е его вероломством. Мой сын и я сам  отныне  сво-
бодны от всякой привязанности и всякого уважения к вам, о которых я зас-
тавил поклясться моего сына в склепе Сен-Дени перед гробницами ваших ве-
ликих и благородных предков. Вы стали нашим врагом, ваше  величество,  и
отныне над нами лишь один бог, наш единственный повелитель  и  господин.
Берегитесь!
   - Вы угрожаете?
   - О нет, - грустно сказал Атос, - в моем сердце так же мало  заносчи-
вости, как и страха. Бог, о котором я говорю, ваше величество, и который
слышит меня, знает, что за неприкосновенность, за честь вашей короны я и
теперь готов пролить кровь, какая только осталась во мне после  двадцати
лет внешних и внутренних войн. Поэтому примите мои заверения в том,  что
я не угрожаю ни человеку, ни королю. Но я говорю вам:  вы  теряете  двух
преданных слуг, потому что убили веру в сердце отца и  любовь  в  сердце
сына. Один не верит больше королевскому слову, другой не верит  в  честь
мужчины и чистоту женщины. В одном умерло уважение к вам, в другом - по-
виновение вашей воле. Прощайте!
   Сказав это, Атос снял с себя шпагу, переломил ее о колено, неторопли-
во положил оба обломка на пол, поклонился королю, задыхавшемуся  от  бе-
шенства и стыда, и вышел из кабинета. Людовик, опустив на стол голову, в
течение нескольких минут пребывал в этой позе. Затем, овладев собою,  он
стремительно выпрямился и яростно позвонил.
   - Позвать шевалье даАртаньяна, - приказал он перепуганным слугам.


   XIX
   ПРОДОЛЖЕНИЕ ГРОЗЫ

   Наши читатели, несомненно, уже спрашивали себя, как же случилось, что
Атос, о котором они так давно не слыхали, оказался у короля, попав к не-
му, что называется, в самый раз. Но ведь ремесло  романиста,  по  нашему
мнению, и состоит главным образом в том, чтобы, нанизывая  события  одно
на другое, делать это с железной логикой, и мы готовы  ответить  на  это
недоумение.
   Портос, верный своему долгу "улаживателя"  дел,  покинув  королевский
дворец, встретился с Раулем, как было условленно, близ Меньших Братьев в
Венсенском лесу Передав Раулю со всеми  подробностями  свой  разговор  с
графом де Сент-Эньяном, он закончил предположением, что король, по  всей
вероятности, вскоре отпустит своего любимца и де Сент-Эньян не  замедлит
явиться на вызов Рауля.
   Но Рауль, менее легковерный, чем его старый преданный друг, вывел  из
рассказа Портоса, что если де СентЭньян отправился к королю, значит,  он
сообщит ему о случившемся, и что если он сообщит ему о случившемся,  ко-
роль запретит ему ехать к месту дуэли. Ввиду этих соображений он оставил
Портоса в Венсенском лесу на случай,  впрочем  мало  вероятный,  что  де
Сент-Эньян все-таки прибудет туда. Прощаясь с  Портосом,  Рауль  убеждал
его ждать де Сент-Эньяна на этой лужайке самое большее полтора-два часа,
но Портос решительно отверг этот совет, расположившись на месте  возмож-
ного поединка с такой основательностью, словно успел уже врасти в  землю
корнями. Кроме того, он заставил Рауля пообещать, что, повидавшись с от-
цом, он немедленно возвратится к себе, Дабы его,  Портоса,  лакей  знал,
где искать виконта в случае появления де Сент-Эньяна на месте дуэли.
   Бражелон отправился прямо к Атосу, который уже два  дня  находился  в
Париже. Граф де Ла Фер был осведомлен обо всем письмом даАртаньяна
   Наконец-то Рауль предстал пред отцом. Протянув ему руку и обняв  его,
граф предложил ему сесть и сказал:
   - Я знаю, виконт, вы пришли ко мне, как приходят к Другу, когда стра-
дают и плачут. Скажите же, что привело вас сюда?
   Юноша поклонился и начал свой скорбный рассказ. Несколько  раз  голос
его прерывался от слез, и подавленное рыдание мешало ему говорить. Одна-
ко он изложил все, что хотел.
   Атос, вероятно, заранее составил себе суждение обо всем; ведь мы  го-
ворили уже, что он получил письмо д'Артаньяна. Однако,  желая  сохранить
до конца свойственные ему невозмутимость и ясность мысли - черты  в  его
характере почти сверхчеловеческие, - он ответил:
   - Рауль, я не верю тому, о чем говорят, я не верю тому, чего вы  опа-
саетесь, и не потому, что люди, достойные доверия, не  говорили  мне  об
этой истории, по потому, что в душе моей и по совести я считаю  немысли-
мым, чтобы король оскорбил дворянина. Я ручаюсь за короля и принесу  вам
доказательство своих слов.
   Рауль, мечущийся между тем, что он видел собственными глазами, и сво-
ей неколебимою верою в человека, который никогда  не  солгал,  склонился
пред ним и удовольствовался тем, что попросил:
   - Поезжайте, граф. Я подожду.
   И он сел, закрыв руками лицо. Атос оделся и отправился во дворец.
   Что происходило у короля - от этом мы только что рассказали: читатели
видели, как Атос вошел к королю и как вышел.
   Когда он вернулся к себе, Рауль все еще сидел в той же выражающей от-
чаяние позе. Шум открывающихся дверей и звук отцовских  шагов  заставили
юношу поднять голову. Атос был бледен, серьезен, с  непокрытою  головой;
он отдал свой плащ и шляпу лакею и, когда тот вышел, сел рядом с Раулем.
   - Ну, граф, - произнес юноша, грустно покачав головой,  -  теперь  вы
уверились?
   - Да, Рауль. Король любит мадемуазель де Лавальер.
   - Значит, он сознается в этом? - вскричал Рауль.
   - Сознается, - ответил Атос.
   - А она?
   - Я не видел ее.
   - Но король говорил о ней? Что же он говорил?
   - Он говорил, что и она его любит.
   - О, вы видите, видите, граф!
   И Рауль сделал жест, полный отчаянья.
   - Рауль, - снова начал граф, - поверьте мне, я высказал королю  реши-
тельно все, что вы сами могли бы сказать ему, и мне кажется,  я  изложил
это в простой, но достаточно твердой форме.
   - Но что же именно?
   - Я сказал, что между ним и нами - полный разрыв, что вы  отныне  ему
не слуга; я сказал, что и я отойду  куда-нибудь  в  тень.  Мне  остается
спросить у вас лишь об одном.
   - О чем же, граф?
   - Приняли ли вы какое-нибудь решение?
   - Решение? Но о чем же?
   - Относительно вашей любви и...
   - Доканчивайте.
   - И мщения. Ибо я опасаюсь, что вы жаждете мщения.
   - О, любовь!.. Быть может, когда-нибудь позже мне удастся вырвать  ее
из моего сердца. Я надеюсь, что сделаю это с божьей помощью  и  опираясь
на ваши мудрые увещания. Что же до мести, то я жаждал ее лишь под  влия-
нием дурных мыслей, дурных, ибо настоящему виновнику я отомстить не  мо-
гу, и я отказался от мести.
   - Значит, вы больше не ищете ссоры с господином де Сент-Эньяном?
   - Нет, граф. Я послал ему вызов. Если господин де  Сент-Эньян  примет
его, дуэль состоится, если нет, я не стану возобновлять его.
   - А Лавальер?
   - Неужели вы могли серьезно предположить, что я стану думать о мщении
женщине, граф? - сказал Рауль с такою печальной улыбкой,  что  у  Атоса,
который столько пережил и был свидетелем стольких  чужих  страданий,  на
глаза навернулись слезы.
   Он протянул руку Раулю. Рауль живо схватил ее и спросил:
   - Значит, вы уверены, граф, что положение безнадежно?
   Атос, в свою очередь, покачал головой.
   - Мой бедный мальчик! - прошептал он.
   - Вы думаете, что я все еще испытываю надежду, и пожалели меня. Самое
ужасное для меня - это презирать ту, которая заслуживает презрения и ко-
торую я так обожал! Почему я ни в чем не виноват перед  нею?  Я  был  бы
счастливее, я простил бы ее.
   Атос грустно взглянул на сына. Слова, которые только что произнес Ра-
уль, вырвались, казалось, из собственного сердца Атоса... В этот  момент
доложили о даАртаньяне. Его имя прозвучало для Рауля и для Атоса по-раз-
ному.
   Мушкетер вошел с неопределенной улыбкою на устах. Рауль замолк.  Атос
подошел к своему другу; выражение его взгляда обратило на себя  внимание
юноши. ДаАртаньян молча мигнул Атосу; затем, подойдя к Раулю и  протянув
ему руку, обратился к отцу и сыну одновременно:
   - Мы, кажется, утешаем мальчика?
   - И вы, неизменно отзывчивый, пришли оказать мне помощь в этом нелег-
ком деле?
   Произнося это, Атос обеими руками сжал руку д'Артаньяна. Раулю  пока-
залось, что и это рукопожатие заключает в себе какой-то особый смысл, не
имеющий прямой связи со словами отца.
   - Да, - ответил капитан мушкетеров, покручивая усы левой рукой,  пос-
кольку правую держал в своей Атос, - да, я прибыл сюда и для этого...
   - Бесконечно рад, шевалье, бесконечно рад, и не только утешению,  ко-
торое вы с собою приносите, но и вам, вам самому. О, я уже  утешился!  -
воскликнул Рауль.
   И он улыбнулся такою грустной улыбкой, что она была  печальнее  самых
горестных слез, какие когда-либо видел даАртаньян.
   - Вот и хорошо, - одобрил даАртаньян.
   - Вы пришли, шевалье, в тот момент, когда граф передавал мне  подроб-
ности своего свидания с королем. Вы позволите графу, не так ли,  продол-
жить рассказ?
   Глаза юноши стремились, казалось, проникнуть в глубину души  мушкете-
ра.
   - Свидания с королем? - спросил даАртаньян, и  притом  настолько  ес-
тественным тоном, что не могло быть и тени сомнения в том, что  он  иск-
ренне изумлен. - Вы видели короля, Атос?
   Атос улыбнулся.
   - Да, я виделся с королем.
   - И вы не знали, что граф видел его величество? - спросил  наполовину
успокоившийся Рауль.
   - Ну конечно, не знал.
   - Теперь я буду спокойнее, - проговорил Рауль.
   - Спокойнее? Относительно чего же спокойнее? - спросил у Рауля Атос.
   - Граф, простите меня, - сказал Рауль. - Но, зная привязанность,  ко-
торой вы меня удостаиваете, я опасался, что вы, может быть, слишком рез-
ко изобразили его величеству мои горести и ваше негодование  и  что  ко-
роль...
   - И что король... - повторил даАртаньян. - Кончайте вашу  мысль,  Ра-
уль.
   - Простите меня и вы, господин даАртаньян. На какую-то долю секунды я
проникся страхом, признаюсь в этом, при мысли, что вы пришли сюда не как
господин даАртаньян, но как капитан мушкетеров,
   - Вы с ума сошли, мой бедный Рауль! - вскричал даАртаньян, разражаясь
хохотом, в котором внимательный наблюдатель пожелал бы  увидеть  большую
искренность.
   - Тем лучше, - сказал Рауль.
   - И впрямь, вы с ума сошли! Знаете ли, что я посоветую вам?
   - Говорите, сударь, ваш совет не может быть плох.
   - Так вот, я посоветую следующее: после вашего путешествия, после по-
сещения вами господина де Гиша, после посещения  вами  принцессы,  после
посещения вами Портоса, после вашей поездки в Венсенский лес  я  советую
вам немножечко отдохнуть; ложитесь, проспите двенадцать часов  и,  прос-
нувшись, погоняйте до изнеможения доброго скакуна.
   И, притянув Рауля к себе, он поцеловал его с таким чувством, с  каким
мог бы поцеловать своего сына. Атос также обнял Рауля; впрочем, нетрудно
было заметить, что поцелуй отца более нежен и объятия  его  еще  крепче,
чем поцелуй и объятия друга.
   Юноша снова взглянул на обоих, стараясь всеми  силами  своего  разума
проникнуть в их души. Но он увидел лишь улыбающееся лицо  даАртаньяна  и
спокойное и ласковое лицо графа де Ла Фер.
   - Куда вы, Рауль? - спросил Атос, заметив, что виконт де Бражелон со-
бирается уходить.
   - К себе, граф, - ответил Рауль задушевным и грустным тоном.
   - Значит, там вас и искать, если понадобится чтолибо сообщить вам?
   - Да, граф. А вы думаете, что вам понадобится чтото сообщать мне?
   - Откуда я знаю? - произнес Атос.
   - Это будут новые утешения, - усмехнулся д'Артаньян, мягко  подталки-
вая Рауля к дверям.
   Рауль, видя в каждом жесте обоих друзей полнейшее спокойствие  и  не-
возмутимость, вышел от графа, унося с собою лишь свое личное горе  и  не
испытывая никакой тревоги иного рода.
   "Слава богу! - сказал он себе самому. - Я могу думать только о  своих
делах".
   И, завернувшись в плащ, чтобы скрыть от прохожих грусть на  лице,  он
направился, как обещал Портосу, к нему на квартиру.
   Оба друга с равным сочувствием посмотрели  вслед  несчастному  юноше.
Впрочем, они выразили это по-разному.
   - Бедный Рауль! - вздохнул Атос.
   - Бедный Рауль! - молвил даАртаньян, пожимая плечами.


   XX
   ГОРЕ НЕСЧАСТНОМУ!

   "Бедный Рауль! - сказал Атос. "Бедный Рауль! - сказал  даАртаньян.  И
Рауль, вызвавший сострадание столь сильных людей, был  и  вправду  очень
несчастен.
   Простившись с бестрепетным другом и нежным отцом,  оставшись  наедине
сам с собою, Рауль вспомнил о признании короля, признании, похищавшем  у
него его возлюбленную Луизу, и почувствовал, что сердце его разрывается,
как оно разрывалось у всякого, кому довелось  пережить  нечто  подобное,
при первом столкновении с разрушенною мечтой и обманутою любовью.
   - О, - прошептал он, - все кончено: ничего больше не остается  мне  в
жизни! Мне нечего ждать, не на кого надеяться! Об этом  сказал  де  Гиш,
сказал отец, сказал даАртаньян. Значит, все в этом мире - пустая  мечта.
Пустою мечтой было и мое будущее, к которому я стремился в течение  дол-
гих десяти лет! Союз наших душ - тоже мечта!
   Жалким безумцем, вот кем я был, безумцем, грезившим вслух перед  все-
ми, перед друзьями и недругами, чтобы друзей печалили мои горести,  нед-
ругов - радовали страдания. И мое горе, мое несчастье завтра же навлечет
на меня опалу, о которой повсюду станут шушукаться, превратится в  гром-
кий скандал. Завтра же на меня начнут указывать пальцем,  и  лишь  позор
ожидает меня!
   И хотя он обещал Атосу и даАртаньяну хранить спокойствие, у него выр-
валось все же несколько слов, полных глухой угрозы.
   - О, если б я был де Бардом, - продолжал свои сетования  Рауль,  -  и
вместе с тем обладал гибкостью и силой даАртаньяна, я бы  с  улыбкой  на
устах уверял женщин, что эта коварная Лавальер, которую я  почтил  своей
любовью, не оставила во мне никаких других чувств, кроме досады на  себя
самого, поскольку ее фальшивые добродетели я принял за истинные; нашлись
бы насмешники, которые стали бы льстить королю, избрав меня мишенью сво-
их насмешек; я подстерег бы некоторых из них и обрушил бы на  них  кару.
Мужчины стали бы остерегаться меня, а женщины, после того как  я  поверг
бы к своим ногам каждого третьего из числа моих недругов, - обожать.
   Да, это путь, которым подобало бы следовать, и сам граф де Ла Фер  не
отверг бы его. Ведь и на его долю выпали в молодости немалые  испытания.
Он не раз и сам говорил мне об этом. И не нашел ли он тогда  забвения  в
вине? Почему бы мне не найти его в наслаждении?
   Он страдал так же, как я, а быть может, еще сильнее. Выходит, что ис-
тория одного - это история всех, - испытание более или менее длительное,
более или менее тяжкое. И голос всего человечества - не  что  иное,  как
долгий, протяжный вопль.
   Но какое дело до чужих страданий тому, кто сам пребывает в их власти?
Разве открытая рана в груди другого облегчает зияющую рану в нашей  гру-
ди? Разве кровь, пролившаяся рядом с нашею,  останавливает  нашу  кровь?
Нет, каждый страдает сам по себе, каждый борется со своей мукой,  каждый
плачет своими собственными слезами.
   И в самом деле, чем была для меня  жизнь  до  этого  часа?  Холодным,
бесплодным песком, на котором я бился всегда для других  и  никогда  для
себя самого. То за короля, то за честь женщин. Король обманул меня, жен-
щина мною пренебрегла.
   О несчастный!.. Женщины! Неужто я не мог бы заставить их  всех  иску-
пить вину одной их товарки? Что нужно для этого... Не иметь  сердца  или
забыть, что оно есть у тебя, быть сильным даже тогда, когда имеешь  дело
со слабым; идти напролом и тогда, когда чувствуешь, что все и  без  того
уступают тебе дорогу. Что нужно для достижения этого? Быть молодым, кра-
сивым, сильным, храбрым, богатым. Все это есть у меня или в скором  вре-
мени будет.
   Но честь? Что же есть честь? Понятие, которое всякий толкует по-свое-
му. Отец говорит: "Честь - это уважение,  воздаваемое  другим  и  прежде
всего себе самому". Но де Гиш, но Маникан и особенно Сент-Эньян  сказали
бы мне: "Честь заключается в том, чтобы служить страстям и  наслаждениям
своего короля". Блюсти подобную честь и выгодно и легко. С такою  честью
я могу сохранить свою придворную должность, быть офицером, получить  от-
личный во всех отношениях полк. С такой честью я могу стать  герцогом  и
пэром Французского королевства.
   Тень, брошенная на меня этой женщиной, страдания, которыми она разби-
ла мне сердце, сердце Рауля, ее друга детства, не должны трогать  госпо-
дина де Бражелона, хорошего офицера, отважного воина,  он  покроет  себя
славой в первой же битве и поднимется во сто крат выше, чем  мадемуазель
де Лавальер, любовница короля; ведь король не женится на Лавальер, и чем
громче он будет называть ее своей возлюбленной, тем плотнее станет заве-
са стыда, которой он окружает ее, и по мере того как будет расти презре-
ние к ней и ее начнут презирать, как я ее презираю, будет  расти  и  ши-
риться моя слава.
   Увы! Мы шли вместе - она рядом со мной; так миновали мы первую, самую
прекрасную, самую пленительную часть нашей жизни. Мы  шли,  взявшись  за
руки, по прелестной тропе, полной юности и цветов. И вот мы оказались на
перекрестке, здесь она расстается со мной, и каждый пойдет  своею  доро-
гой, все больше и больше отдаляясь один от другого И остальной путь  мне
придется шагать одному Господи боже, как я одинок, я повержен  в  отчая-
ние, я раздавлен! О я, несчастный!
   Рауль все еще пребывал во власти этих  горестных  размышлений,  когда
нога его машинально переступила порог его дома. Он пришел сюда, не заме-
чая улиц, которые проходил, не зная, как он все-таки  добрался  к  себе.
Толкнув дверь, он так же бессознательно прошел дальше и поднялся по сту-
пеням лестницы.
   Как в большинстве домов того времени, на лестнице и на площадках было
темно. Рауль занимал квартиру в первом этаже, он остановился и позвонил.
Появившийся на звонок Оливен принял из его рук шпагу и плащ. Рауль отво-
рил дверь, которая вела из передней в богато обставленную гостиную, бла-
годаря стараниям Оливена, знавшего вкусы своего хозяина, она  утопала  в
цветах. К чести Оливена надо добавить, однако, что  его  мало  заботило,
заметит ли молодой господин этот знак внимания с его стороны.
   В этой гостиной находился портрет Лавальер, нарисованный ею самой,  -
когда-то она подарила его Раулю. Этот  портрет,  висевший  над  большим,
крытым темным шелком диваном, сразу же привлек к себе взор бедного  юно-
ши, и к нему-то он прежде всего и направился. Впрочем, Рауль  действовал
по привычке: всякий раз, как он возвращался домой, этот  портрет  раньше
всего остального притягивал к себе его взгляд. И сейчас, как всегда,  он
подошел к нему и принялся печально смотреть на него. Так  он  смотрел  и
смотрел на изображение Лавальер; руки его были скрещены на груди, голова
чуть откинута назад, взгляд слегка затуманился, по оставался  спокойным,
вокруг рта легли скорбные складки.
   Он всматривался в это обожаемое лицо Все, что он только  что  переду-
мал, снова пронеслось в его памяти, все, что он выстрадал, снова хлынуло
в его сердце, и после длительного молчания он в третий раз прошептал:
   - О я, несчастный!
   В ответ на эти слова за его спиной раздался жалобный вздох. Порывисто
обернувшись, он увидел в углу гостиной какую-то женщину, которая  стояла
понурившись и лицо которой было скрыто вуалью.  Входя,  он  заслонил  ее
дверью и не заметил ее присутствия, так как до этого ни разу не  оторвал
глаз от портрета.
   Он подошел к этой женщине, о которой никто ему не докладывал, с учти-
вым поклоном и готов был уже обратиться с вопросом, что ей,  собственно,
нужно, как вдруг опущенная голова поднялась, вуаль откинулась, и он уви-
дел бледное лицо, выражавшее глубокую скорбь.
   Рауль отшатнулся, точно перед ним стоял призрак.
   - Луиза! - вскричал он с отчаянием в голосе, и трудно было  поверить,
что человеческое существо могло издать такой ужасающий крик  и  что  при
этом не разорвалось сердце кричавшего.


   XXI
   РАНА НА РАНЕ

   Мадемуазель де Лавальер (ибо это была она) сделала шаг вперед.
   - Да, Луиза, - прошептала она.
   Но