ату пустой, а  постель
нетронутой, король испугался и позвал Монтале. Монтале тотчас прибежала,
но удивилась не меньше короля. Она могла сообщить его величеству  только
то, что ей почудилось, будто ночью Лавальер плакала; но, зная, что к ней
приходил его величество, не посмела спросить о причине.
   - Как вы думаете, куда она могла уйти? - забеспокоился король.
   - Государь, - отвечала Монтале. - Луиза очень сентиментальна. Я часто
видела, как она вставала на рассвете и уходила в сад. Может быть, она  и
теперь в саду.
   Это предположение показалось королю правдоподобным, и  он  тотчас  же
пошел разыскивать беглянку.
   Когда даАртаньян снова увидел его, Людовик  был  бледен  и  о  чем-то
оживленно разговаривал со своим спутником. Король направился в  сад.  Де
Сент-Эньян, запыхавшись, шел за ним.
   ДаАртаньян не отходил от окна. Беззаботно посвистывая, он  как  будто
ничего не замечал, а между тем видел все.
   - Вот как! - прошептал он, когда король исчез. -  Страсть  его  вели-
чества сильнее, чем я предполагал; он делает такие вещи, которых не стал
бы делать из-за мадемуазель Манчини.
   Через четверть часа король снова показался; он обыскал каждый  уголок
сада. Нечего и говорить, что его поиски были безуспешны.  Де  Сент-Эньян
шел за его величеством обмахиваясь шляпой, и испуганным голосом расспра-
шивал о Лавальер всех слуг, всех встречных. Он столкнулся  с  Маниканом.
Маникан только что приехал из Фонтенбло; он не спешил: ему  понадобились
сутки, чтобы проехать расстояние, на  которое  другим  потребовалось  бы
только шесть часов.
   -  Вы  не  видели  мадемуазель  де  Лавальер?  -  поинтересовался  де
Сент-Эньян.
   Всегда мечтательный и рассеянный Маникан, вообрзив, что его спрашива-
ют о де Гише, отвечал:
   - Благодарю вас, графу немного лучше.
   И пошел дальше; войдя в королевские  комнаты,  Маникан  увидел  даАр-
таньяна и попросил объяснить, почему у короля такой растерянный вид. Да-
Артаньян отвечал Маникану, что это обман зрения и король, напротив,  бе-
зумно весел.
   Пробило восемь. Обыкновенно в этот  час  король  завтракал.  Этикетом
предписывалось, чтобы в восемь часов утра король всегда был голоден.
   Людовик велел подать себе завтрак на особом столике в спальне и  поел
очень быстро. Де Сент-Эньян, с которым он не хотел расставаться, прислу-
живал ему за столом. После завтрака король дал несколько аудиенций воен-
ным, отправив тем временем де Сент-Эньяна на разведку.
   Покончив с аудиенциями, Людовик стал нетерпеливо дожидаться возвраще-
ния де Сент-Эньяна, который поднял на ноги всех своих слуг;  так  прошло
время до девяти часов.
   Когда пробило девять, король проследовал в кабинет.
   Послы вошли при первом ударе часов, при последнем ударе появились ко-
ролевы и принцесса. Голландия была представлена тремя дипломатами, Испа-
ния - двумя.
   Король приветствовал их поклоном.
   В эту минуту вошел де Сент-Эньян. Его появление было для  короля  го-
раздо важнее разговора с послами, сколько бы их ни было и какие бы госу-
дарства они ни представляли.
   Поэтому король прежде всего вопросительно взглянул на де Сент-Эньяна,
но тот отрицательно покачал головой. Король едва не потерял  самооблада-
ния, но так как глаза королев, вельмож и послов были устремлены на него,
он сделал над собой огромное усилие и предложил послам высказаться.
   Тогда один из испанских представителей начал длинную речь, в  которой
восхвалял выгоды союза с Испанией.
   Король перебил его, заявив:
   - Сударь, я надеюсь, что все, что хорошо  доя  Франции,  должно  быть
превосходно для Испании.
   Эти слова и особенно категорический тон, которым они были  произнесе-
ны, подействовали на посла как холодный душ и вызвали  краску  на  лицах
королев; их национальная испанская гордость была оскорблена.
   Тогда взял слово голландский посол и стал жаловаться на предубеждение
короля против правительства его страны.
   Король перебил его:
   - Сударь, мне странно слышать ваши слова, в то время как  мне  самому
следовало бы жаловаться; между тем, вы видите, я молчу.
   - На что же вы можете пожаловаться, ваше величество?
   Король горько улыбнулся.
   - Неужели, сударь, вы будете порицать меня за мое предубеждение  про-
тив правительства, позволяющего наносить мне публично оскорбления и  по-
ощряющего оскорбителей?
   - Государь!..
   - Повторяю, - продолжал король, раздраженный своими личными огорчени-
ями гораздо больше, чем политическими проблемами, - повторяю,  что  Гол-
ландияпристанище для всех, кто меня ненавидит и особенно  кто  меня  ос-
корбляет.
   - Помилуйте, государь!..
   - Вам нужны доказательства? Их легко можно представить. Где составля-
ются дерзкие памфлеты, изображающие меня в виде жалкого и ничтожного мо-
нарха? Ваши печатные станки стонут от них. Если бы тут были мои секрета-
ри, я привел бы вам заглавия этих произведений и фамилии типографщиков.
   - Государь, - отвечал посланник, - памфлет не есть  произведение  на-
ции. Справедливо ли, чтобы такой могущественный король, как  ваше  вели-
чество, возлагал на целый народ  ответственность  за  преступление  нес-
кольких бесноватых, умирающих с голоду?
   - С этим я, пожалуй, готов согласиться, сударь. Но когда  амстердамс-
кий монетный двор чеканит позорящие меня медали, неужели и в этом повин-
ны только несколько бесноватых?
   - Медали? - пробормотал посланник.
   - Медали, - повторил король, глядя на Кольбера.
   - И ваше величество вполне уверены... - отважился заметить голландец.
   Король не спускал глаз с Кольбера; но Кольбер делал вид, что не пони-
мает, и молчал.
   Тогда вышел ДаАртаньян и, достав из кармана медаль, вручил ее королю.
   - Вот медаль, о которой говорит ваше величество.
   Король взял ее. И собственными глазами, которые с  тех  пор,  как  он
принял власть, смотрели на все свысока, он увидел оскорбительное изобра-
жение, на котором Голландия, подобно Иисусу Навину, останавливала  солн-
це, и следующую надпись: "In conspectu meo, stetit sol".
   - "В моем присутствии остановилось солнце", - гневно  воскликнул  ко-
роль. - Надеюсь, вы больше не будете отрицать?
   - Вот это солнце, - сказал даАртаньян.
   И он указал на красовавшееся во всех простенках солнце, повсюду  пов-
торявшуюся пышную эмблему с горделивым  девизом:  "Nec  pluribus  impar"
[33].
   Гнев Людовика, и без того достаточно подогреваемый  личными  неприят-
ностями, не нуждался в этой новой пище. По его сверкающим  глазам  видно
было, что сейчас разразится гроза. Взгляд Кольбера обуздал порыв короля.
   Посол набрался храбрости и стал приносить извинения. Он говорил,  что
не следует придавать большого значения национальному тщеславию; что Гол-
ландия гордится положением великой державы, которого она добилась,  нес-
мотря на малые свои силы, и, если ее успехи немного опьянили  соотечест-
венников посла, он проси г короля проявить снисходительность.
   Король, в поисках совета, взглянул на Кольбера, но тот не  шевельнул-
ся.
   Потом он посмотрел на даАртаньяна. ДаАртаньян пожал плечами.
   Это движение как бы открыло шлюз, через который хлынул слишком  долго
сдерживаемый гнев короля. Никто не знал, куда устремится поток, и потому
воцарилось тяжелое молчание.
   Им воспользовался второй посол и тоже стал извиняться. Во  время  его
речи король снова погрузился в задумчивость, слушая взволнованный  голос
голландца, как рассеянный человек слушает журчанье фонтана. Заметив это,
даАртаньян наклонился к де Сент-Эньяну и сказал ему, так размеряя голос,
чтобы его услышал король:
   - Вы знаете новость, граф?
   - Какую новость?
   - О Лавальер.
   Король вздрогнул и невольно сделал шаг в сторону собеседников.
   - А что случилось с ней? - спросил де Сент-Эньян тоном, который  нет-
рудно представить себе.
   - Бедняжка ушла в монастырь, - отвечал д'Артаньян.
   - В монастырь? - воскликнул де Сент-Эньян.
   - В монастырь? - повторил вслед за ним король посреди речи посла.
   Подчиняясь требованиям этикета, он вскоре овладел собой, но продолжал
прислушиваться к разговору.
   - В какой монастырь? - удивился де Сент-Эньян.
   - В монастырь кармелиток в Шайо.
   - Откуда вы это знаете?
   - От нее самой.
   - Разве вы ее видели?
   - Я сам проводил ее в монастырь.
   Король ловил каждое слово; все в нем кипело; он готов был застонать.
   - Почему же она бежала? - спросил де Сент-Эньян.
   - Потому, что вчера бедняжку прогнали  из  дворца,  -  отвечал  даАр-
таньян.
   Едва он проговорил эти слова, как король сделал повелительное  движе-
ние рукой.
   - Довольно, сударь, - сказал он, обращаясь к послу, - довольно!
   Затем, подойдя к мушкетеру, воскликнул:
   - Кто здесь говорит, что Лавальер в монастыре?
   - Господин даАртаньян, - отвечал фаворит.
   - Это правда? - взглянул король на мушкетера.
   - Совершеннейшая правда.
   Король побледнел.
   - Вы еще что-то сказали, господин даАртаньян?
   - Не помню, государь.
   - Вы сказали, что мадемуазель де Лавальер прогнали из дворца.
   - Да, государь.
   - И это тоже правда?
   - Сами узнайте, государь.
   - От кого?
   - О! - произнес даАртаньян с видом человека, который показывает,  что
он не может исполнить просьбу.
   Король порывисто отошел в сторону, оставив и послов, и  министров,  и
придворных. Королева-мать встала; она все слышала, а чего не слышала,  о
том догадалась. Принцесса чуть не лишилась чувств от гнева и от  страха;
она тоже попыталась встать, но сейчас же снова упала в  кресло,  которое
от этого движения откатилось назад.
   - Господа, - сказал король, - аудиенция окончена; завтра я дам ответ,
или, вернее, объявлю свою волю Испании и Голландии.
   И повелительным жестом он отпустил послов.
   - Берегитесь, сын мой! - с негодованием воскликнула вдовствующая  ко-
ролева. - Вы, кажется, плохо владеете собой.
   - Если я не способен владеть собой, - зарычал юный лев  с  угрожающим
жестом, - то ручаюсь вам, ваше величество, я сумею совладать с теми, кто
меня оскорбляет. Пойдемте со мной, господин даАртаньян.
   Король вышел из кабинета среди всеобщего удивления и ужаса. Он сбежал
с лестницы и направился через двор.
   - Государь, - обратился к нему даАртаньян, - ваше величество идете не
в ту сторону.
   - Я иду к конюшням.
   - Незачем, государь. Лошади для вашего величества приготовлены.
   Король только взглянул на своего слугу, но этот взгляд обещал больше,
чем все, на что могло рассчитывать честолюбие трех даАртаньянов.


   XXXVI
   ШАЙО

   Хотя никто их не звал, Маникан и Маликорн пошли за  королем  и  даАр-
таньяном. Они оба были очень умны, но честолюбие часто  приводило  Мали-
корна слишком рано, Маникан же вследствие лени часто опаздывал. На  этот
раз оба они явились вовремя.
   Было приготовлено пять лошадей. Две предназначались для короля и  да-
Артаньяна; две для Маникана и Маликорна. На пятую  сел  паж.  Кавалькада
поскакала галопом. ДаАртаньян сам выбрал лошадей. Они как  нельзя  лучше
подходили для разлученных влюбленных: лошади не бежали, а летели.  Через
десять минут кавалькада вихрем примчалась в Шайо, вздымая облако пыли.
   Король буквально спорхнул с лошади. Но как ни стремительно  было  это
движение, даАртаньян уже стоял на  земле.  Людовик  знаком  поблагодарил
мушкетера и бросил повод пажу. Затем он вбежал в дом и, быстро распахнув
дверь, вошел в приемную.
   Маникан, Маликорн и паж остались за оградой, д'Артаньян последовал за
королем.
   При входе в приемную первое, что заметил король, была Луиза -  не  на
коленях, но распростертая на полу перед большим каменным распятием.
   Девушка лежала на сырых плитах, еле видная в сумраке залы, освещенной
только узким решетчатым окном, почти совсем закрытым вьющимися растения-
ми. Она была одна, неподвижная, холодная, как камень, на  который  упало
ее тело. Король подумал, что она мертва, громко вскрикнул; тотчас  же  к
нему подбежал даАртаньян.
   Король уже обвил одной рукой стан девушки.  Д'Артаньян  помог  королю
поднять бедняжку, которая вся оцепенела. Король схватил ее в  объятия  и
стал согревать поцелуями ее ледяные руки и виски.
   ДаАртаньян ударил в колокол. На звон его сбежались кармелитки.  Мона-
хини возмущенно закричали при виде двух мужчин, поддерживавших  какую-то
женщину.
   Прибежала и настоятельница. Но, несмотря на свою суровость, она  была
более светской женщиной, чем придворные дамы, и с первого же взгляда уз-
нала короля по тому почтению, которое ему  оказывали  спутники,  по  той
властности, с какой он держался. При виде короля  настоятельница  сейчас
же удалилась, ибо только таким способом она могла сохранить свое  досто-
инство. Но она прислала с монахинями разные лекарства, приказав им, кро-
ме того, запереть двери.
   Давно было пора: горе короля выражалось все более бурно. Он уже решил
послать за своим доктором, но в эту минуту Лавальер пришла в себя.  Отк-
рыв глаза, она прежде всего увидела у своих ног  короля.  Без  сомнения,
она не поняла, кто это, и горестно вздохнула.
   Людовик пожирал ее жадным взором. Наконец ее блуждающий взгляд  оста-
новился на короле. Она узнала его и попыталась вырваться из его объятий.
   - Как! - прошептала она. - Жертвоприношение еще не совершено?
   - Нет, нет! - отвечал король. - Оно и  не  будет  совершено,  клянусь
вам.
   Несмотря на свою слабость, Лавальер поднялась.
   - Но оно должно быть совершено, - проговорила она. - Не останавливай-
те меня.
   - Как! Вы хотите, чтобы я позволил вам  принести  себя  в  жертву?  -
вскричал король. - Ни за что, никогда!
   - Ну, пора уходить! - прошептал даАртаньян. - Раз они начали разгова-
ривать, избавим их от посторонних ушей.
   ДаАртаньян ушел, влюбленные остались одни.
   - Государь! - говорила Лавальер. - Умоляю вас, ни  слова  больше.  Не
губите мою жизнь, мое будущее; не губите вашей славы ради минутной  при-
хоти.
   - Прихоти! - воскликнул король.
   - О, теперь, государь, - продолжала Лавальер, - я ясно читаю в  вашем
сердце.
   - Вы, Луиза?
   - Да, я.
   - Объяснитесь.
   - Непонятное, безрассудное увлечение на несколько минут  могло  пока-
заться вам достаточным оправданием. Но у вас есть обязанности, несовмес-
тимые с любовью к бедной девушке. Забудьте меня.
   - Забыть?
   - Дело уже сделано.
   - Скорее умру!
   - Государь, вы не можете любить ту, которую решились убить так жесто-
ко сегодня ночью.
   - Что вы говорите? Не понимаю.
   - О чем вы просили меня вчера утром? Любить вас? Что вы обещали  вза-
мен? Никогда не ложиться в постель, не примирившись со  мной,  если  вам
случится рассердиться на меня.
   - Простите меня, простите, Луиза! Ревность свела меня с ума.
   - Государь, ревность - дурное чувство, которое разрастается, как сор-
ная трава, если его не вырвать с корнем. Вы  опять  будете  ревновать  и
скоро погубите меня. Сжальтесь, дайте мне умереть.
   - Еще одно слово, мадемуазель, и я умру у ваших ног.
   - Нет, нет, государь, я себя лучше знаю, чем вы. Не губите и вы  себя
из-за несчастной, которую все презирают.
   - О, назовите мне ваших преследователей, умоляю вас!
   - Я ни на кого не жалуюсь, государь: я обвиняю только себя. Прощайте,
государь! Разговаривая со ней таким образом, вы компрометируете себя.
   - Берегитесь, Луиза! Своими словами вы приводите меня в отчаяние; бе-
регитесь!
   - Государь, умоляю вас, разрешите мне остаться в этом монастыре!
   - Я отниму вас у самого бога.
   - Но прежде, - вскричала бедняжка, - вырвите меня из рук ожесточенных
врагов, покушающихся на мою жизнь, на мою честь. Если у  вас  достаточно
силы для любви, найдите же в себе силы защитить меня. Ту, кого, по вашим
словам, вы любите, оскорбляют, осыпают насмешками, выгоняют.
   И кроткая девушка, в припадке горя начавшая жаловаться,  с  рыданиями
ломала руки.
   - Вас выгнали! - вскричал король. - Вот уже второй раз, как  я  слышу
это слово.
   - С позором, государь. Вы видите теперь, что у меня один  только  за-
щитник - бог, одно утешение - молитва, один приют - монастырь.
   - У вас будет мой дворец, мой двор. Не бойтесь, Луиза; те, кто  вчера
выгнал вас, завтра будут трепетать перед вами. Что я говорю:  завтра,  -
сегодня утром они уже почувствовали мою силу. Луиза,  Луиза,  вы  будете
жестоко отомщены. Кровавыми слезами заплатят обидчики за ваши слезы. На-
зовите мне их имена.
   - Никогда! Ни за что!
   - Как же я тогда накажу их?
   - Государь, ваша рука оцепенеет, когда вы увидите, кого  нужно  нака-
зать.
   - О, вы меня не знаете! - перебил ее Людовик. - Я ни перед чем не ос-
тановлюсь. Я испепелю все королевство и прокляну собственную семью.  Да,
я отсеку даже эту руку, если она окажется настолько трусливой, что не  в
состоянии будет сокрушить врагов самого кроткого и милого создания в ми-
ре.
   И действительно, произнося эти слова, Людовик с силой ударил  кулаком
по дубовой перегородке, которая глухо застонала.
   Лавальер ужаснулась. В гневе этого всесильного юноши было нечто вели-
чавое и зловещее, как в ярости разбушевавшихся стихий. И  Луиза,  думав-
шая, что ничье горе не может сравниться с ее страданиями, была побеждена
горем короля, выражавшимся в угрозах и гневе.
   - Государь, - сказала она, - в последний раз умоляю вас, оставьте ме-
ня. Я уже обрела спокойствие в этом святом месте. Бог - защитник,  перед
которым рушится вся мелкая людская злоба. Государь, еще раз прошу,  раз-
решите мне жить здесь.
   - В таком случае, - воскликнул Людовик, - скажите откровенно, что  вы
никогда меня не любили, скажите, что мое унижение, мое раскаяние  льстят
вашей гордости, но мое горе не печалит вас. Скажите, что французский ко-
роль для вас не  возлюбленный,  нежность  которого  могла  бы  дать  вам
счастье, а деспот, прихоть которого разбила ваше  сердце.  Не  говорите,
что вы стремитесь к богу: скажите, что вы бежите от короля. Нет, бог  не
сообщник непреклонных решений; бог допускает раскаяние, прощает, бог  не
противится любви.
   Слыша эти слова, вливавшие огонь в ее жилы, Луиза отчаянно рыдала.
   - Значит, вы не поняли? - сказала она.
   - Чего?
   - Что меня выгнали, что меня презирают и что я достойна презрения?
   - Я окружу вас уважением, вы будете самой обожаемой женщиной при моем
дворе, вам все будут завидовать.
   - Докажите, что вы не разлюбили меня.
   - Каким образом?
   - Оставьте меня.
   - Я докажу свою любовь, не расставаясь с вами.
   - Но неужели, государь, вы думаете, что я допущу это? Неужели вы  ду-
маете, что я позволю вам объявить войну всей вашей семье? Неужели вы ду-
маете, что я позволю вам оттолкнуть из-за меня мать, жену и сестру!
   - А, наконец-то вы назвали ваших обидчиков! Клянусь всемогущим богом,
я их накажу!
   - Вот поэтому-то будущее и страшит меня.  Поэтому  я  отказываюсь  от
всего. Поэтому я не хочу, чтобы вы мстили за меня. Довольно слез,  горя,
жалоб! Я никогда не причиню никому страданий, не буду виновницей  ничьих
слез. Довольно я сама наплакалась, довольно настрадалась!
   - А мое горе, мои стенания, мои слезы для вас ничего не значат?
   - Ради бога, государь, не говорите так! Мне необходимо мужество, что-
бы принести эту жертву.
   - Луиза, Луиза, умоляю тебя! Приказывай, распоряжайся, карай или  ми-
луй, только не покидай меня!
   - Увы, государь, нам необходимо расстаться.
   - Значит, ты меня не любишь?
   - Бог видит, что люблю!
   - Ложь, ложь!
   - Если бы я не любила, государь, я бы  не  стала  вас  удерживать;  я
отомстила бы за нанесенные оскорбления торжеством над  врагами,  которое
вы мне предлагаете. Но видите, я не хочу даже  сладостного  возмездия  в
виде вашей любви, любви, составляющей смысл моей жизни:  ведь  я  хотела
умереть, думая, что вы меня больше не любите.
   - Да, да, теперь мне все понятно. Вы святая, вы заслуживаете  всячес-
кого уважения. Поэтому ни одна женщина в мире не будет так любима  мной,
как вы, Луиза; ни одна женщина не приобретет  надо  мной  такой  власти.
Клянусь вам, я разбил бы