зывать ему, в свою очередь,  кое-ка-
кие незначительные услуги.
   - Разумеется, разумеется, - пробормотал Безмо. - Вы  правы...  конеч-
но... если бы я состоял...
   - Так вот, в этом обществе, о котором я только что говорил и в  кото-
ром вы, очевидно, не состоите...
   - Простите, я отнюдь не хотел сказать этого в столь решительной  фор-
ме.
   - Существует одно обязательство, налагаемое на всех комендантов и на-
чальников крепостей, являющихся членами ордена.
   Безмо побледнел.
   - Вот обязательство, которое я имею в виду, - произнес Арамис твердым
голосом. - Вот это самое обязательство.
   - Послушаем, дорогой господин д'Эрбле, послушаем вас.
   Тогда Арамис произнес или, вернее сказать, прочитал на память  нижес-
ледующую статью орденского устава. Он сделал это с  такими  интонациями,
как если бы читал по написанному:
   - Названный начальник или комендант крепости обязан допустить к  зак-
люченному, буде в этом встретится надобность и этого потребует сам  зак-
люченный, духовника, принадлежащего к ордену.
   Он умолк. На Безмо жалко было смотреть, до того он побледнел  и  дро-
жал.
   - Текст обязательства точен? - спокойно спросил Арамис.
   - Монсеньер...
   - А, вы, кажется, начинаете понимать.
   - Монсеньер! - воскликнул Безмо. - Не потешайтесь над моим бедным ра-
зумом; в сравнении с вами я - мелкая сошка, и если вы хотите выманить  у
меня коекакие тайны моего учреждения...
   - Нисколько! Вы заблуждаетесь, дорогой господин де Безмо. Меня отнюдь
не интересуют тайны вашего учреждения, меня интересуют  тайны,  хранимые
вашей совестью.
   - Пусть будет так! Пусть вас занимают тайны, которые хранит  моя  со-
весть. Но проявите хоть немножечко снисходительности к  моему  несколько
особому положению.
   - Оно и впрямь необычно, мой любезный господин де Безмо, -  продолжал
неумолимый епископ, - если вы принадлежите к тому  обществу,  которое  я
имею в виду; но в нем нет ничего исключительного, если вы не  знаете  за
собой никаких обязательств и ответственны только перед  его  величеством
королем.
   - Да, сударь, да! Я повинуюсь лишь одному королю. Кому же еще, госпо-
ди боже, должен, по-вашему, оказывать повиновение дворянин  французского
королевства, если не своему королю?!
   Арамис помолчал. Затем своим вкрадчивым голосом он произнес:
   - До чего, однако, приятно французскому дворянину и епископу  Франции
слышать столь лояльные речи от человека ваших достоинств, дорогой госпо-
дин де Безмо, и, выслушав вас, верить отныне только вам и никому больше.
   - Разве вы сомневаетесь во мне, монсеньер?
   - Я? О нет!
   - Значит, теперь вы больше не сомневаетесь?
   - Да, теперь я не сомневаюсь в том, что такой человек, как вы, - ска-
зал со всей серьезностью Арамис, - недостаточно верен властителям, кото-
рых он выбрал себе по своей собственной воле.
   - Властителям? - вскричал Безмо.
   - Да, я произнес это слово.
   - Господин д'Эрбле, вы все еще потешаетесь надо мной, разве не так?
   - Готов признать, что гораздо более трудное положение иметь над собою
нескольких властвующих, чем одного, но в этом затруднении повинны вы са-
ми, господин де Безмо, и я тут ни при чем.
   - Нет, разумеется, нет, - ответил несчастный комендант,  окончательно
потеряв голову. - Но что это вы собираетесь делать? Вы встаете?
   - Как видите.
   - Вы уходите?
   - Да, я ухожу.
   - Как странно вы со мной держитесь, монсеньер!
   - Я? Странно?
   - Неужто вы поклялись устроить мне пытку?
   - Я был бы в отчаянии, если б это действительно было так.
   - Тогда останьтесь.
   - Не могу.
   - Почему?
   - Потому что оставаться у вас мне больше незачем,  меня  ждут  другие
обязанности.
   - Обязанности, в столь позднее время!
   - Да! Поймите, мой дорогой господин де  Безмо:  "Названный  начальник
или комендант крепости обязан допустить  к  заключенному,  буде  в  этом
встретится надобность и этого потребует сам заключенный, духовника, при-
надлежащего к ордену". Я пришел сюда; вы не понимаете того, что я  гово-
рю, и я возвращаюсь сказать пославшим меня, чтобы они  указали  мне  ка-
кое-нибудь другое место.
   - Как!.. Вы?.. - вскричал Безмо, смотря на Арамиса почти что  с  ужа-
сом.
   - Духовник, принадлежащий к этому ордену, - сказал Арамис так же спо-
койно.
   Но сколь бы смиренными ни были эти слова, они  произвели  на  бедного
коменданта не меньшее впечатление, чем удар  молнии,  низвергнувшейся  с
небес рядом с ним. Безмо посинел, и ему показалось,  что  глаза  Арамиса
впиваются в него как два раскаленных клинка, пронзающих его сердце.
   - Духовник, - бормотал он, - духовник. Монсеньер духовник ордена?
   - Да, я духовник ордена; но нам больше не о чем толковать,  поскольку
вы к нашему ордену не имеете ни малейшего отношения.
   - Монсеньер...
   - И поскольку вы не имеете к нему ни малейшего отношения, вы  отказы-
ваетесь исполнять его приказания.
   - Монсеньер, - вставил Безмо, - монсеньер, умоляю вас, выслушайте ме-
ня.
   - К чему?
   - Монсеньер, я вовсе не утверждаю, что не имею ни малейшего отношения
к ордену.
   - Так вот оно что!
   - Я не говорил также, что отказываюсь повиноваться.
   - Но происходившее только что между нами чрезвычайно напоминает  соп-
ротивление, господин де Безмо.
   - О нет, монсеньер, нет, нет; я хотел лишь увериться...
   - В чем же это вы хотели увериться? - спросил  Арамис,  выражая  всем
своим видом высшую степень презрения.
   - Ни в чем, монсеньер.
   Понизив голос и отвесив прелату почтительный поклон, Безмо произнес:
   - В любое время, в любом месте  я  в  распоряжении  властвующих  надо
мною, но...
   - Отлично! Вы мне нравитесь много больше, когда вы такой, как сейчас,
господин де Безмо.
   Арамис снова сел в кресло и протянул свой стакан Безмо, рука которого
так сильно дрожала, что он не смог наполнить его.
   - Вы только что произнесли слово "но", - возобновил разговор Арамис.
   - Но, - ответил бедняга, - не будучи предупрежден, я был далек от то-
го, чтобы ждать...
   - А разве не говорится в Евангелии: "Бодрствуйте,  ибо  сроки  ведомы
только господу". А разве предписания ордена не гласят: "Бодрствуйте, ибо
то, чего я желаю, того должно желать и вам". Но на каком основании вы не
ждали духовника, господин де Безмо?
   - Потому что в данное время среди заключенных в Бастилии  больных  не
имеется.
   Арамис в ответ на это пожал плечами.
   - Откуда вы знаете?
   - Но, судя по всему...
   - Господин де Безмо, - сказал Арамис, откинувшись в кресле, - вот ваш
слуга, который хочет поставить вас о чем-то в известность.
   В этот момент на пороге действительно появился слуга Безмо.
   - В чем дело? - живо спросил Безмо.
   - Господин комендант, вам принесли рапорт крепостного врача.
   Арамис окинул Безмо своим проницательным и уверенным взглядом.
   - Так, так. Введите сюда принесшего этот рапорт.
   Вошел посланный; поклонившись коменданту, он вручил ему рапорт. Безмо
пробежал его и, подняв голову, удивленно сообщил:
   - Во второй Бертодьере больной!
   - А вы только что утверждали, мой дорогой господин де  Безмо,  что  в
вашем отеле решительно все постояльцы пребывают в  отменном  здравии,  -
небрежно заметил Арамис.
   И он отпил глоток муската, не отрывая глаз от Безмо. Комендант отпус-
тил кивком головы человека, явившегося с отчетом врача, и тот вышел.
   - Я думаю, - проговорил  Безмо,  все  еще  не  справившись  со  своей
дрожью, - что в приведенном вами параграфе сказано также: "и этого  пот-
ребует сам заключенный"?
   - Да, вы правы, именно это изложено в интересующем нас параграфе;  но
поглядите-ка, там опять кто-то вас спрашивает, дорогой господин де  Без-
мо.
   И действительно, в этот момент в полуоткрытую дверь  просунул  голову
сержант караула.
   - Что такое? - раздраженно буркнул Безмо. - Нельзя ли оставить меня в
покое хоть на десять минут?
   - Господин комендант, - сказал солдат, - больной из второй Бертодьеры
поручил своему тюремщику передать вам его просьбу прислать священника.
   Безмо чуть не упал навзничь.
   Арамис счел излишним успокаивать коменданта, как до этого считал  из-
лишним устрашать его.
   - Что же я должен ответить? - спросил Безмо.
   - Все, что вам будет угодно, - улыбнулся Арамис, кусая себе  губы,  -
решаете вы, комендант Бастилии вы, а не я.
   - Скажите, - поспешно закричал Безмо, - скажите заключенному, что его
просьба будет исполнена!
   Сержант удалился.
   - О, монсеньер, монсеньер! - пробормотал Безмо.  -  Да  разве  мог  я
предполагать?.. Разве мог я предвидеть?
   - Кто разрешил вам строить предположения, кто  позволил  вам  предви-
деть? Орден - вот кто предполагает, орден - вот кто знает, орден  -  вот
кто предвидит. Разве этого для вас не достаточно?
   - Итак, что вы приказываете?
   - Я? Решительно ничего. Я всего-навсего бедный священник, простой ду-
ховник. Не прикажете ли навестить заболевшего узника?
   - О монсеньер, я никоим образом не отдаю вам подобного приказания,  я
прошу вас об этом.
   - Превосходно. В таком случае проводите меня к заключенному.


   XXVIII
   УЗНИК

   С момента превращения Арамиса в  духовника  ордена  Безмо  совершенно
преобразился.
   До сих пор для достойного коменданта Арамис был прелатом, к  которому
он относился с почтением,  другом,  к  которому  питал  чувство  призна-
тельности. Но едва Арамис открылся пред ним, все привычные его представ-
ления пошли прахом, и он сделался подчиненным, Арамис стал  начальником.
Безмо собственноручно зажег фонарь, позвал тюремщика и,  повернувшись  к
Арамису, сказал:
   - Ваш покорный слуга, монсеньер.
   Арамис ограничился кивком головы, означавшим "отлично", и жестом, оз-
начавшим "ступайте вперед".
   Была прекрасная звездная ночь. Шаги трех мужчин гулко  отдавались  на
каменных плитах, и звяканье ключей, висевших на поясе у тюремщика, доно-
силось до верхних этажей башен, как бы затем, чтобы напомнить несчастным
узникам, что свобода вне пределов их досягаемости.
   Перемена, происшедшая с Безмо, коснулась, казалось, всех и всего. Тот
же тюремщик, который при первом посещении Арамиса был  так  любопытен  и
так настойчив в расспросах, стал не только немым, но и бесстрастным.  Он
шел с опущенной головой и боялся, казалось, услышать хотя бы единое сло-
во из разговора Арамиса с Безмо.
   Так в полном молчании дошли они до подножия Бертодьеры и  неторопливо
поднялись на второй этаж; Безмо по-прежнему во всем повиновался Арамису,
но особого рвения в этом он, впрочем, не проявлял.
   Наконец они подошли к двери узника; тюремщику не понадобилось отыски-
вать ключ, он приготовил его заранее. Дверь отворилась. Безмо хотел было
войти к заключенному, но Арамис остановил его на пороге.
   - Нигде не указано, чтобы узники исповедовались в присутствии  комен-
данта.
   Безмо поклонился и пропустил Арамиса, который, взяв фонарь из рук тю-
ремщика, вошел к заключенному; затем, не промолвив ни  слова,  он  подал
рукою знак, приказывая запереть за ним дверь. Несколько секунд он  прос-
тоял без движения, прислушиваясь, удаляются ли Безмо и тюремщик;  потом,
убедившись по ослабевающему звуку шагов, что они вышли из башни, он пос-
тавил фонарь на стол и посмотрел вокруг себя.
   На кровати, покрытой зеленой саржей, совершенно такой же, как  и  все
другие кровати в Бастилии, только немного новее, под широким и наполови-
ну опущенным пологом лежал молодой человек, к которому мы уже  приводили
как-то раз Арамиса.
   В соответствии с правилами тюрьмы у узника не было света. По  сигналу
гасить огни ему надлежало задуть свою свечу. Впрочем, наш  узник  содер-
жался в особо благоприятных условиях, так  как  ему  была  предоставлена
чрезвычайно редкая привилегия сохранять у себя освещение до сигнала  га-
сить огни; другим заключенным свечи вовсе но выдавались.
   Возле кровати, на большом кожаном кресле с гнутыми ножками, было сло-
жено новое и очень опрятное платье. Столик без перьев, без книг,  чернил
и бумаги одиноко стоял у окна. Несколько тарелок с нетронутой едой  сви-
детельствовали о том, что узник едва прикоснулся к ужину.
   Юноша, которого Арамис увидел на кровати под пологом,  лежал,  закрыв
лицо руками. Приход посетителя не заставил его переменить позу: он выжи-
дал или, быть может, забылся в дремоте. От фонаря  Арамис  зажег  свечу,
бесшумно отодвинул кресло и подошел к кровати со смешанным чувством поч-
тения и любопытства.
   Юноша поднял голову:
   - Чего хотят от меня?
   - Вы желали духовника?
   - Да.
   - Вы больны?
   - Да.
   - Очень больны?
   Юноша посмотрел на Арамиса проницательным взглядом и произнес:
   - Благодарю вас.
   Потом после минутного молчания он сказал:
   - Я уже видел вас.
   Арамис поклонился. Холодный, лукавый и властный характер,  наложивший
свой отпечаток на лицо ваннского епископа и сразу же угаданный  узником,
не предвещал ничего утешительного.
   - Мне лучше, - добавил он.
   - Итак?
   - Итак, чувствуя себя лучше, я не испытываю, пожалуй, прежней  надоб-
ности в духовнике.
   - И даже в том, о котором вам сообщили  запиской,  найденной  вами  в
хлебе?
   Молодой человек вздрогнул, но прежде чем он успел бы ответить или на-
чать отпираться, Арамис продолжал:
   - Даже в том священнослужителе, из уст которого  вы  должны  услышать
важное для вас сообщение?
   - Это другое дело, - произнес юноша, снова откинувшись на подушку,  -
я слушаю.
   Арамис внимательно посмотрел на него,  и  его  поразило  спокойное  и
простое величие, свойственное наружности этого юноши: такое  величие  не
может быть приобретено, если господь бог не вложил его  при  рождении  в
сердце и в кровь.
   - Садитесь, сударь, - проговорил узник.
   Арамис поклонился и сел.
   - Как вы чувствуете себя в Бастилии? - начал епископ.
   - Превосходно.
   - Вы не страдаете?
   - Нет.
   - И вы ни о чем не жалеете?
   - Ни о чем.
   - И даже об утраченной вами свободе?
   - Что вы зовете свободою, сударь? -  спросил  узник  тоном  человека,
подготовляющего себя к борьбе.
   - Я зову свободой цветы, воздух, свет, звезды, радость идти туда, ку-
да вас несут ваши юные ноги.
   Молодой человек улыбнулся. Трудно было  сказать,  что  заключалось  в
этой улыбке - покорность судьбе или презрение.
   - Посмотрите, - сказал он, - вот тут, в этой японской вазе, две прек-
расные розы, сорванные бутонами вчера вечером в саду коменданта; сегодня
утром они распустились и открыли у меня на  глазах  свои  алые  чашечки;
распуская складку за складкой своих лепестков, они все больше  и  больше
раскрывали передо мною сокровищницу своего благовония; вся  моя  комната
напоена их ароматом. Они прекраснее всех роз на свете, а  розы  прекрас-
нейшие среди цветов. Почему же - взгляните на них - вы  думаете,  что  я
жажду каких-то других цветов, раз у меня есть лучшие среди них?
   Арамис с удивлением посмотрел на юношу.
   - Если цветы - свобода, - печально продолжал узник, - выходит, что  я
свободен, ибо у меня есть цветы.
   - Но воздух? - вскричал Арамис. - Воздух, столь необходимый для  жиз-
ни?
   - Подойдите к окну, сударь, оно открыто. Между землею и  небом  ветер
стремит свои знойные и студеные вихри, теплые испарения и едва приметные
струи воздуха, и он ласкает мое лицо, когда, взобравшись на спинку крес-
ла и обхватив рукою решетку, я  воображаю,  будто  плаваю  в  бескрайнем
пространстве.
   Арамис хмурился все больше и больше по мере того, как говорил узник.
   - Свет! - воскликнул тот. - У меня есть нечто лучшее, нежели свет,  у
меня есть солнце, друг, посещающий меня всякий день без  разрешения  ко-
менданта, без сопровождающего тюремщика. Оно входит в окно, оно чертит в
моей камере широкий и длинный прямоугольник, который начинается у окна и
доходит до полога над моей кроватью, задевая его бахрому. Этот светящий-
ся прямоугольник увеличивается с десяти часов до полудня и уменьшается с
часу до трех, медленно, медленно, как если бы он, торопясь посетить  ме-
ня, жалел расстаться со мною. И когда исчезает последний луч, я еще  че-
тыре часа наслаждаюсь солнечным светом. Разве этого не  достаточно?  Мне
говорили, что есть несчастные, долбящие камень в каменоломнях, рудокопы,
которые так и не видят солнца.
   Арамис вытер лоб.
   - Что касается звезд, на которые так приятно  смотреть,  то  все  они
одинаковы и отличаются друг от друга лишь величиною и блеском. Мне  пос-
частливилось: если бы вы не зажгли свечи, вы могли  бы  увидеть  замеча-
тельную звезду, на которую перед вашим приходом я смотрел, лежа  у  себя
на кровати.
   Арамис опустил глаза. Он чувствовал,  что  его  захлестывают  горькие
волны этой сумрачной философии, представляющей собой  религию  заключен-
ных.
   - Вот и все о цветах, о воздухе, свете и звездах, - сказал все так же
спокойно молодой человек. - Остается прогулка? Но не  гуляю  ли  я  весь
день в саду коменданта при хорошей погоде и здесь, когда идет дождь?  На
свежем воздухе, если жарко, и в тепле, когда на дворе холодно, в  тепле,
доставляемом мне камином. Поверьте мне, сударь, - добавил узник с  выра-
жением, не лишенным горечи, - люди дали мне все, на что может  надеяться
и чего может желать человек.
   - Люди, пусть будет так! - начал Арамис, поднимая голову. -  Но  бог?
Мне кажется, вы забыли о боге.
   - Я действительно забыл бога, - по-прежнему бесстрастно произнес  уз-
ник, - но зачем вы мне говорите об этом? Зачем говорить о  боге  с  тем,
кто находится в заточении?
   Арамис посмотрел в лицо этому странному юноше, в котором смирение му-
ченика сочеталось с улыбкою атеиста.
   - Разве бог не в любой из окружающих вас вещей?  -  прошептал  Арамис
тоном упрека.
   - Скажите лучше - на поверхности каждой вещи, - твердо ответил юноша.
   - Пусть так! Но вернемся к началу нашего разговора.
   - Охотно.
   - Я ваш духовник.
   - Да.
   - Итак, в качестве того, кто исповедуется, вы должны говорить  только
правду.
   - Охотно буду говорить только правду.
   - Всякий узник совершил преступление, и именно за это его посадили  в
тюрьму. Какое же преступление совершено вами?
   - Вы уже спрашивали об этом, когда в первый раз посетили меня.
   - И вы уклонились тогда от ответа, как уклоняетесь от него и сегодня.
   - Почему же вы думали, что сегодня я пожелаю ответить?
   - Потому что сегодня я ваш духовник.
   - В таком случае, если вы так уж хотите знать, какое  преступление  я
совершил, объясните мне, что называется преступлением. И так  как  я  не
знаю за собой ничего такого, в чем я мог бы себя  упрекнуть,  я  говорю,
что я не преступник.
   - Иногда человек - преступник в глазах сильных мира сего  не  потому,
что он совершил преступление, а потому, что он  знает  о  преступлениях,
которые были совершены другими.
   Узник слушал с напряженным вниманием.
   - Да, - сказал он после непродолжительного молчания, - я понимаю вас.
Да, да, сударь, вы правы. Может статься, что  и  я  преступен  в  глазах
сильных мира сего именно вследствие этого.
   - Ах, значит, вы знаете нечто подобное? -  спросил  Арамис,  которому
показалось, что он увидел на панцире если не настоящий  изъян,  то  шов,
соединяющий его в местах склепки.
   - Нет, я решительно ничего не знаю; впрочем, я иногда мучительно  ду-
маю, и в эти моменты я говорю себе...
   - Что же вы говорите?
   - Что если я буду думать дальше, то сойду с ума или, быть может,  до-
гадаюсь о многом.
   - И тогда? - нетерпеливо перебил Арамис.
   - Тогда я останавливаюсь.
   - Вы останавливаетесь?
   - Да, голова у  меня  делается  тяжелой,  мысли  -  печальными,  и  я
чувствую, как меня охватывает тоска: я желаю...
   - Чего?
   - Я и сам не знаю. Ведь я не хочу позволить себе желать что-нибудь из
того, чего у меня нет, ведь я вполне удовлетворен тем, что у меня есть.
   - Вы боитесь смерти? - взглянул ему в глаза Арамис  с  легким  беспо-
койством.
   - Да, - ответил с улыбкой молодой человек.
   Арамис почувствовал холод этой улыбки и содрогнулся.
   -