ью,  если  план  Бене  Гессерит  окажется
ошибкой.
   Мохиам, сидя на постели, привела мысли в порядок и начала  проверять  все
системы своего организма.  Никаких  отклонений,  все  системы  функционируют
нормально, вся биохимия в оптимальном режиме.
   Был ли это обычный ночной кошмар или нечто большее?
   Думай, больше рационализации.  Нельзя  уклоняться,  но  надо  внимательно
разобраться, о чем предупредило это предзнаменование.  Другая  Память  знает
правду.
   Мохиам ни на минуту  не  оставалась  без  присмотра.  Сестры  внимательно
наблюдали за ней. Пурпурный огонек в углу - это видеокамера ночного видения,
на другой стороне находится наблюдатель, который обо всем докладывает Анирул
Садоу Тонкий, молодой женщине, которая, кажется,  многие  годы  будет  самой
важной персоной Ордена Бене Гессерит. Сегодня во сне Другая Память,  которая
до сих пор была  очень  скрытной,  открыла  наконец,  какую  роль  предстоит
сыграть в предстоящих событиях  Анирул.  Кошмар  все  расставил  по  местам,
превратив туманные воспоминания в завуалированное объяснение.
   Квисац Хадерах. Укорочение Пути. Давно  желаемый  мессия  Бене  Гессерит.
Сверхчеловек.
   У Общины Сестер  было  несколько  селекционных  программ,  основанных  на
разных характеристиках человечества.
   Многие были не слишком важны, некоторые были даже  отвлекающим  маневром.
Своего рода дымовой завесой. Но не  было  программы  важнее,  чем  программа
выведения Квисац Хадераха.
   Избрав конспирацию  как  самое  древнее  и  верное  средство  обезопасить
выполнение своего плана, рассчитанного на много сотен поколений. Преподобные
Матери Бене  Гессерит,  посвященные  в  суть  плана,  поклялись  молчать,  и
молчали, даже передав свою Память, поклявшись, что в  каждом  поколении  эту
тайну будут знать только несколько человек.
   Анирул, будущая мать Квисац Хадераха, была одной  из  таких  посвященных.
Она знала о программе все. Именно поэтому к ее  мнению  прислушивается  даже
Верховная Мать!
   Сама Мохиам пребывала в полном  мраке,  хотя  дочь,  которую  она  сейчас
вынашивала, была всего в трех ступенях от развязки. Сейчас план  был,  можно
сказать, высечен в камне, он не мог быть изменен, прошло время  планирования
и прикидок. Будущее грядет к человечеству в  образе  этого  ребенка.  Первая
дочь, родившаяся с уродствами, была ложным шагом, досадной ошибкой.
   Но любая ошибка могла привести к ужасам, которые она провидела сегодня  в
своем страшном сне.
   Мохиам явственно  увидела,  что  ожидает  человечество,  если  план  Бене
Гессерит будет продолжать выполняться. Предвидение было даром,  и  каким  бы
трудным ни было решение, Мохиам не имеет права уклониться от  него.  Она  не
осмелится.
   Знает ли Анирул о моих мыслях? О страшном предвидении моего сна? Что  это
- предостережение, обещание - или приказ?
   Мысли... Другая Память.., множество древних персонажей, каждый из которых
предлагает свое решение, дает свой  совет,  предостерегает,  делится  своими
страхами... Они не могут больше хранить в тайне сведения о Квисац  Хадерахе,
как они делали это раньше. Мохиам может позвать их, людей из Другой  Памяти,
и они придут, по отдельности или  все  вместе.  Она  могла  бы  попросить  о
руководстве, чтобы не блуждать в потемках, но она не  хотела  делать  этого.
Они и  так  уже  достаточно  сказали,  достаточно  для  того,  чтобы  Мохиам
проснулась с криком ужаса на устах.
   Нельзя допустить, чтобы произошла ошибка.
   Мохиам должна принять свое, именно свое  решение,  выбрать  свой  путь  в
будущее и сама определить,  как  предотвратить  кровавый  рок,  который  она
провидела.
   Поднявшись  с  постели  и  оправив  рубашку,  Мохиам   тяжелой   походкой
направилась в детское отделение, в  соседнее  помещение,  где  сейчас  спали
дети, выращиваемые в комплексе. Большой живот  мешал  идти.  Интересно,  что
сейчас думают наблюдатели?
   Собственные мысли, однако, заставили ее остановиться.  В  темной,  теплой
палате она  сразу  услышала  неровное,  прерывистое  дыхание  первой  дочери
Харконнена. Девочке уже девять месяцев. А ее не рожденная еще  сестра  вовсю
толкается в чреве Мохиам. Не она ли, вторая дочь,  толкает  ее  на  это?  Не
ребенок ли в ее животе - причина сновидения?
   Общине Сестер нужна была совершенная дочь, сильная и здоровая. Ребенок  с
изъяном не представлял никакого интереса. В  любой  другой  ситуации  Сестры
Бене Гессерит нашли бы применение и больной. Но Мохиам увидела свое место  в
программе рождения Квисац Хадераха - и увидела, что  может  случиться,  если
программа пойдет с ошибками.
   Сон до сих пор ярко представлялся Сестре Мохиам,  словно  голографическая
картинка.  Ему  надо  следовать  без  размышлений.  Сделай  это.   Усиленное
потребление пряности часто провоцировало проявления предзнания, и Мохиам  не
сомневалась в истинности того, что видела  во  сне.  Видение  было  ясным  и
прозрачным, как хагальский кварц. Миллиарды убитых, крушение Империи,  почти
полное уничтожение Ордена Бене Гессерит, еще один Джихад бушует в галактике,
сметая все на своем пути.
   Все  это  произойдет,  если  нарушится  ход  селекционного  плана.  Какое
значение имеет одна-единственная жизнь перед лицом такой эпохальной угрозы?
   Ее первая больная дочь от барона Харконнена была, если можно так сказать,
фактором риска.  Эта  девочка  могла  разрушить  размеренное  поступательное
движение  по  генетической  лестнице.  Мохиам  обязана  ликвидировать   саму
возможность такой ошибки, иначе ее руки  будут  обагрены  кровью  миллиардов
невинных.
   Но мое дитя?
   Она напомнила себе, что это не в полном смысле ее дитя;  это  производное
индекса спаривания и обязанности любой Сестры подчиниться - сознательно  или
бессознательно - выполнению селекционной  программы.  Мохиам  родила  многих
отпрысков для Бене Гессерит, но только  двое  из  них  несли  в  себе  столь
опасное сочетание генов.
   Двое. Но из них должен остаться только  один.  В  противном  случае  риск
становится слишком высоким.
   Слабый ребенок никогда не сможет выполнить план  своего  хозяина.  Община
Сестер уже списала девочку. Может быть, ее воспитают как повара или служанку
в Школе Матерей, но она никогда не будет значимой фигурой в  Общине.  Анирул
редко справлялась о девочке,  потеряв  к  ней  всякий  интерес.  Впрочем,  о
девочке вообще никто не заботился.
   Я делаю это ради тебя, подумала Мохиам и начала ругать себя  за  излишние
эмоции. Трудные решения надо принимать, а цену надо платить. Воспоминание  о
сне снова омыло ее холодной волной ужаса. Решимость окрепла.
   Склонившись над ребенком, она  нежно  помассировала  шейку  и  головку..,
потом отпрянула. Сестры Бене Гессерит не должны явно показывать свою любовь,
во всяком случае, не романтическую или семейную - это  считалось  опасным  и
немыслимым.
   Еще  раз  мысленно  отругав  себя  за  то,  что  поддается  биохимическим
изменениям, которые произошли в  ее  организме  из-за  беременности,  Мохиам
постаралась оправдать свои чувства, примирить их с тем, чему  ее  учили  всю
жизнь. Если она не любит ребенка.., а любить запрещено..,  то  почему  бы  и
нет... Она с усилием сглотнула, во рту пересохло.  Ужасная  мысль  никак  не
хотела переплавляться в слова. Но если она вопреки всем уставам все же любит
свое дитя, то тем больше оснований совершить задуманное.
   Избавиться от искушения.
   Испытывает ли она любовь по отношению к своему  ребенку  или  это  просто
жалость? Она не хотела делиться этими переживаниями с другими Сестрами.  Она
испытывала стыд от этих мыслей, а не от того, что собиралась сделать.
   Быстрее! Покончи с этим!
   Будущее требовало, чтобы  Мохиам  сделала  это.  Если  она  не  последует
предзнанию,  то  погибнут  целые  планеты.  Новой  дочери  суждено   великое
предназначение, и чтобы оно исполнилось, первая дочь должна быть принесена в
жертву.
   Однако Мохиам колебалась, словно ее  давил  громадный  груз  материнства,
могучий инстинкт боролся с видением.
   Она  потрогала  горлышко  ребенка.  Кожица  теплая,  дыхание   ровное   и
спокойное. В полутьме Мохиам не  видела  уродливое  лицо  и  покатые  плечи,
бледную кожу... Ребенок был таким слабым. Девочка зашевелилась и захныкала.
   Мохиам чувствовала, как дыхание  дочери  обжигает  пальцы.  Сжав  кулаки,
Преподобная Мать попыталась прочесть  литанию  и  зашептала:  "Я  не  должна
бояться. Страх убивает разум..." Но ее все равно продолжало трясти.
   Углом  глаза  она  заметила  видеокамеру,  вмонтированную  в  стену   над
кроваткой. Женщина встала так, чтобы телом заслонить  дитя  от  наблюдателя.
Сейчас она думала о будущем, а не о том, что ей предстояло сделать.  Даже  у
Преподобных Матерей иногда бывают муки совести....
   Мохиам сделала то, что предписывало ей видение. Взяв  маленькую  подушку,
она положила ее на личико дочери и, прижав, держала  ее  до  тех  пор,  пока
ребенок не перестал сопротивляться.
   Закончив свое дело, все еще дрожа, Мохиам  поправила  простыни,  прикрыла
маленькое тельце одеялом и отошла от кроватки. Женщина  вдруг  почувствовала
себя старой, очень старой, просто древней.
   Дело сделано. Мохиам положила ладонь на свой вспухший живот. Теперь ты не
должна подвести нас, дочь.

***

   Правитель взваливает на свои плечи  непомерный  груз  ответственности  за
своих подданных. Ты -  отец  семейства.  Временами  это  требует  проявлений
самоотверженной любви, которая может показаться забавной лишь  тем,  кем  ты
управляешь.
   Герцог Пауль Атрейдес

   Лето выбрал устланное зелеными подушками кресло в ложе на Пласа-де-Торос,
предназначенной для семьи Атрейдес, устроившись рядом с Кайлеей и  Ромбуром.
Леди Елена Атрейдес, не любившая развлечений подобного рода, запаздывала. По
случаю празднества Кайлея Верниус была наряжена в шелка, ленты, яркую  вуаль
и  в  пышное  платье,  специально  для  нее  сшитое  лучшими  портными  Дома
Атрейдесов. При взгляде на нее у Лето перехватывало дыхание.
   Небо было хмурым, но дождя никто не ожидал, хотя было прохладно  и  сыро.
Даже здесь, в высокой ложе,  явственно  ощущался  запах  пыли  и  застарелой
крови, пропитавшей арену,  и  смрад  от  скопления  множества  тел  -  народ
заполнил все трибуны, стоя и сидя у колонн на каменных скамьях и в проходах.
   Глашатаи разнесли по Каладану весть, что герцог Пауль Атрейдес  посвящает
этот бой быков детям-изгнанникам, наследникам  Дома  Верниус.  Герцог  будет
биться в их честь, символизируя их борьбу против незаконного захвата Икса  и
той кровавой цены, которую пришлось платить их родителям - графу Доминику  и
леди Шандо.
   Рядом с Лето сидел Ромбур, упершись квадратным подбородком в  кулак.  Его
светлые волосы были тщательно подстрижены и расчесаны,  но,  странное  дело,
они все равно выглядели растрепанными.  Дрожа  от  нетерпения  и  страха  за
герцога, дети ожидали начала пасео, прохождения быка,  которое  должно  было
предшествовать самому бою.
   Вокруг арены в сыром воздухе неподвижно висели  пестрые  знамена,  а  над
герцогской ложей возвышались штандарты с гербом Дома. Сегодня, правда, глава
Дома находился не в ложе, а на  арене,  ожидая  начала  смертельно  опасного
представления, в котором он был не зрителем, а главным действующим лицом.
   Все вокруг Пласа-де-Торос было заполнено  народом.  Тысячи  людей  громко
болтали, кричали, возбужденно размахивали руками.  Оркестры  играли  громкую
бравурную музыку, усиливая и без того неимоверное  волнение  толпы.  Струнам
балисетов и пению костяных флейт вторили басы духовых инструментов.
   Лето оглядел охраняемые трибуны, прислушиваясь к звукам музыки  и  воплям
счастливой толпы. Почему мать так сильно задерживается? Скоро народ  заметит
ее отсутствие.
   Но наконец в сопровождении своих статс-дам прибыла и леди Елена Атрейдес.
Кортеж проследовал сквозь толпу, рассекая ее словно нож. Лицо  матери  было,
пожалуй, мрачным, хотя она шла твердой походкой с высоко  поднятой  головой.
Фрейлины остановились в дверях герцогской ложи, пропустили туда герцогиню, а
сами заняли предназначенные для них места на трибуне.
   Не сказав ни слова сыну и гостям,  леди  Елена  заняла  высокое  каменное
кресло, стоявшее рядом с таким же, но пустым.  Здесь  обычно  сидел  герцог,
когда он наблюдал бои других матадоров. Час  назад  леди  Елена  побывала  в
часовне, где общалась с Богом. По традиции, матадоры должны были перед  боем
проводить время в молитвах,  но  герцог  предпочитал  лишний  раз  проверить
оружие и потренироваться.
   -  Мне  пришлось  помолиться  за  отца,  чтобы  уберечь  его  от  его  же
собственных глупостей, - пробормотала она, глядя на  Лето.  -  Мне  пришлось
молиться за всех нас. Кто-то же должен был это сделать.
   На всякий случай улыбнувшись матери. Лето заметил:
   - Я уверен, что он одобрит твои молитвы. Она покачала головой,  вздохнула
и начала смотреть на арену. Как раз в этот момент  раздались  звуки  фанфар,
которые  оглушительно  повторялись  громкоговорителями,  расставленными   по
периметру трибун. На арену вышли мальчики из стойла быков, одетые в  пестрые
роскошные  костюмы.  Они  промаршировали  по  утрамбованному  песку   арены,
размахивая флагами и вымпелами. Но вот наступила кульминация. Из центральных
ворот арены выехал,  прямо  сидя  на  ухоженном  белом  коне,  герцог  Пауль
Атрейдес. Голова коня была украшена зелеными перьями и обвита лентами, концы
которых ниспадали с рук и плеч наездника.
   Сегодня  на  Пауле  был  надет  пурпурно-красный  костюм   с   блестками,
сверкающий  изумрудный  пояс  и  традиционная  шляпа  матадора,   украшенная
маленькими изображениями гербов Атрейдесов,  число  которых  соответствовало
числу убитых герцогом быков. Широкие  пышные  рукава  и  панталоны  скрывали
аппараты, создающие силовое поле. С плеч Пауля ниспадала блестящая пурпурная
накидка.
   Лето внимательно вглядывался в фигурки  людей  на  арене,  пытаясь  найти
среди них Дункана  Айдахо,  который  так  самоотверженно  работал  с  быками
герцога. Мальчик должен был участвовать в пасео, но Лето  так  и  не  увидел
его.
   Белый жеребец, всхрапывая и пританцовывая, прошел вокруг арены, а  герцог
затянутой в перчатку рукой приветствовал народ. Вот он подъехал к герцогской
ложе, остановил коня и в  пояс  поклонился  супруге,  которая  неестественно
выпрямившись сидела на своем кресле. Как все и ожидали, она помахала герцогу
кроваво-красным  цветком  и  послала  воздушный   поцелуй.   Люди   радостно
приветствовали царственную пару, воображая, должно быть, что между Паулем  и
Еленой существуют какие-то необыкновенно романтические отношения.
   Ромбур подался вперед на  своем  устланном  плюшем,  но  очень  неудобном
сиденье, улыбнувшись Лето.
   - Мне ни разу не приходилось видеть ничего подобного. Я.., э..,  не  могу
больше ждать.

***

   В это время выбранный для боя бык, издавая утробное рычание, бросался  на
стены своего отсека, закрытого силовым полем. Летели щепки  стоек,  железный
каркас угрожающе скрежетал под диким напором животного.
   Дункан в ужасе отпрянул назад. Фасеточные  глаза  зверя  горели  страшным
медно-красным огнем, словно ожившие на дне  глазниц  угли.  Бык  был  зол  и
раздражен. Кошмар Дункана начал превращаться в явь.
   Для  участия  в  пасео  мальчика  переодели  в  специальный  бело-зеленый
шелковый  наряд,  который  по  приказу  герцога  раздали   всем   мальчикам,
участвующим в представлении. Дункан прежде не то что никогда  не  носил,  но
даже не прикасался к такой роскоши. Он чувствовал себя очень неуютно в таком
одеянии среди грязи стойла. Но сейчас его беспокоило нечто более страшное.
   Ткань приятно скользила по недавно вымытому  ароматными  лосьонами  телу.
Слуги оттерли мальчика, подстригли волосы  и  ногти,  вычистили  из-под  них
грязь. Кожа была еще влажной после мытья. На запястьях красовались  кружева,
хотя руки были покрыты мозолями. Этот щеголеватый вид долго не продержится -
работа в стойле не праздник, а тяжкий труд.
   Чувствуя себя в относительной безопасности от быка,  Дункан  поправил  на
голове шапочку. Он смотрел, как животное хрипит, бьет копытами пол  и  снова
начинает раскачивать решетку клетки. Дункан озабоченно покачал головой.
   Обернувшись, он увидел стоявшего за его спиной Иреска.  Мастер  покосился
на разъяренного зверя, но его припухшие  глаза  не  выражали  ничего,  кроме
покоя и усталости.
   - Похоже, эта тварь просто горит желанием сразиться с нашим герцогом.
   - Что-то все равно не так, сэр. -  Дункан  продолжал  упрямо  гнуть  свою
линию. - Я никогда не видел, чтобы животные были так возбуждены.
   Иреск вскинул брови и яростно провел рукой по своим редким седым волосам.
   - Какой ты многоопытный скотник! Я же сказал тебе, чтобы ты не совал  нос
не в свое дело.
   Дункан не поддался на удочку сарказма Иреска и сдержался.
   - Разве вы сами этого не видите, сэр?
   - Крысенок, салусанский бык выведен специально для  того,  чтобы  внушать
страх. Герцог знает, что делает. - Иреск скрестил свои худые руки на  груди,
но не подошел к клетке. - Больше того, чем больше заведена эта скотина,  тем
лучше она будет драться, а наш герцог хочет устроить хорошее  представление.
Народ любит это.
   Словно желая подтвердить эти слова,  бык  взревел  и  снова  бросился  на
силовое поле. Из широкой груди зверя  несся  низкий  утробный  рык.  Рогатая
голова  и  толстая   шкура   покрылись   глубокими   кровоточащими   ранами,
причиненными острыми краями решетки, которую зверь пытался сокрушить.
   - Я думаю, что мы должны подобрать другого быка, мастер И рее к.
   - Вздор, - ответил тот, теряя остатки терпения.  -  Ветеринары  осмотрели
животное, взяли пробы тканей  и  не  нашли  никаких  отклонений.  Тебе  надо
участвовать в пасео, а не устраивать  неприятности.  Иди,  пока  не  упустил
шанс.
   - Я стараюсь предотвратить  неприятности,  сэр,  -  упрямо  твердил  свое
Дункан. - Я пойду и  все  скажу  герцогу  сам.  Может  быть,  хоть  он  меня
выслушает.
   - Ты никуда не пойдешь, крысенок! -  С  быстротой  молнии  Иреск  схватил
мальчика за скользкий шелк костюма. - Я долго терпел, но только из  любви  к
герцогу, но я не позволю тебе испортить бой быков. Ты что, не  слышишь,  что
народ уже собрался?
   Дункан попытался вырваться и позвал на помощь. Но все остальные уже вышли
на арену и выстроились вдоль выхода из ворот,  чтобы  участвовать  в  параде
открытия. Фанфары оглушали, и толпа ревела от предстоящего восторга.
   Не тратя лишних сил, Иреск швырнул Дункана  в  пустое  стойло  и  включил
силовое поле. Мальчик упал на кучу  корма,  смешанного  с  зелено-коричневым
навозом.
   - Можешь сидеть здесь, если не хочешь участвовать в  представлении,  -  с
печальным видом произнес Иреск. - Мне следовало понимать, что от тебя  можно
всего ожидать, пособник Харконненов.
   - Но я ненавижу Харконненов! - воскликнул Дункан, вскочив на ноги и дрожа
от бессильной ярости. Шелковый костюм на нем являл собой печальное зрелище -
он был помят и порван во  многих  местах.  Мальчик,  как  бык,  бросился  на
ограду, но все было тщетно, он не сможет вырваться из плена.
   Почистившись, чтобы привести себя в порядок, Иреск  поспешил  к  воротам,
чтобы не опоздать к началу пасео. Уходя, мастер оглянулся через плечо.
   - Ты работал здесь только по той причине,  что  нравился  герцогу.  Но  я
управляю бычьим двором вот уже почти двадцать лет и точно знаю,  что  делаю.
Пусть все идет, как идет, я все сделаю сам.
   Салусанский  бык  продолжал  бесноваться  в  клетке,  кипя,  как  готовый
взорваться котел.

***

   Герцог Пауль Атрейдес стоял в центре  арены.  Он  медленно  поворачивался
кругом, черпая энергию  в  восторженных  воплях  зрителей,  в  волне  тепла,
исходившего от переполненных трибун. Он улыбнулся  победоносной  улыбкой.  В
ответ раздался громкий рев одобрения. До чего же его народ любит, чтобы  его
развлекали!
   Пауль включил часть защ