лишь имен;
он рассказал, что у него было назначено возле этого павильона свидание с
одной молодой женщиной, что, не дождавшись ее, он влез  на  липу  и  при
свете лампы увидел ра