скую систему.
     - Все системы работают нормально, отец.
     - Это и неудивительно при таком уходе с твоей стороны. Спасибо тебе, сынок, ты так преданно заботишься обо мне.
     - Это честь для меня.
     Мурлыкающим механическим голосом Агамемнон заговорил дальше:
     - Настанет день, Вориан, и - если ты по-прежнему будешь так же усердно мне служить - я попрошу для тебя высочайшей награды. Я попрошу Омниуса хирургически превратить тебя в такого же кимека, как я.
     При упоминании о такой перспективе Вориан еще раз отполировал мозговую емкость, потом с любовью взглянул на смазанный контур мозга в прозрачной емкости. Он постарался скрыть краску, которая залила его лицо, но из глаз его потекли слезы.
     - Это самая высокая награда, о которой только может мечтать человек.

***

     Людей, с их хрупкой физической оболочкой, очень легко сокрушить. Но есть ли вызов в том, чтобы причинять им вред?
     Эразм. Разрозненные лабораторные файлы

     Глядя на земное небо сквозь волокна оптических нитей, Эразм испытывал чувство недовольства. Робот стоял в куполообразной башне своей виллы и смотрел в небо через армированное искривленное стекло. Ландшафт этой планеты, с его океанами, лесами и городами, построенными на развалинах других городов, видел взлеты и падения бесчисленных цивилизаций. Изучение истории показало ему, насколько малы и ограниченны его собственные достижения.
     Значит, надо приложить к исследованиям больше усилий.
     Ни Омниус, ни присланные сюда роботы-архитекторы не понимали истинной красоты, были лишены чувства прекрасного. Восстановленные города казались Эразму скоплением острых углов и резких, прерывистых форм. Город должен представлять собой нечто большее, чем диаграмму коммуникаций. Под бдительным присмотром всемирного разума город был выстроен как изощренный механизм, спроектированный и построенный утилитарной силой. У столицы были чистые архитектурные линии и системная эффективность, вылившаяся в бесстрастную застывшую красоту, но этой красоте недоставало подлинного изящества. Какое разочарование, что всезнающий всемирный разум не может жить вровень со своими потенциальными возможностями. Надо признать, что иногда баснословно нереалистичные амбиции человека имеют некоторое достоинство. Омниус либо не обратил внимания, либо сознательно отверг изящную красоту архитектуры Золотого Века человечества. Но такая холодная и вызывающая надменность просто лишена всякой логики. Если быть честным, то Эразм видел определенную красоту в стремительных очертаниях машин и их компонентов, он любил также свою гладкую платиновую кожу и зеркальное лицо, на котором мог плавно отобразить любое выражение. Но он не видел никакого смысла поддерживать уродство из одного только неприятия принятых у врага понятий о красоте.
     Как мог всеобъемлющий компьютерный разум, распространивший свое влияние на сотни планет, проявить такую узость мышления? Для Эразма с его отточенным и зрелым пониманием, развитым в результате длительных усилий, отношение Омниуса было свидетельством отсутствия понятийного мышления.
     Издав звук тяжкого вздоха, который он позаимствовал у людей, Эразм отдал мысленную команду, в окнах появился пейзаж, соответствующий его настроению. На этот раз Эразм выбрал пасторальные виды других планет. Это мирное зрелище действовало на него успокаивающе.
     У одной из стен Эразм задержался возле синтезатора одежды и подождал, пока аппарат приготовил для него одежду. Традиционный наряд земного художника вскоре был готов, и Эразм надел его на свое гладкое механическое тело. Потом робот пересек комнату и подошел к углу, где стоял мольберт с новым холстом, палитрой с красками и хорошими кистями.
     Взмахнув рукой, Эразм убрал с окна мирный пейзаж и заменил его полотнами проставленных земных мастеров. Он выбрал ?Домики Кордевиля?, написанные древним земным художником Винсентом Ван Гогом. Это была смелая и яркая, но в основе своей грубая по исполнению картина, с неумело проведенными линиями и по-детски наложенными красками, с их неряшливыми скоплениями и нечеткими мазками. Но если рассматривать картину в целом, то создавалось впечатление грубой, но сильной внутренней энергии, неопределимой примитивной живости.
     Сосредоточившись, Эразм подумал, что проник в тайну тонкого понимания техники Ван Гога. Но от робота ускользало то, зачем вообще человек решил создать эту картину.
     Хотя раньше Эразму никогда не приходилось рисовать, он сумел в точности скопировать произведение. Мазок за мазком, краска за краской. Закончив работу, Эразм внимательно оглядел получившийся у него шедевр.
     - Вот самая искренняя форма лести.
     Ближайший к нему настенный экран засветился светлосерым цветом. Омниус, как всегда, наблюдает. Эразму, несомненно, придется объясниться - Омниус никогда не понимал, чем, собственно говоря, занимается его независимый робот.
     Эразм снова внимательно посмотрел на законченное полотно. Почему так трудно понять, что такое творчество? Надо ли просто наугад изменить некоторые компоненты творения и объявить это оригинальным произведением? Закончив осмотр, робот с удовлетворением констатировал, что не сделал ни одной ошибки и ни в чем не отклонился от исходного оригинала. Эразм ждал вспышки озарения, он жаждал понимания. Очень медленно до него дошло, что то, что он сейчас сделал, по правде говоря, не имеет никакого отношения к искусству.
     Сказать так, значило бы признать, что типографская ротационная машина создает литературу. Он всего лишь скопировал древнее произведение во всех его деталях. Он ничего не добавил, не синтезировал ничего нового. Но он горел желанием понять разницу.
     В растерянности Эразм решил изменить подход. Непререкаемым тоном он велел троим слугам перенести художественные принадлежности в лабораторный корпус.
     - Я намерен создать полностью мое, оригинальное живописное произведение. Это будет натюрморт. Вы трое будете участниками этого процесса. Радуйтесь своему жребию.
     В стерильной лаборатории с помощью роботов-охранников Эразм вскрыл трех несчастных, не обращая ни малейшего внимания на их дикие вопли.
     - Я хочу добраться до сердца этого дела,- усмехаясь, повторял он,- до его живой крови.
     Своими запятнанными кровью руками он стискивал кровоточащие органы, сжимал их, наблюдая, как из них вытекают соки и как ломается их клеточная структура. Он провел беглый анализ, открыв неуклюжий механизм и неэффективную циркуляцию, которые были излишне сложны и подвержены легкому разрушению.
     Затем, почувствовав вибрирующую в нем энергию, некую импульсивность, Эразм установил мольберт, решив начать рисовать. Это будет новая работа, новая и совершенно уникальная. Это будет его собственная аранжировка, его упорядоченность, и он создаст образ, используя различные фильтры восприятия, сделав несколько намеренных ошибок, чтобы скорее приблизиться к человеческому несовершенству и неопределенности.
     Наконец-то - наконец!- он оказался на правильном пути.
     По его команде охранники внесли в импровизированную мастерскую чан со свежей, не свернувшейся человеческой кровью. Эразм начал собирать со стола забавные - еще теплые - человеческие органы и велел уборочным машинам извлечь из трупов все внутренности, которые в них еще оставались. Он начал бросать орган за органом в чан и наблюдал, как они погружаются в алую жидкость - глаза, почки, сердца.
     Медленно осознавая каждую ступень этого процесса, он наконец понял, что велит ему делать его ?творческий порыв?. Раз за разом Эразм добавлял в отвратительную смесь все новые и новые ингредиенты. Повинуясь чему-то позаимствованному у Ван Гога, он отрезал ухо у одного из мертвецов и тоже бросил его в чан.
     Наконец, обагрив железные руки по локоть кровью, Эразм отошел от чана. Превосходная композиция, и она целиком и полностью принадлежит ему. Теперь можно не думать, какой земной художник создал это полотно. Никто и никогда еще не создавал ничего подобного.
     Эразм вытер гладкие металлические руки и начал писать на девственно-белом холсте. На нем он дотошно изобразил одно из трех сердец, показав во всех точнейших деталях желудочки, ушки и аорту. Но это не означало, что Эразм собирался создать точное изображение результатов вивисекции. Раздосадованный робот смазал краски, чтобы придать картине художественный фл„р. Истинное искусство требует малой толики неопределенности, так же как гурману для правильного приготовления блюда нужны некие приправы и соусы.
     Видимо, именно так работает творческая сила. Рисуя, Эразм пытался представить кинестетическое взаимодействие между его пальцами и мозгом, проследить путь импульсов, которые заставляют пальцы двигаться надлежащим образом.
     - И именно это, по-твоему, люди определяют как искусство живописи?- проговорил Омниус с настенного экрана.
     Впервые Эразм не стал дебатировать с Омниусом, который на этот раз оказался прав в своем скептицизме. Эразм не постиг истинного вкуса творчества. Да, он произвел и изготовил оригинальную графическую композицию. Но в человеческом творчестве сочетание деталей добавляет к целому еще нечто, превосходящее сумму этих деталей. Вырвав органы из тел своих жертв, искупав их в крови и нарисовав их на холсте, Эразм ни на йоту не приблизился к пониманию сути человеческого вдохновения. Даже манипулируя деталями по собственному усмотрению, он не постиг целого и не узнал, что же такое вдохновение.
     Но, видимо, это все равно был шаг в верном направлении.
     Эразм не мог перенести эту мысль на следующую логическую ступень, и до него постепенно дошло почему. Этот процесс нельзя объяснить с рациональных позиций, он не поддается разумному объяснению и пониманию. Творчество и точность анализа взаимно исключают друг друга. Расстроившись, робот схватил своими мощными руками мольберт, сломал его и в клочья разорвал холст. Все должно быть лучше, чем эта жалкая мазня, намного лучше. Эразм надел на свое зеркальное лицо стилизованную маску задумчивости и размышления. Он не приблизился ни на шаг к пониманию сути человека, несмотря на целое столетие интенсивных исследований и рассуждений.
     Медленно шагая, Эразм направился в свое излюбленное место для уединения, в ботанический сад, где он обыкновенно слушал классическую музыку, которая извлекалась при прохождении воздуха по трубчатым структурам клеток растений. ?Рапсодия в голубых тонах?, произведение древнего земного композитора.
     В саду размышлений робот сел, подставил щеку под лучи красноватого заходящего солнца и почувствовал, как теплеет его металлическая кожа. Это еще одна вещь, которой люди явно наслаждаются, хотя Эразм не понимал почему. Он не мог понять этого даже с помощью своих чувствительных усилительных модулей, которые воспринимали это воздействие и сообщали его искусственному мозгу, что на кожу воздействует тепло, она нагревается.
     Но перегретая машина неминуемо ломается.

***

     Ковер Вселенной огромен и сложен бесконечным многообразием своего рисунка. Нити трагедии образуют основу этого ковра, но человечество, в своем несокрушимом оптимизме, ухитряется вышивать на этой мрачной основе картины счастья и любви.
     Когитор Квина. Архивы Города Интроспекции

     После долгого пребывания в космическом путешествии Ксавьер не мог думать ни о чем другом, кроме возвращения домой и горячих объятий Серены Батлер.
     Получив отпуск, он приехал в поместье Тантор, к своим приемным родителям и их восторженному сыну Вергилю. Танторы были доброжелательной пожилой парой, мягкими и интеллигентными людьми со смуглой кожей и волосами цвета темного дыма. Ксавьер казался вылепленным из того же материала и обладал такими же моральными устоями. Он вырос в этом теплом и большом замке, который до сих пор считал своим родным домом. Хотя по закону наследования он обладал правами на держания Харконненов - шахты и промышленные предприятия на трех планетах,- в замке Танторов для него всегда были готовы комнаты.
     Войдя в большие, знакомые до боли апартаменты, Ксавьер сразу увидел ожидавших его двух серых собак волчьей породы, которые радостно завиляли хвостами, увидев хозяина. Он бросил на пол сумку и принялся возиться с собаками. Животные, каждое размером больше его младшего брата, были очень игривыми и обрадовались Ксавьеру.
     В этот вечер семья пировала. На обед подали листы шалфея, зажаренные в меду, толченые орехи и оливки из собственных рощ Танторов. К несчастью, после отравления газами Ксавьер не мог чувствовать всей тонкости ароматов и вкуса подаваемых блюд. Повар не на шутку встревожился, увидев, как Ксавьер посыпает тончайшие блюда солью и перцем - чтобы вообще чувствовать хоть какой-то вкус.
     Еще одна ценность, которую отняли у него мыслящие машины.
     После обеда Ксавьер с удовольствием сел в огромное дубовое кресло и расположился перед ревущим пламенем камина, потягивая красное вино из виноградников Тантора. Вино тоже казалось ему почти безвкусным. Но он наслаждался пребыванием в тепле родного дома, где не надо было соблюдать военных порядков и субординации. Ксавьер провел почти полгода на борту высокоэффективных, но лишенных практически всех бытовых удобств кораблях Армады, но сегодня наконец он будет спать на роскошной кровати в собственной, отдельной спальне.
     Один из серых псов, урча, положил лохматую голову на затянутые в носки ноги Ксавьера. Напротив своего приемного сына в таком же кресле расположился Эмиль Тантор с венцом пепельных волос вокруг лысины. Эмиль с любопытством задавал вопросы о стратегических замыслах Синхронизированного Мира и о военных возможностях Армады.
     - Каковы шансы дальнейшей эскалации войны после нападения на Зимию? Нельзя ли сделать нечто большее, чем просто отогнать их?
     Ксавьер допил вино, налил еще полстакана себе и полный - старику, потом снова сел в кресло, постаравшись не потревожить верного пса.
     - Ситуация выглядит довольно мрачно, отец.
     Практически забыв своих настоящих родителей, Ксавьер называл владельца имения Тантор отцом.
     - Но положение всегда было таким, начиная с времен титанов. Возможно, мы жили чересчур комфортабельно во времена Старой Империи и забыли, что значит быть самими собой, как жить в согласии с нашими возможностями, и вот через тысячу лет к нам пришла расплата за наше легкомыслие. Мы стали легкой добычей - сначала для злых людей, а потом для бездушных машин.
     Эмиль Тантор пригубил вина и принялся безмолвно смотреть на огонь.
     - Но есть ли хоть малейшая надежда? Есть ли что-нибудь, за что мы можем держаться?
     Губы Ксавьера сложились в мягкую улыбку.
     - Мы люди, отец. Пока мы будем на этом стоять, надежду нельзя считать потерянной.

***

     На следующий день Ксавьер послал письмо в поместье Батлеров, прося разрешения сопровождать дочь вице-короля на ежегодной охоте на щетинника. Охота должна была продлиться два дня. Серена уже знала, что Ксавьер прибыл из поездки. Прибытие его кораблей было встречено с фанфарами, и теперь Манион Батлер ожидал доклада.
     Однако салусанское общество придерживалось строгого формального этикета и вообще было несколько экстравагантным. Для того чтобы получить право сопровождать красавицу дочь вице-короля на охоте, желающий должен был помучиться ожиданием.
     Поздним утром гонец вице-короля постучал в дверь замка Тантор. Вергиль, стоя рядом со старшим братом, рассмеялся, увидев, каким стало выражение его лица после прочтения письма.
     - Ну что? Можно, я поеду с тобой? Вице-король ответил согласием?
     С усилием напустив на себя строгость, Ксавьер ответил:
     - Как он может отказать человеку, который спас Салусу Секундус от кимеков? Помни об этом, Вергиль, если ты хочешь, когда придет время, завоевать благосклонность юной леди.
     - Мне надо спасти планету, чтобы заполучить подружку?- В голосе мальчика прозвучал явный скепсис, а потом, когда до него дошел смысл сказанного Ксавьером, то и полное недоверие.
     - Если речь идет о такой благородной даме, как Серена, то ты действительно должен сделать именно это.- Ксавьер зашагал к большому дому, чтобы рассказать Эмилю о своих планах.
     Следующим утром на рассвете Ксавьер оделся в свой лучший костюм для верховой езды и выехал в путь навстречу первым лучам солнца, направившись к поместью Батлеров. У отца он одолжил каурого салусанского жеребца, на редкость благородное животное. У коня была заплетенная грива, узкая морда, а его аллюр обладал изяществом, которого лишены менее породистые кони. У скакуна были крупные уши и яркие живые глаза. На гряде холмов, видные издалека, стояли рядами красивые белые дома - главный дом, конюшни, дома слуг и склады, расставленные по периметру решетчатой изгороди. Поднимаясь вверх по склону, Ксавьер оглянулся и увидел поднимавшиеся к небу белые шпили Зимин.
     К гребню холма вела дорога, покрытая мелким песчаником. Гравий скрипел под копытами породистого жеребца, Ксавьер с наслаждением вдыхал хрустящий прохладой воздух. Он чувствовал влажный холодок наступающей весны, видел свежую зелень на деревьях, ощущая головокружительную прелесть ранних полевых цветов. Но он не чувствовал аромата воздуха, который вдыхал.
     Виноградники, словно выстроившаяся стража, окружали холм. Они были ухожены и подстрижены, их заботливо поливали, и каждый куст был аккуратно подвязан к стойке так, чтобы гроздья висели выше уровня земли и чтобы их было легко собирать. Главный дом был обсажен прихотливо изогнутыми оливковыми деревьями, их низко расположенные ветви были усеяны белыми цветками. Ежегодно первые отжимки винограда и оливок были поводом для праздника в каждом салусанском хозяйстве. Виноградари с завистью смотрели на соседские лозы, гадая, чей виноград в этом году даст лучшее вино.
     Когда Ксавьер через главные ворота въехал во двор, там уже было множество всадников в охотничьих костюмах. Лающие псы бросились к нему, прыгая вокруг ног жеребца, но благородное животное не обращало на собак никакого внимания, словно это были дурно воспитанные мальчишки.
     Нанятые егеря схватились за хлысты и призвали собак к порядку. Несколько приземистых охотничьих лошадей нетерпеливо били копытами землю, не уступая в своей непоседливости собакам. Двое охотников громко свистнули, к ним присоединились остальные, готовые начать благородную забаву.
     Из конюшни выехал Манион Батлер и обратился к охотникам. В эту минуту он был похож на командующего, отдающего приказы своим боевым товарищам. Увидев молодого офицера, вице-король приветственно поднял руку.
     Потом Ксавьер увидел и Серену, сидевшую в богато украшенном седле на серой кобыле великолепного экстерьера. На девушке были высокие сапоги, брюки для верховой езды и такого же цвета жакет. Когда Серена увидела Ксавьера, глаза ее сверкнули, как электрические искры.
     Легким галопом она приблизилась к тому месту, где стоял Ксавьер, и едва заметно улыбнулась ему уголками губ. Молодой Харконнен забыл о лающих собаках, мечущихся лошадях, перестал слышать крики и шум, ему хотелось одного - поцеловать Серену. Это желание было таким сильным, что молодой человек едва сдержал себя. Серена, однако, оставалась официально холодной и лишь протянула ему для пожатия затянутую в перчатку руку. Ксавьер взял протянутую руку и задержал в своей ладони ее пальчики.
     Как ему захотелось сейчас стать таким же телепатом, как россакские колдуньи, чтобы послать ей заряд своего желания. Но, видя явный восторг, написанный на лице Серены, Ксавьер понял, что она знает его чувства и вполне разделяет их.
     - Путешествие на другие планеты было столь долгим,- сказал он,- но я все время думал только о вас.
     - Все время? Вы должны были сосредоточиться на своих прямых обязанностях.- Она одарила его скептической улыбкой.- Возможно, нам представится случай побыть наедине во время сегодняшней охоты и вы расскажете мне о своих грезах.
     Игриво взглянув на Ксавьера, она тронула кобылу и отъехала к тому месту, где находился ее отец. Понимая, что на них устремлено множество взглядов, она и Ксавьер предпочли выдержать достаточную дистанцию. Он подъехал к Батлеру и по