се считали его погибшим. Но  суровое  лицо  и
ледяной вид Монка словно спрашивали у обрадованных офицеров и  восхищен-
ных солдат о причине такого ликования. Лейтенант встретил Манка и  расс-
казал ему, какое беспокойство причинило всем его отсутствие.
   - Но о чем же вы беспокоились? - спросил Монк. - Разве  я  обязан  во
всем давать вам отчет?
   - Но, генерал, овцы без пастуха могут испугаться.
   - Испугаться! - повторил Монк своим твердым и могучим голосом. -  Вот
так слово!.. Черт возьми! Если у моих овец нет зубов и когтей, так я  не
хочу быть их пастухом. Вы испугались!..
   - За вас, генерал!
   - Занимайтесь лучше своим делом. Если у меня нет  такого  ума,  какой
бог дал Оливеру Кромвелю, то у меня есть свой ум, данный мне, и я им до-
волен, как бы мал он ни был.
   Офицер не возражал, и все решили, что Монк совершил какой-нибудь важ-
ный подвиг или просто испытывал их. Очевидно, они мало знали своего  ос-
торожного и терпеливого генерала. Монк, если он был таким  же  искренним
пуританином, как его союзники, должен был горячо благодарить своего свя-
того за освобождение из ящика даАртаньяна.
   Пока все это происходило, наш мушкетер не  переставал  повторять  про
себя: "Дай бог, чтобы Монк был не так самолюбив, как я. Если бы  кто-ни-
будь засадил меня в ящик, под решетку, и повез таким образом, как телен-
ка, через море, я сохранил бы такое неприятное воспоминание о своем жал-
ком положении в ящике, так сердился бы на того, кто запер меня туда, так
опасался, чтобы он не смеялся над моим путешествием в ящике, что... Черт
возьми! Я воткнул бы ему в горло кинжал в награду за его решетку и приг-
воздил бы его к настоящему гробу в память о фальшивом, в котором я лежал
два дня".
   ДаАртаньян был искренен, говоря это; наш гасконец  отличался  большой
чувствительностью. По счастью, Монк был поглощен другими мыслями. Он  ни
словом не обмолвился о минувшем своему смущенному победителю,  напротив,
оказывал ему полное доверие, водил с собой на рекогносцировки, чтобы до-
биться одобрения даАртаньяна, которое ему, вероятно, очень хотелось  по-
лучить. Д'Артаньян вел себя как искуснейший льстец: он восхищался такти-
кой Монка, порядком в его лагере и весело трунил над Ламбертом, который,
говорил он, совершенно напрасно затруднял себя созданием лагеря на двад-
цать тысяч человек, тогда как ему хватило бы и десятины земли для капра-
ла и пятидесяти гвардейцев, которые, возможно, останутся ему верны.
   Тотчас по возвращении Монк согласился на свидание, О  котором  просил
Ламберт накануне и на которое  лейтенанты  Монка  ответили  отказом  под
предлогом, что генерал болен. Это свидание не было  ни  продолжительным,
ни интересным. Ламберт спросил об образе мыслей своего противника.  Монк
ответил, что согласен с мнением большинства. Ламберт спросил:  не  лучше
ли кончить распрю союзом, чем сражением? Монк попросил неделю на размыш-
ление. Ламберт не посмел отказать ему в этой просьбе, хотя,  отправляясь
в поход, хвастался, что сразу уничтожит армию Монка.
   Когда за этим свиданием, которого нетерпеливо ждали Приверженцы  Лам-
берта, не последовало ни мира, ни сражения, мятежная армия Ламберта (как
и предвидел даАртаньян) предпочла парламент, хоть и "усеченный", пышным,
но бесплодным замыслам своего генерала.
   Вспоминались сытные лондонские обеды, эль и херес, которыми  горожане
потчевали солдат, своих друзей. Солдаты Ламберта с  ужасом  смотрели  на
черный походный хлеб, на мутную воду Твида, слишком соленую  для  питья,
слишком пресную для пищи, и думали: "Не лучше ли вам будет на той сторо-
не? Не для Монка ли жарится говядина в Лондоне?"
   С тех пор только и говорили что о побегах из армии Ламберта.  Солдаты
давали увлечь себя силе тех начал, которые наравне с  дисциплиной  неиз-
менно объединяют между собой членов любого отряда, сформированного с лю-
бой целью. "" Монк защищал парламент, Ламберт на него  нападал.  Желания
поддерживать парламент у Монка было не более, чем у Ламберта, но он  на-
писал его на своих знаменах, и потому противной партии поневоле пришлось
написать на своих лозунг восстания, резавший слух пуритан. Поэтому  сол-
даты стекались от Ламберта к Монку, как грешники от Вельзевула к богу.
   Монк подсчитал: если в день будет по тысяче  дезертиров,  то  Ламберт
продержится двадцать дней. Но при падении всякого тела скорость  и  сила
тяжести всегда возрастают: в первый день было сто  беглецов,  во  второй
пятьсот, в третий тысяча. Монк думал уже, что дошло до  среднего  числа;
нос тысячи число беглецов перескочило на две, потом на четыре,  и  через
неделю Ламберт, чувствуя, что не может уже принять боя, если ему предло-
жат драться, благоразумно решил ночью снять лагерь, вернуться в  Лондон,
чтобы опередить Монка, составив себе там крепкую армию из остатков воен-
ной партии.
   Но Монк, ничего не боясь, - победоносно  двинулся  прямо  на  Лондон,
вбирая в свою армию всех тех, кто сам плохо знал, к какой партии он при-
надлежит. Монк стал лагерем в Барнете, в четырех милях от столицы.  Пар-
ламент ликовал, воображая, что нашел в нем покровителя. Народ ждал, ког-
да знаменитый полководец покажет себя, чтобы судить о  нем.  Даже  даАр-
таньян не мог разобраться в его тактике. Он наблюдал и восхищался.  Монк
не мог войти в Лондон с готовым решением,  не  вызвав  там  междоусобной
войны. Он медлил.
   Вдруг, вопреки ожиданию, Монк прогнал из Лондона военную партию и за-
нял город именем парламента.
   Потом, когда граждане исполнились возмущения против Монка, когда даже
солдаты стали обвинять своего начальника, он, убедившись,  что  сила  на
его стороне, объявил "охвостью" парламента, что пора ему сложить с  себя
полномочия и уступить место настоящему, а не  шутовскому  правительству.
Монк объявил об этом, опираясь на пятьдесят тысяч шпаг, к которым в  тот
же вечер с бурным ликованием присоединилось пятьсот тысяч жителей  слав-
ного города Лондона.
   И вот в ту минуту, когда народ, после шумных празднеств и пирушек  на
улицах, задумался над тем, кому передать власть, вдруг  узнали,  что  из
Гааги отплыл корабль, на котором находится Карл II.
   - Господа, - заявил Монк своим офицерам, -  я  отправляюсь  навстречу
законному королю. Кто любит меня, пусть следует за мной!
   Слова его были встречены бурными возгласами.
   Услышав их, даАртаньян задрожал от радости.
   - Черт возьми! - сказал он Монку. - Вот это смело!
   - Вы поедете со мной?
   - Непременно, генерал!.. Но скажите мне, прошу вас, что написали вы в
письме, отправленном с Атосом, то есть с графом де Ла Фер?..  Помните...
в день нашего приезда?
   - От вас у меня нет тайн, - ответил Монк. - Я  написал  только:  "Жду
ваше величество через шесть недель в Дувре".
   - Ну, тогда я не скажу, что это смело, а скажу, что это тонко  разыг-
рано.
   - Вы в этих делах знаток, - отвечал Монк.
   Это был единственный намек генерала на его путешествие в Голландию.


   XXXII
   АТОС И Д'АРТАНЬЯН ОПЯТЬ ВСТРЕЧАЮТСЯ В ГОСТИНИЦЕ "ОЛЕНИЙ РОГ"

   Английский король с величайшей пышностью въехал в Дувр, потом в  Лон-
дон. Он вызвал братьев, привез с собой сестру и мать. Англия  так  долго
была предоставлена самой себе, то есть тирании, власти  людей  жалких  и
безрассудных, что возвращение Карла  II,  которого  англичане,  впрочем,
знали только как сына  человека,  которому  они  отрубили  голову,  было
праздником для всех трех королевств. Ликующие крики народа так  поразили
молодого короля, что он прошептал на ухо своему  младшему  брату,  Джону
Йоркскому:
   - Право, мы, должно быть, сами виноваты, что долго не возвращались  в
страну, где нас так любят.
   Короля окружала великолепная свита. Прекрасная погода благоприятство-
вала торжеству. Карл точно помолодел и был весел; он казался  совершенно
другим. Все ему улыбалось, даже солнце. Среди этой праздничной и  шумной
толпы придворных льстецов, по-видимому, забывших, что  они  сопровождали
на эшафот отца нового короля, человек в костюме лейтенанта мушкетеров  с
улыбкой на тонких умных губах смотрел то на оравшую толпу, то  на  Карла
II: король притворялся растроганным и усердно кланялся дамам,  бросавшим
букеты под ноги его лошади.
   - Неплохо быть королем! - сказал себе этот человек,  поглощенный  со-
зерцанием окружающего, и, глубоко задумавшись,  остановился  на  дороге,
пропустив всю свиту. - Вот король, усыпанный золотом и брильянтами,  как
Соломон, пестреющий цветами, как, весенний  луг:  он  пригоршнями  будет
черпать из сундуков, где его верноподданные, прежде поголовно изменявшие
ему, накопили кучу золота. Теперь его забрасывают букетами так,  что  он
может утонуть в них; а если б он явился сюда два месяца назад,  на  него
посыпалось бы столько же пуль и ядер. Право же, неплохо быть королем!
   Шествие двигалось вперед. Волна криков отхлынула вслед за королем  по
направлению к дворцу; однако мушкетера все еще сильно толкали.
   - Черт возьми! - продолжал наш философ. - Все эти люди наступают  мне
на ноги и не ставят меня ни во что, потому что они англичане, а я  фран-
цуз. Если спросить у них: "Кто такой даАртаньян?"  -  они  ответят:  "Не
знаем!" Но если им сказать: "Вот король! Вот Монк!" - они сейчас  же  до
полной хрипоты будут кричать во всю глотку: "Да здравствует  король!  Да
здравствует Монк!" Однако, - продолжал он, лукаво и немного свысока пог-
лядывая на спешащую толпу, - подумайте немножко, добрые люди, что совер-
шил Карл Второй, что совершил Монк, и припомните кстати, что сделал нез-
накомец, именуемый даАртаньяном. Правда, вы не знаете, что он сделал, вы
не знаете его самого, что, может  быть,  мешает  вам  правильно  судить.
Но... какая важность! Это не мешает Карлу Второму быть великим  королем,
хотя он провел двенадцать лет в изгнании, а Монку - великим полководцем,
хотя он съездил в Голландию в ящике. Ну, если уж признано,  что  один  -
великий король, а другой - великий полководец, то  будем  кричать:  "Ура
королю Карлу Второму! Ура генералу Монку!"
   И его голос слился с тысячью голосов, на минуту заглушив все  другие.
Чтобы подчеркнуть свою преданность,  он  снял  шляпу  и  размахивал  ею.
Кто-то схватил его за руку, как раз когда он с величайшим жаром проявлял
свои верноподданнические чувства.
   - Атос! - воскликнул даАртаньян. - Вы здесь!
   Друзья обнялись.
   - Вы здесь, - продолжал мушкетер, - и не в королевской свите,  любез-
ный граф? Как! Вы - герой праздника - не  едете  возле  его  величества,
восстановленного короля, по левую сторону, как Монк по  правую?  Призна-
юсь, я не понимаю ни вас, ни короля, который вам стольким обязан.
   - Вы всегда шутите, любезный даАртаньян, - отвечал Атос. - Неужели вы
никогда не бросите этой дурной привычки?
   - Почему же вы не в свите?
   - Я не в свите потому, что не хочу этого.
   - А почему вы не хотите?
   - Потому что я не курьер, не посланник,  и  не  представитель  короля
французского, и мне не следует быть зовите иностранного короля.
   - Черт возьми! Вы, однако, были при покойном короле, отце его...
   - То было другое дело: он шел на смерть.
   - Однако ваши услуги Карлу Второму...
   - Я сделал только то, что должен был сделать. Вы знаете, я  не  люблю
блеска. Пусть король Карл Второй оставит меня в покое и в  тени,  раз  я
ему не нужен; это то, чего я прошу.
   Д'Артаньян вздохнул.
   - Что с вами? - спросил Атос. - Можно подумать, что счастливое  возв-
ращение короля в Лондон огорчает вас, друг мой? А ведь  вы  сделали  для
его величества, по крайней мере, столько же, сколько и я.
   - Не правда ли? - спросил даАртаньян со своим смехом гасконца.  -  Не
правда ли, и я много сделал для его величества, хотя этого и не подозре-
вают?
   - Да, да! - отвечал Атос. - И король знает это,  поверьте  мне,  друг
мой.
   - Знает! - повторил мушкетер с - горечью. - Черт возьми, я в этом  не
сомневался, но сейчас постарался забыть!
   - Но он не забудет, уверяю вас!
   - Выговорите так только затем, чтобы утешить меня, Атос!
   - В чем же?
   - Черт возьми! А мои издержки? Я разорился, мой друг, совершенно  ра-
зорился из-за восстановления этого принца, который сейчас  проскакал  на
буланой лошадке.
   - Король не знает, что вы разорились, друг мой, но он знает, что мно-
гим обязан вам.
   - Что мне в этом, Атос, подумайте! Я вам отдаю  попранную  справедли-
вость: вы сделали все, что могли. Но ведь именно я привел к  благополуч-
ному концу все ваши замыслы, хотя с первого взгляда кажется, что я мешал
их успеху. Следите за ходом моих рассуждений: все ваши доводы и вся ваша
кротость, наверное, не убедили бы генерала Монка; а я так  жестоко  обо-
шелся с ним, что доставил вашему принцу случай щегольнуть благородством.
Только из-за моего счастливого промаха он смог проявить  великодушие;  а
за великодушие Монк заплатил Карлу, возвратив ему трон.
   - Все это, друг мой, сущая правда, - отвечал Атос.
   - И что же? Хотя это сущая правда, однако, любезный друг, я  ворочусь
домой, обласканный Монком, который называет меня беспрестанно  "любезным
капитаном", хотя я ему вовсе не любезен и не капитан,  любимый  королем,
который уже забыл мое имя; я человек, проклинаемый солдатами, которых  я
соблазнил обещаниями крупной награды, осуждаемый славным Планше, у кото-
рого я взял часть его состояния.
   - Как так? При чем тут Планше?
   - А вот при чем. Монк воображает, что он  призвал  этого  разодетого,
улыбающегося, обожаемого короля; вы воображаете, что поддержали  его;  я
думаю, что доставил ему победу; народу кажется, что он отвоевал его; сам
он воображает, что достиг цели переговорами. Все это неправда: Карл Вто-
рой, король Англии, Шотландии и Ирландии, восстановлен  французским  ла-
вочником по имени Планше, живущим на Ломбардской улице. Вот  что  значит
величие! Суета сует! - как говорит Писание.
   Атос невольно улыбнулся.
   - Любезный даАртаньян, - сказал он, дружески пожимая руку  мушкетера,
- неужели вы перестали быть философом? Неужели вас не утешает мысль, что
вы спасли мне жизнь, подоспев так счастливо с Монком, когда эти окаянные
приверженцы парламента хотели сжечь меня живьем?
   - Вы отчасти сами заслужили такое наказание, дорогой граф.
   - За что? За спасение миллиона, принадлежавшего его величеству королю
Карлу?
   - Какого миллиона?
   - Да, ведь вы ничего не знаете о нем, друг мой!
   Но не сердитесь на меня; это была не моя  тайна.  Слово  "Remember!",
которое сказал Карл Первый на эшафоте...
   - И которое значит помни!..
   - Именно так. Слово это значило: "Помните, что в ньюкаслских погребах
спрятан миллион и что это золото принадлежит моему сыну".
   - А, теперь понимаю!.. Понимаю также, - и это всего хуже, - что  каж-
дый раз, как Карл Второй вспоминает обо мне,  он  говорит  самому  себе:
"Этот человек чуть не заставил меня потерять корону. К  счастью,  я  был
великодушен, благороден, полон присутствия духа". Вот что думает обо мне
и о короле молодой дворянин а черном поношенном платье, который в Блуас-
ком замке оросил меня со шляпой в руке впустить  его  в  кабинет  короля
французского.
   - ДаАртаньян, даАртаньян! - сказал Атос, кладя руку на плечо мушкете-
ра. - Вы несправедливы.
   - Я имею право на это.
   - Нет, вы не знаете будущего.
   ДаАртаньян пристально посмотрел на друга и расхохотался.
   - Признаюсь, любезный Атос, - заметил он, - у вас попадаются  велико-
лепные выражения. Я слыхал такие только от вас и от кардинала Мазарини.
   Атос сделал протестующий жест.
   - Извините, друг мой, если я оскорбил вас, - продолжал  даАртаньян  с
улыбкой. - Будущее! Как хороши снова, которые много обещают! Как приятно
жевать их, когда нечего есть! Черт возьми! Я слышал пропасть многообеща-
ющих слов. Когда же я услышу хоть одно слово, которое  исполняет  обеща-
ние! Но оставим это, - молвил даАртаньян. - Что вы делаете здесь, любез-
ный Атос? Вы казначей короля?
   - Как! Казначей? Почему?
   - А как же? У короля есть миллион, стало быть, ему нужен казначей.  У
французского короля ровно ничего нет; однако у него есть  суперинтендант
финансов, господин Фуке. Впрочем, надо признать, что  зато  у  господина
Фуке есть несколько миллиончиков.
   - О, наш миллион давно уже истрачен, - сказал Атос  и  рассмеялся,  в
свою очередь.
   - Понимаю: он пошел на бархат, атлас, брильянты, на перья всяких сор-
тов и цветов. Все это семейство очень нуждалось в портных и белошвейках.
Помните, Атос, сколько мы тратили на  одежду  во  времена  сражений  под
Ла-Рошелью, перед тем как вступить на конях в город, Две или три  тысячи
ливров. Но ведь на королевское платье нужно ткани больше, тут  истратишь
миллион... Скажите, по крайней мере, Атос, если вы  и  не  казначей,  то
все-таки вы имеете вес при дворе?
   - Клянусь честью, сам не знаю, - отвечал Атос просто.
   - Неужели не знаете?
   - Нет, я после Дувра не видал короля.
   - А, он забыл и вас! Черт возьми! Недурно!
   - У его величества столько дел!
   - О! - вскричал даАртаньян, со свойственной ему одному тонкой  усмеш-
кой, - Клянусь честью, я начинаю снова любить монсеньера Джулио  Мазари-
ни. Как! Король не видал вас, Атос?
   - Нет.
   - И вы не сердитесь?
   - За что? Вы, кажется, думаете, любезный д'Артаньян, что  я  поступил
таким образом ради короля? Да я совсем не знаю его. Я защищал отца,  ко-
торый олицетворял для меня священное начало, и я склонился в сторону сы-
на опять-таки из приверженности тому же принципу. Я сделал все это  ради
его отца, который был достойный рыцарь, благороднейший человек, вы  пом-
ните?
   - Правда, человек прекрасный и добрый. Жил скверно, но умер хорошо.
   - Так поймите же, любезный даАртаньян, покойному королю я поклялся  в
последнюю минуту его жизни честно сохранить тайну о сокровище, которое я
должен был передать его сыну, чтобы помочь ему в случае надобности.  Мо-
лодой принц приехал ко мне. Он рассказал мне про свою бедность, видя  во
мне только живое воспоминание о своем отце. Я исполнил для Карла Второго
только то, что обещал Карлу Первому, не больше. Стало  быть,  какое  мне
дело, благодарен он или нет! Не ему, а себе оказал я услугу, сняв с себя
ответственность.
   - Я всегда говорил, - произнес даАртаньян со вздохом, - что бескорыс-
тие - бесподобная вещь.
   - Ну так что же, дорогой друг, - заметил Атос, - вы точно в таком  же
положении, как я. Если я правильно понял ваши слова,  вас  тронуло  нес-
частье молодого принца. Вы поступили во много раз благороднее, чем я: вы
ничем не были обязаны сыну погибшего короля, а я  должен  был  исполнить
свой долг. Вы-то не должны были платить ему цену той  драгоценной  капли
крови, какую он уронил на мое чело с помоста своего эшафота. Вас  побуж-
дало только сердце, благородное доброе сердце, которое таится под  вашим
наружным скептицизмом, под вашими язвительными насмешками. Вы употребили
на это деньги вашего преданного слуги, может быть, ваши собственные, - я
даже в этом уверен, - и в довершение всего ваши  жертвы  не  признаются!
Что за беда? Вы хотите возвратить деньги Планше?.. Понимаю ваше желание,
друг мой: неприлично дворянину, заняв деньги у своего  подчиненного,  не
отдать ему капитала вместе с процентами. Знаете что, я продам  замок  Ла
Фер или, ради этого много, какую-нибудь маленькую ферму. Вы расплатитесь
с Планше, и, будьте уверены, в моих амбарах останется довольно хлеба для
нас обоих и для Рауля. Таким образом, любезный друг, вы  будете  обязаны
только самому себе, и - я знаю вас хорошо - вам очень приятно будет  ду-
мать: "Я возвратил корону королю Англии". Не так ли, друг мой?
   - Атос, Атос, - протянул даАртаньян в раздумье, - я уже говорил  вам,
что, когда вы станете аббатом, я буду слушать ваши  проповеди.  Если  вы
скажете мне, что есть ад, черт возьми, я стану бояться огня и  сковород-
ки. Вы лучше меня, вернее сказать, вы лучший из  людей.  А  за  собой  я
признаю только одно достоинство: я не завистлив.  Все  остальные  пороки
найдутся во мне с