и себя по отношению ко мне
и к господину д'Эрбле; вы найдете возле себя советников, которые исцелят
вас от слабостей этого рода.
   - Нет, даАртаньян, вы ошибаетесь, когда вините моих советников в том,
что они толкают меня на суровость. Совет щадить господина д'Эрбле  исхо-
дит не от кого другого, как от Кольбера.
   - Ах, ваше величества! - воскликнул пораженный словам Людовика  даАр-
таньян.
   - Что же касается вас, - продолжал король с необычной для него ласко-
востью, - то я должен сообщить вам несколько добрых вестей, но вы узнае-
те их, мой дорогой капитан, лишь тогда, когда я окончательно  сведу  мои
счеты. Я сказал, что хочу обеспечить вам достойное положение,  и  я  это
сделаю. Мое слово претворяется ныне в действительность.
   - Тысяча благодарностей, государь. Что до меня, то я могу  подождать.
Но пока я буду терпеливо дожидаться моего часа, прошу  вас,  ваше  вели-
чество, займитесь теми беднягами, которые давно уже осаждают вашу перед-
нюю и жаждут смиренно припасть к стопам короля, моля его об удовлетворе-
нии их ходатайства.
   - Кто такие?
   - Враги вашего величества.
   Король поднял голову.
   - Друзья господина Фуке, - добавил даАртаньян.
   - Их имена?
   - Господин Гурвиль, господин Пелисон и один поэт, господин Жан де Ла-
фонтен.
   Король на минуту задумался.
   - Чего же они хотят?
   - Не знаю,
   - Каковы они с виду?
   - Удручены скорбь.
   - Что говорят?
   - Ничего.
   - Что делают?
   - Плачут.
   - Пусть войдут, - нахмурился король.
   ДаАртаньян повернулся на каблуках, приподнял ковер, закрывавший  вход
в кабинет короля, и крикнул в соседнюю залу:
   - Введите!
   Тотчас же у дверей кабинета, в котором находились король к его  капи-
тан, появилось трое людей, названных даАртаньяном.
   Когда они шли через приемную, там воцарилось гробовое  молчание.  При
появлении друзей несчастного суперинтенданта финансов придворные -  соз-
наемся в этом - отшатывались от них, словно боясь заразиться  от  сопри-
косновения с опалою и горем.
   ДаАртаньян быстрыми шагами приблизился к этим  отверженным,  колебав-
шимся и дрожавшим у дверей королевского кабинета, и, взяв  их  за  руки,
подвел к креслу, на котором обычно сидел король;  стоя  у  окна,  король
ожидал, когда их представят ему, и  приготовился  принять  просителей  с
дипломатической сухостью.
   Из друзей Фуке первым подошел Пелисон. Он не  плакал;  но  он  осушил
слезы лишь для того, чтобы король мог лучше услышать его просьбу.
   Гурвиль кусал себе губы, чтобы перестать плакать из почтения к  коро-
лю. Лафонтен закрыл лицо платком, и если б  не  судорожное  подергивание
его плеч, сотрясавшихся от рыданий, можно было бы  усомниться,  что  это
живой человек.
   Король хранил величавый вид. Лицо его было  невозмутимо.  Даже  брови
его так же хмурились, как тогда, когда даАртаньян доложил ему о  приходе
его "врагов". Он сделал жест, который означал: "Говорите", и,  продолжая
стоять, не сводил глаз с этих отчаявшихся людей.
   Пелисон согнулся до земли, а Лафонтен  опустился  на  колени,  как  в
церкви. Это упорное молчание, прерываемое только вздохами  и  горестными
стенаниями, начало возбуждать в короле не жалость, а нетерпение.
   - Господин Пелисон, - сказал он резким и сухим  голосом,  -  господин
Гурвиль и вы, господин...
   "Он не назвал Лафонтена.
   - Я был бы весьма недоволен, если вы явились ходатайствовать за одно-
го из величайших преступников, которого должно покарать мое  правосудие.
Короля могут трогать лишь слезы или раскаяние; слезы невинных, раскаяние
тех, кто виновен. Я не поверю ни в раскаяние господина Фуке, ни в слезы,
проливаемые его друзьями, потому что первый порочен до мозга  костей,  а
вторые должны были бы опасаться, что оскорбляют меня в  моем  доме.  Вот
почему, господин Пелисон, господин Гурвиль и вы, господин...  прошу  вас
не говорить ничего такого, что не было бы безоговорочным  свидетельством
вашего уважения к моей воле,
   Ваше величество, - отвечал Пелисон,  содрогнувшись  от  этих  ужасных
слов, - ваше величество, мы явились высказать вам лишь то, что  выражает
самое искреннее почтение, самую искреннюю любовь, которую подданные обя-
заны питать к своему королю. Суд вашего величества грозен; каждый должен
склониться перед его приговором, и мы почтительно склоняемся перед  ним.
Мы далеки от мысли защищать того, кто имел несчастье оскорбить ваше  ве-
личество. Тот, кто навлек вашу немилость, может быть нашим другом, но он
враг государству. И, плача, мы отдадим его строгому суду короля.
   - Впрочем, - перебил король, успокоенный этим умоляющим тоном и  сми-
ренными словами Пелисона, - приговор вынесет мой парламент. Я не  караю,
не взвесив тяжести преступления. Прежде весы, потом меч.
   - Поэтому, проникнутые доверием к беспристрастию короля, мы надеемся,
что, когда пробьет час, с разрешения вашего величества нам будет  позво-
лено возвысить наши слабые голоса в защиту обвиненного друга.
   - О чем же вы просите, господа? - величественно спросил король.
   - Государь, - продолжал Пелисон, - у обвиняемого есть жена  и  семья.
Скудного его состояния едва хватило, чтобы рассчитаться с долгами, и  со
времени заключения ее мужа госпожа Фуке покинута всеми. Длань вашего ве-
личества, поражает с такою же беспощадностью, как длань самого  господа.
Когда он карает какую-нибудь семью, насылая на  нее  чуму  или  проказу,
всякий сторонится ее и бежит дома прокаженного или зачумленного;  порой,
но весьма редко, благородный врач решается подступиться к порогу,  отме-
ченному проклятием, смело переступает его и  подвергает  опасности  свою
жизнь, чтобы побороть смерть. Он - последнее упование умирающего,  он  -
орудие небесного милосердия. Государь, мы преклоняем  колени,  мы  молим
вас, как молят божественный промысел: у госпожи Фуке больше нет ни  дру-
зей, ни поддержки; она проливает слезы в своем разоренном  и  опустевшем
доме, покинутом теми, кто осаждал его двери в дни благоденствия;  у  нее
нет больше ни кредита, ни какойлибо надежды. Несчастный, которого  пора-
зил ваш гнев, как бы виновен он ни был, получает все же от вас хлеб свой
насущный, каждодневно орошаемый им слезами. А столь же несчастная, обез-
доленная даже в большей мере, чем ее муж, госпожа Фуке,  та,  что  имела
честь принимать ваше величество у себя за столом, госпожа Фуке,  супруга
бывшего суперинтендант финансов Французского королевства,  госпожа  Фуку
не имеет хлеба.
   Здесь тягостное молчание, сковывавшее дыхание обоих друзей  Педисона,
была прервано  взрывом  рыданий,  и  даАртаньян,  слушая  эту  смиренную
просьбу, почувствовал, как у него от жалости разрывается  грудь;  отвер-
нувшись лицом в угол кабинета, он вокусывал ус и подавлял  готовые  выр-
ваться вздохи.
   Глаза короля по-прежнему сохраняли выражение сухости, в лицо его  ос-
тавалось суровым, но на щеках проступили красные пятна и взгляд  потерял
былую уверенность.
   - Чего вы хотите? - спросил он.
   - Мы пришли смиренно просить ваше величеетво, - сказал Пелисон, кото-
рым понемногу овладевало волнение - дабы вы дозволили нам, не  обрушивая
на нас вашу немилость, предоставить госпоже Фуке в долг две тысячи  пис-
толей, собранные среди прежнихх друзей ее мужа, чтобы вдова не испытыва-
ла нужды в самом необхлдимом для жизни.
   При слове вдова, которое употребил Пелисон, хотя Фуке  был  еще  жив,
король заметно побледнел; его высокомерие сникло; жалость  поднялась  из
сердца к устам.
   Он посмотрел расторганным взглядом на всех этих людей, рыдающих у его
ног.
   - Да не допустит господь, - сказал он - чтобы я не делал различия ме-
жеду невинными и виноватыми. Плохо же меня знают те, кто  сомневается  в
моем милосердии к слабым. Я буду поражать только дерзких. Делаете,  гос-
пода, делайте все, что подсказывает вам ваше сердце, все, что может  об-
легчить страдания госпожи Фуке. Можете идти, господа.
   Три просителя встали, беамолвные и с сухими глазами - соседство пыла-
ющих щек иссушвдо их слезы. У них не было сил поблагодарить короля,  ко-
торый к тому же резко оборвал их тержественныие поклоны, быстро  удалив-
шись за свое кресло.
   Король и даАртаньян осталась одни.
   - Отлично! - похвалил даАртаньян, подходя к молодому монарху, который
как би проводил его взглядом. - Отлично! Если бы  вы  не  вмели  девиза,
венчающего собой ваше солнце, я бы посоветовал вам один хороший девиз  и
заставил бы господина Коврара перевести его на латынь: "Снисходителен  к
слабым, грозен для сильных!"
   Король улыбнулся я, переходя в соседнюю ваяу, на прощанье сказал  да-
Артаньяну:
   - Предоетажяяю вам отпуск, в котором вы, вероятно, нуждаетесь,  чтобы
привести в порядож дела покойного господина дю Валлона, вашего друга"


   XXXVI
   ЗАВЕЩАНИЕ ПОРТОСА

   В Пьерфове все было погружено в траур. Дворы были пустыням,  квиюягаи
заперты, пветяяки заброшены. Прежде шумные, блестящие, праздничные, сами
собой остававлиавалхсь фонтаны. На дорогах, ведущие в замок, можно  было
увидеть хмурые лица людей, трусивших верхами на мулах или рабочих  лошд-
ках. Это были соседи, священники и судейские, жившие на прилегающих зем-
лях.
   Все они молча въезжали во двор замка, поручали свою лошадь  или  мула
унылому конюху и в сопровождении слуги в черном направлялись  в  большую
залу, где на пороге их встречал Мушкетон.
   За два дня Мушкетон до того похудел, что платье болталось на нем, как
в слишком широких ножнах болтается шпага. По его бело-розовому лицу тек-
ли два серебристых ручья, прокладывавших для себя русло на теперь  столь
же впалых, как прежде полных, щеках. При появлении каждого нового  гостя
поток слез усиливался, и жалко было смотреть, как Мушкетон своей сильной
рукой сжимал себе горло, чтобы не разрыдаться.
   Все эти посетители собрались, дабы  выслушать  завещание,  оставшееся
после Портоса. На чтении его хотели присутствовать весьма многие  -  кто
из корысти, кто по дружбе к покойному, у  которого  не  было  ни  одного
родственника.
   Прибывающие чинно рассаживались в большой зале, которую замерли,  как
только часы отбили двенадцать ударов, то есть наступило время, назначен-
ное для чтения завещания.
   Стряпчий Портоса - это был, естественно, преемник г-на Кокнара -  на-
чал медленно разворачивать длинный пергаментный свиток, на котором могу-
чей рукой Портоса была начертана его последняя воля.
   Когда печать была сломана, очки надеты в кончилось  предваряющее  по-
кашливанье, все приготовились слушать. Мушкетон сел в уголок, чтобы сво-
боднее плакать и меньше слышать.
   Вдруг только что запертая дверь большой залы, словно  по  волшебству,
широко растворилась, и на пороге по? казалась мужественная фигура, зали-
тая ярким полуденным солнцем. Это был даАртаньян, который, доехав верхом
до входной двери и не найдя никого, кто мог  бы  подержать  ему  стремя,
собственноручно привязал коня к дверному молотку и  отправился  доклады-
вать сам о себе.
   Солнце, внезапно ворвавшееся в залу, шепот присутствующих и  особенно
инстинкт верного пса оторвали Мушкетона от его  невеселых  раздумий.  Он
поднял голову и узнал старинного друга своего хозяина; с горестным  воп-
лем бросился он к д'Артаньяну и обнял его колени, обливая плиты, которы-
ми был выстлан пол, потоками слез. ДаАртаньян поднял бедного управляюще-
го, в свою очередь, обнял его, как брата, и, учтиво  поклонившись  всему
собранию, которое почтительно приветствовало его, повторяя  шепотом  его
имя, сел на другом конце большой, украшенной резным дубом залы, все  еще
держа за руку задыхающегося от едва сдерживаемых  рыданий  и  усевшегося
возле него на скамеечке Мушкетона. Тогда стряпчий, взволнованный, как  и
все прочие, начал чтение.
   После в высшей степени христианского исповедания веры  Портос  просил
своих врагов простить ему зло, которое он мог когда-либо им причинить.
   При чтении этого параграфа невыразимая гордость блеснула в глазах да-
Артаньяна. Он вспомнил старого солдата. Он перебрал в уме всех тех,  кто
был врагами Портоса, всех поверженных его мужественной рукой. "Хорошо, -
сказал он себе, - хорошо, что Портос не приложил списка этих врагов и не
вошел в подробности относительно причиненного им вреда.  В  этом  случае
чтецу пришлось бы основательно потрудиться".
   Затем шло следующее перечисление:
   "Милостью божией в настоящее время в моем владении состоят:
   1. Поместье Пьерфон, а именно земли, леса, луговые угодья и воды, об-
несенные исправной каменною оградой;
   2. Поместье Брасье, а именно замок, леса и пахотные земли,  разделен-
ные между тремя фермами;
   3. Небольшой участок Валлон;
   4. Пятьдесят ферм в Турени, составляющие в сумме пятьсот арканов;
   5. Три мельницы на Шере, приносящие по шестьсот ливров дохода каждая;
   6. Три пруда в Берри, приносящие каждый по двести ливров.
   Что касается движимого имущества, называемого так потому, что оно са-
мо не в состоянии двигаться, каковое разъяснение получено мною от  моего
ученого друга, епископа ваннского..."
   ДаАртаньян вздрогнул при упоминании этого имени.  Стряпчий  продолжал
невозмутимо читать:
   "... то оно состоит:
   1. Из мебели, которую я не могу  подробно  исчислить  за  недостатком
места и которая находится во всех моих замках, а также домах. Список  ее
составлен моим управляющим..."
   Все повернулись в сторону Мушкетона, который был по-прежнему погружен
в свою скорбь.
   "2. Из двадцати верховых и упряжных лошадей, которые находятся в моем
замке Пьерфоне и носят клички: Баяр, Роланд,  Шарлемань,  Пипин,  Дюнуа,
Лагир, Ожье, Самсон, Милон, Немврод, Урганда, Армида, Фальстрада,  Дали-
ла, Ревекка, Иоланта, Финетта, Гризетта, Лизетта и Мюзетта;
   3. Из шестидесяти собак, составляющих  шесть  свор,  предназначенных,
как сказано ниже: первая на оленя, вторая на  волка,  третья  на  вепря,
четвертая на зайца и две последние для несения сторожевой службы, а так-
же охраны;
   4. Из военного и охотничьего оружия, собранного в моей оружейной  за-
ле;
   5. Из анжуйских вин, собранных для Атоса, который их когда-то  любил,
из бургундских, шампанских, бордоских, а также испанских вин, находящих-
ся в восьми подвалах и двадцати погребах различных моих домов;
   6. Из моих картин и моих статуй,  которые,  как  говорят,  составляют
большую ценность и достаточно многочисленны, чтобы утомить зрение;
   7. Из моей библиотеки, насчитывающей шесть тысяч совершенно  новых  и
никогда не раскрытых томов;
   8. Из моего столового  серебра,  которое  несколько  поистерлось,  но
должно весить от тысячи до двух тысяч фунтов, так как я едва поднял сун-
дук, в котором оно хранится, и всего шесть раз обошел комнату, неся  его
на спине;
   9. Все эти предметы, а также белье столовое и постельное, распределе-
ны между домами, которые я больше всего люблю..."
   Здесь чтец остановился, чтобы передохнуть. Каждый  присутствующий,  в
свою очередь, вздохнул, откашлялся и удвоил внимание.  Стряпчий  продол-
жал:
   "Я жил бездетным, и, вероятно, у меня уже не будет детей, что  причи-
няет мне тяжкое огорчение. Впрочем, я ошибаюсь, ибо у меня все  же  есть
сын, общий с остальными моими друзьями: это г-н Рауль-Огюст-Жюль де Бра-
желон, родной сын графа де Ла Фер. Этот юный сеньор кажется мне  достой-
ным наследником трех отважных дворян, другом и покорным слугой которых я
пребывают.
   При этих словах раздался громкий стук. Шпага д'Артаньяна, соскользнув
с перевязи, упала на каменный пол. Взгляды присутствовавших  направились
в эту сторону, и все увидели, как крупная сверкающая слеза  скатилась  с
густых ресниц даАртаньяна на его орлиный нос.
   "Вот почему, - продолжал стряпчий, - я оставляю все мое  вышепоимено-
ванное имущество, недвижимое и движимое, г-ну виконту  Раулю-Огюсту-Жюлю
де Бражелону, сыну графа де Ла Фер, чтобы утешить его  в  горе,  которое
он, по-видимому, переживает, и дать ему возможность с честью носить свое
имя...
   Продолжительный шепот пронесся по зале.
   "Я поручаю г-ну виконту де Бражелону отдать шевалье даАртаньяну,  ка-
питану королевских мушкетеров, все,  что  вышеупомянутый  шевалье  даАр-
таньян пожелает иметь из моего имущества. Я поручаю г-ну виконту де Бра-
желону выделить хорошую пенсию г-ну д'Эрбле, моему другу, если ему  при-
дется жить в изгнании за пределами Франции. Я поручаю  г-ну  виконту  де
Бражелону содержать тех моих слуг, которые прослужили у меня десять  лет
или больше, и дать остальным по пятьсот ливров каждому.
   Я оставляю моему управляющему Мушкетону всю  мою  одежду,  городскую,
военную и охотничью, в количестве сорока семи костюмов,  в  уверенности,
что он будет носить их, пока они не изотрутся, из  любви  и  намята  обо
мне.
   Сверх этого я завещаю г-ну виконту де Бражелону моего старого слугу в
верного друга, уже названного мной Мушкетона, и поручаю г-ну виконту  де
Бражелону вести себя по отношению к нему так,  чтобы  Мушкетона  умирая,
мог объявить, что никогда не переставал быть счастливым".
   Услышав эти слова. Мушкетон, бледный и дрожащий, отвесил низкий  пок-
лон; его широкие плечи судорожно вздрагивали; он отнял свои похолодевшие
руки от перекошенного ужасом и болью лица, и присутствующие увидели, как
он спотыкается, останавливается и, желая покинуть валу, не может сообра-
зить, куда нужно идти.
   - Мушкетов, - сказал даАртаньян, - мой добрый друг Мушкетон,  уходите
отсюда и собирайтесь в дорогу. Я отвезу вас к. Атосу, куда доеду,  поки-
нув Пьерфон.
   Мушкетон не ответил. Он едва дышал. Все в этой зале как  будто  стало
для него отныне чужим. Он открыл дверь и медленно вышел.
   Стряпчий окончил чтение; большинство  явившихся  выслушать  последнюю
волю Портоса разошлись разочарованные, но исполненные  к  ней  глубокого
уважения.
   Что касается даАртаньяна, который, после того  как  стряпчий  отвесил
ему церемонный поклон, остался во всей зале один,  то  он  был  восхищен
мудростью завещателя, отказавшего с такой справедливостью все свое  дос-
тояние наиболее достойному и наиболее стесненному в средствах; к тому же
од сделал это с такой деликатностью, какой не встретишь даже в среде са-
мых тонких придворных и самых благородных людей.
   Портос поручил Раулю де Бражелону отдать д'Артаньяну все, что он  по-
желает. Он отлично знал, этот достойный Портос, что даАртаньян ничего не
попросит; а в случае если он чего-нибудъ пожелает, то никто, кроме  него
самого, не будет отделять для него его доли.
   Портос оставил пенсию Арамису, который, если бы захотел слишком  мно-
гого, был бы остановлен примером, показанным  даАртаньяном,  а  слово  -
изгнание, употребленное завещателем без какой-либо задней мысли, не было
ли самой мягкой, самой ласковой критикой поведения  Арамиса,  явившегося
причиною смерти Портоса?
   Наконец, в завещании покойного Атос не был упомянут ни одним  еловом.
Мог ли Портос предположить, чтобы сын не отдал лучшей доли отцу? Бесхит-
ростный ум Портоса взвесил все обстоятельства, уловил все оттенки лучше,
чем это мог бы сделать закон, лучше, чем царящий  между  людьми  обычай,
лучше, чем хороший и тонкий вкус.
   "У Портоса было великое сердце", - вздыхая, сказал  себе  ДаАртаньян.
Ему показалось, что откуда-то сверху донесся стон. Он тотчас же вспомнил
о Мушкетоне, которого следовало отвлечь от его скорби. И даАртаньян  вы-
шел из залы, так как Мушкетона все еще не было.
   Поднявшись по лестнице в первый этаж, он  увидел  в  комнате  Портоса
груду одежды из самых разнообразных тканей самого разного цвета, на  ко-
торой был распростерт Мушкетон. Это была доля верного друга. Эта  одежда
принадлежала ему, была оставлена ему в дар. Рука Мушкетона лежала поверх
этих реликвий; он вытянулся на них ничком, как бы целуя их,  и  покрывал
их своим телом.
   ДаАртаньян подошел утешить беднягу.
   - Боже мой, - вскричал капитан, - он не шевелится! Он без сознания!
   ДаАртаньян ошибся: Мушкетон умер. Умер,  как  пес,  который,  потеряв
своего господина, возвращается, чтобы встре