тошнотворный  страх  от  предчувствия  чего-то
ужасного. Работал Гурни то в каменоломнях, то в ямах, где обрабатывали синий
обсидиан. Часто возле Эбонитовой горы, напротив ям,  где  жили  рабы,  возле
строений гарнизона садились корабли, на которые  грузили  куски  сверкающего
обсидиана, чтобы доставить его во владения Дома Хагала.
   Однажды двое охранников без всяких церемоний  вытащили  Халлека  из  ямы.
Густая  жидкость  струями  потекла  с  его   скудной   одежды.   Полуодетый,
разбрызгивая маслянистую жидкость на охранников, Гурни, шатаясь, выбрался на
площадь, откуда Глоссу Раббан инспектировал производство обсидиана и где  на
него напал непокорный раб.
   Гурни увидел на площади  низкий  помост,  перед  которым  стояло  кресло.
Никаких цепей, никакой  шиги.  Только  одно  кресло.  Эти  невинные  с  виду
предметы вселили в  душу  Халлека  неописуемый  ужас.  Он  не  понимал,  что
приготовил для него Раббан.
   Охранники швырнули его в кресло и  отошли  в  сторону.  Рядом  с  креслом
появился врач из тюремного лазарета,  а  на  площадь  строевым  шагом  вошли
солдаты. Другие рабы продолжали работать в  своих  ямах.  Их  не  вывели  на
площадь, значит, предстоящее зрелище предназначено для него одного.
   Это было плохо. Очень плохо.
   Чем  больше  волновался  Гурни,  тем  большее   удовольствие   испытывали
надзиратели, которые и не думали  отвечать  на  его  вопросы.  Он  замолчал,
чувствуя, как жидкость на его коже высыхает, образуя твердую растрескавшуюся
корку.
   Знакомый Гурни врач подошел к нему,  держа  в  руке  маленький  флакон  с
желтоватой жидкостью. Горлышко флакона  заканчивалось  острой  иглой.  Гурни
видел такие флаконы в лазарете, но ему ни разу не делали такого укола.  Врач
подошел ближе и уколол Гурни в шею таким движением, словно давил осу.  Гурни
дернулся, мышцы его напряглись, горло сдавил спазм.
   Теплое онемение распространилось по всему  телу.  Руки  и  ноги  налились
свинцом. Гурни ощутил  слабые  подергивания,  а  потом  потерял  способность
двигаться. Он не мог даже моргать глазами.
   Врач повернул кресло, развернув Гурни,  как  манекен,  лицом  к  помосту.
Внезапно Гурни понял, что это такое.
   Сцена. Его принудят на что-то смотреть.
   Из одного из зданий вышел  Глоссу  Раббан,  одетый  в  блестящую  военную
форму, в сопровождении главного управляющего, тоже в форме. Человек с впалой
грудью и объемистым животом по такому случаю вытащил из ноздрей фильтры.
   Раббан остановился перед Гурни, который не хотел ничего - только вскочить
на ноги и броситься на мучителя.  Но  пленник  не  мог  двинуться  с  места.
Парализующее лекарство держало его крепче, чем любые  тиски,  и  Халлек  мог
лишь вложить в свой взгляд всю ненависть, на какую был способен.
   -  Заключенный,  -  сказал  Раббан,  и  его  толстые  губы  сложились   в
непристойную улыбку, - Гурни Халлек из деревни Дмитрий. После  того  как  ты
напал на меня, мы взяли на себя  труд  разыскать  твою  семью.  От  капитана
Криуби мы узнали о тех мерзких песенках, которые ты имел обыкновение петь  в
таверне. Хотя твои односельчане не видели тебя уже несколько лет,  никто  не
донес об этом властям. Некоторые из них перед смертью под  пытками  сказали,
что они думали, будто тебя забрал очередной патруль и увез в город. Дураки.
   Гурни впал в настоящую панику, в голове  его  помутилось,  перед  глазами
замелькали черные тени. Он хотел спросить о судьбе своих  покорных  и  тихих
родителей, но боялся, что Раббан и сам все расскажет. Грудь Гурни сжало, как
тисками, он пытался вдохнуть, борясь с параличом. Кровь его  вскипела,  гнев
застилал взор красной пеленой. В голове стоял звон от недостатка кислорода.
   - Тогда все куски мозаики встали на  свои  места.  Мы  узнали,  что  твоя
сестра была приписана  к  одному  из  домов  удовольствий,  но  ты  не  смог
смириться с естественным порядком вещей.  -  Раббан  пожал  своими  широкими
плечами и тронул висевший у пояса бич. - Все обитатели  Гьеди  Первой  знают
свое место, но ты не хочешь его знать. В связи с этим  мы  решили  напомнить
тебе о твоем истинном месте.
   Он испустил театральный тяжелый  вздох,  чтобы  подчеркнуть  всю  глубину
своего разочарования.
   - К сожалению, мои солдаты проявили излишнее рвение, когда просили  твоих
родителей присоединиться к нам. Боюсь, что они не смогли пережить встречи  с
патрулем, который должен был доставить их сюда. Однако...
   Раббан поднял руку, и солдаты поспешили к ветхому зданию склада. Гурни не
мог видеть, что там происходит, он слышал лишь какую-то возню  и  беззвучный
женский стон. Он все понял. Это была Бхет.
   Вначале он испытал радость от того, что  она  еще  жива.  Он  думал,  что
Харконнены убили ее после того, как Гурни  пытался  освободить  ее  из  дома
удовольствий. Теперь-то он понял, что они сохранили жизнь его сестре  только
для того, чтобы подвергнуть ее еще более изощренной пытке.
   Солдаты потащили извивающуюся  и  сопротивляющуюся  Бхет  на  помост.  На
женщине было надето лишь рваное мешковатое платье.  Длинные  льняные  волосы
были в полном беспорядке, лицо искажено страхом,  который  только  усилился,
когда она увидела сидевшего в кресле  брата.  Он  снова  увидел  на  ее  шее
беловатый шрам. Они украли у Бхет способность петь и говорить, они лишили ее
способности улыбаться.
   Их взгляды встретились. Бхет не могла говорить,  а  парализованный  Гурни
тоже был не в состоянии что-нибудь сказать или даже опустить веки.
   - Твоя сестра знает свое место, - сказал  Раббан.  -  Действительно,  она
очень хорошо нам служила. Я проверил записи, чтобы явиться сюда  вооруженным
знанием  точного  числа.  Эта  малютка  доставила  удовольствие  4620  нашим
солдатам. - Он потрепал Бхет по плечу.  Она  попыталась  укусить  его  руку.
Раббан ухватился за ветхую ткань и сорвал с Бхет одежду.
   Солдаты заставили голую Бхет лечь на  деревянный  помост.  Парализованный
Гурни не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой и был вынужден  смотреть  на  все
это.  Он  хотел  закрыть  глаза,  но  не  смог  сделать  даже  этого,   веки
отказывались повиноваться. Гурни  понимал,  чем  заставляли  заниматься  его
сестру в течение шести лет, но вид  ее  обнаженного  тела  был  невыносим  и
оскорбителен. Все тело Бхет было покрыто синяками, кровоподтеками и  мелкими
рубцами.
   - Не многие женщины в  наших  домах  удовольствий  смогли  протянуть  так
долго, - заговорил Раббан. - Но у этой сильна воля  к  жизни.  Если  бы  она
могла говорить, то наверняка сказала бы, с какой радостью послужит она  Дому
Харконненов в последний раз, чтобы преподать тебе последний урок.
   Гурни изо всех сил попытался заставить мышцы  повиноваться  себе.  Сердце
его неистово забилось, все тело охватил жар. Но он не  мог  шевельнуть  даже
пальцем.
   Первым  за  дело  принялся  управляющий.  Он  распахнул   полы   мундира,
расстегнул штаны, и Гурни был  вынужден  наблюдать,  как  этот  толстобрюхий
негодяй насилует его родную сестру. Потом то же самое сделали пятеро солдат,
выполняя  команду  Раббана.  Сам  похожий  на  колоду,  Раббан   внимательно
наблюдал, как Гурни  смотрит  на  происходящее.  Халлек  сгорал  от  ярости,
надеясь, что сознание покинет его и  покроет  черным  полотном  небытия.  Но
природа не захотела смилостивиться над ним.
   Последним к Бхет подошел сам  Раббан.  Он  насиловал  женщину  жестоко  и
грубо, но она, к счастью, была почти без сознания. Закончив, Раббан  сомкнул
пальцы на шее Бхет, прикрыв большими  пальцами  беловатый  шрам.  Она  снова
принялась извиваться, стараясь  вырваться  из  железной  хватки,  но  Раббан
повернул ее голову так, чтобы она смотрела на брата, и еще сильнее сдавил ее
горло. Он еще раз со злостью вошел в ее тело, и стало видно, как  напряглись
его руки. Глаза Бхет стали вылезать из орбит.
   Гурни оставалось только одно: неподвижно сидеть и смотреть, как перед его
глазами убивают его сестру.
   Вдвойне удовлетворенный Раббан встал, застегнул мундир.  Улыбнувшись  при
взгляде на обе свои жертвы, он сказал:
   - Оставьте тело здесь. Как долго продлится паралич у ее брата?
   Рядом снова возник врач, которого совершенное на его глазах  преступление
оставило совершенно равнодушным.
   - Доза была небольшая, так что он останется недвижимым еще час  или  два.
Если бы я ввел больше кирара, то наступил бы гибернационный транс, а  вы  не
хотели этого.
   Раббан покачал головой.
   - Оставим его здесь, и пусть смотрит, пока не  начнет  шевелиться.  Пусть
поразмыслит над своими ошибками.
   Смеясь, Раббан отбыл в сопровождении своих гвардейцев.  Гурни  остался  в
кресле один и не привязанный,  не  в  силах  отвернуться  от  мертвого  тела
сестры. Изо рта Бхет медленно сочилась кровь.
   Но даже паралич, охвативший тело Гурни, не смог помешать ему  плакать,  и
слезы горячими каплями полились из его глаз.

***

   Таинство жизни - это не проблема, которую надо разрешить,  а  реальность,
которую надо прожить.
   Медитация Бифрост Эйри, буддисламический текст

   За полтора года Абульурд Харконнен превратился в окончательно сломленного
судьбой человека. Он прятал от окружающих лицо, сгорая от стыда за  то,  что
сделал  его  родной  сын.  Абульурд  принял  на  свои  плечи  бремя  вины  и
ответственности за трагедию, но это не помогало ему смотреть в глаза честным
людям Ланкивейля.
   Как он и опасался, после бойни, учиненной Раббаном во  фьорде,  рыбаки  и
китобои покинули прибрежные деревни, и они стояли  совершенно  обезлюдевшие.
Брошенные людьми деревянные здания стояли на  скалистых  берегах  бухт,  как
безмолвные призраки.
   Абульурд отпустил слуг, и они с Эмми покинули главную резиденцию, оставив
ее  на  месте  как  могильный  камень,  напоминавший  о  былом  идиллическом
существовании. Супруги выехали из больших домов своей  резиденции,  надеясь,
что настанет день, когда вернутся хорошие времена, и тогда Абульурд  и  Эмми
снова поселятся в своем родовом замке.  Теперь  же  они  жили  на  маленькой
уединенной даче, построенной на крошечном  клочке  земли,  затерянном  среди
некогда окровавленных вод фьорда.
   Эмми, крепкая и бодрая Эмми, с лица которой  никогда  не  сходила  добрая
улыбка, а  глаза  сияли  неподдельным  весельем  и  здравым  смыслом,  сразу
постарела  и  поникла,  словно  на  ее  плечи   давило   непосильное   бремя
преступлений, совершенных ее испорченным сыном. Эмми всегда прочно стояла на
земле, словно непоколебимый утес, и вот теперь прочность ее  связи  с  миром
поколебалась.
   Глоссу Раббану был уже сорок один год. Это был взрослый человек,  несущий
полную ответственность за свои действия, но Эмми и Абульурд обвиняли во всем
происшедшем прежде всего себя, думая, что это они не дали  сыну  надлежащего
воспитания. Это они не смогли внушить  ему  чувства  чести  и  любви,  столь
необходимые для правителя...
   Раббан лично руководил нападением на Бифрост Эйри.  Абульурд  видел,  как
его сын командовал солдатами, сбросившими в пропасть его собственного  деда.
В Тула-Фьорде это чудовище, действуя  своими  руками,  уничтожило  экономику
целого побережья. От представителей ОСПЧТ Абульурд и Эмми знали о  пытках  и
издевательствах, которыми упивался Раббан, творя суд и расправу  в  поселках
рабов на Гьеди Первой.
   Как мог мой сын стать таким человеком?
   Живя на своей затерянной среди морских просторов даче,  Абульурд  и  Эмми
попытались зачать  другого  ребенка.  Это  было  трудное  решение,  но  чета
Харконненов наконец поняла, что не может больше считать Глоссу Раббана своим
сыном. Такое решение первой приняла Эмми, и Абульурд не стал перечить жене.
   Они не могли ликвидировать  ущерб,  причиненный  Раббаном,  но  надеялись
воспитать другого сына не  так,  как  первого.  Хотя  Эмми  была  совершенно
здорова, годы давали себя знать, она  вышла  из  детородного  возраста,  да,
кроме того, в семьях рода Харконненов никогда не бывало много детей.
   Виктория, жена Дмитрия  Харконнена,  родила  ему  только  одного  сына  -
Владимира. После скандального развода  Дмитрий  женился  на  юной  красавице
Дафнии, но их первый сын - Маротин - страдал тяжелой умственной  отсталостью
и умер в возрасте двадцати восьми лет, а второй - Абульурд - отличался ясным
умом и стал любимцем отца. Он часто, смеясь, играл с сыном, читал ему книги.
Дмитрий с детства  преподавал  Абульурду  сложную  науку  управления,  читая
мальчику вслух исторические трактаты принца Рафаэля Коррино.
   Дмитрий мало занимался воспитанием старшего сына, и этот пробел с  лихвой
восполнила Виктория, которая слишком многому научила Владимира.  Владимир  и
Абульурд были такими разными, что с трудом верилось, что у них один отец.  К
сожалению, Раббан взял от барона больше, чем от собственных родителей...
   Прошло несколько месяцев добровольной изоляции Абульурда и Эмми.  Однажды
они решили посетить рынок в окрестной деревне, так как на  даче  закончились
зелень и рыба. Супруги сели в лодку и  отплыли  к  побережью.  На  них  были
надеты грубые домотканые одежды и заплатанные рубашки. Правитель и его  жена
не стали надевать приличествующих их сану драгоценностей.
   Когда Абульурд и его жена вошли на рынок, правитель надеялся, что с  ними
будут разговаривать как с простыми деревенскими  обитателями,  что  люди  не
узнают их. Но люди Ланкивейла слишком хорошо знали своих правителей в  лицо.
Деревенские жители приветствовали Абульурда и Эмми с такой сердечностью, что
у супругов стало тяжело на душе. Абульурд понял, что напрасно  подверг  себя
добровольному изгнанию. Местные жители нуждались в нем не меньше, чем  он  в
них. То, что произошло в Бифрост  Эйри,  было  самой  страшной  трагедией  в
истории Ланкивейля, но Абульурд Харконнен не имел права окончательно  терять
надежду. В сердце его  народа  продолжал  гореть  праведный  огонь.  Радушие
народа заполнило пустоту в душе Абульурда.
   В последующие несколько месяцев  Эмми  много  разговаривала  с  женщинами
деревни, рассказывая им о своем желании иметь другого сына, которого  они  с
мужем воспитают здесь и не как Харконнена. Эмми тоже не хотела  сдаваться  и
терять надежду.
   Странный случай произошел однажды,  когда  Абульурд  и  Эмми,  приехав  в
очередной раз на рынок, принялись наполнять свои корзины  свежей  зеленью  и
копченой рыбой, завернутой в соленые водоросли. Проходя мимо торговых  рядов
и разговаривая с торговцами и резчиками по раковинам, Абульурд вдруг заметил
старуху, стоявшую в конце ряда, у выхода с  рынка.  На  плечи  женщины  была
наброшена светло-голубая накидка буддисламской монахини, отороченная по краю
вышивкой, на шее висело ожерелье из медных колокольчиков, говорившее о  том,
что эта женщина достигла высочайшего положения в своей  религиозной  общине.
Старуха стояла неподвижно, как статуя, и хотя ростом она была не  выше,  чем
все остальные женщины, она тем не менее приковывала  к  себе  взгляды  своей
горделивой осанкой.
   Эмми внимательно посмотрела на старую  женщину  своими  темными  глазами,
испытывая волнение. На лице ее отразились ожидание чуда и безумная надежда.
   - Мы много слышали о тебе, - сказала Эмми.
   Абульурд удивленно воззрился на жену, не вполне понимая, чего  она  хочет
от монахини.
   Старуха  откинула  капюшон,  обнажив  наголо  выбритый  череп,   покрытый
розоватыми пятнами - кожа  монахини  была  непривычна  к  жестокому  климату
побережья. Когда  старуха  нахмурила  брови,  ее  длинное  лицо  сморщилось,
покрывшись складками и напомнив смятый  лист  пергаментной  бумаги.  Однако,
когда  монахиня  заговорила,  ее  голос  оказался  на  удивление  молодым  и
гипнотизирующим.
   - Я знаю, чего вы желаете, как знаю и то, что буддисламские монахи иногда
могут даровать благодеяния тому, кого Он сочтет достойным своей милости.
   Старуха наклонилась к супругам, словно то, что  она  собиралась  сказать,
должно было остаться между ними. Колокольчики едва слышно звякнули.
   - Ваши помыслы и совесть чисты, и сердца ваши достойны такой награду.  Вы
пережили очень жестокую боль. - В глазах монахини появилось жесткое,  как  у
орла, выражение. - Но вы должны очень хотеть ребенка.
   - Мы хотим, - в унисон ответили Абульурд и  Эмми  так  дружно,  что  сами
удивились  такому  единодушию.  Они  посмотрели  друг  на  друга  и   нервно
рассмеялись. Эмми судорожно сжала руку мужа.
   - Да, я вижу, что вы говорите  с  неподдельной  искренностью.  Это  очень
важно для начала. - Старуха невнятно пробормотала  благословение,  и  в  это
мгновение, словно сам Буддаллах изъявил свою  милость,  тучи  рассеялись,  и
крыши деревенских домов на мгновение озарились солнечным  светом.  Все,  кто
был на  рынке,  посмотрели  на  Абульурда  и  Эмми  взглядами,  исполненными
любопытства и надежды.
   Монахиня порылась в складках голубой накидки и извлекла оттуда  несколько
маленьких пакетов. Она подняла их повыше, держа кончиками пальцев за края.
   - Это экстракт морских раковин, - сказала женщина. - Перламутр, растертый
вместе с алмазной пылью и с травами, растущими только в летнее солнцестояние
на заснеженных полях. Это очень сильный экстракт. Используйте его с толком.
   С этими словами монахиня протянула три пакетика Абульурду и три - Эмми.
   - Заварите их с чаем  и  выпейте  перед  тем,  как  лечь  в  постель.  Но
смотрите, не потеряйте себя. Сверьте время по  лунам  или  по  картам,  если
облака затянут небо.
   Старая  монахиня  подробно  объяснила  супругам,  когда  наступают  самые
сильные и благоприятные для зачатия фазы  лун.  Эмми  с  готовностью  кивала
головой, сжимая в руке пакетики, словно самое ценное на свете сокровище.
   Абульурд был больше склонен к скептицизму. Он  был  наслышан  о  народных
средствах и шаманских заклинаниях, нисколько в них не верил,  но  промолчал,
не высказав своих сомнений, видя, как сияет надеждой лицо жены.  В  душе  он
пообещал себе, что  ради  Эмми  сделает  все,  что  предложила  им  странная
старуха.
   Совершенно спокойным тоном монахиня со всеми  необходимыми  подробностями
объяснила  супругам,  что  они  должны  делать,  чтобы  усилить  сексуальное
удовольствие и чтобы семя Абульурда наверняка оплодотворило яйцеклетку Эмми.
Супруги внимательно выслушали старуху и пообещали сделать все, чему  она  их
научила.
   По дороге к лодке, прежде чем покинуть рынок, Абульурд  не  забыл  купить
карту лунных фаз у одного из торговцев.

***

   На землю пала темная ночь. Абульурд и Эмми зажгли на своей даче все свечи
и развели в  очаге  бушующий  огонь,  чтобы  наполнить  свой  дом  теплом  и
оранжевым светом. За окном стало тихо. Ветер улегся, словно погода на  время
затаила дыхание. Был виден фьорд, в темной  водной  глади  которого,  как  в
зеркале, отражались низкие облака. Берег окаймляли горы, пики  которых,  как
задумчивые исполины, уходили в бездонную пропасть затянутого тучами неба.
   Вдалеке  виднелся  мрачный  силуэт  покинутой  ими  резиденции:  закрытые
ставнями окна и наглухо заколоченные  двери.  В  комнатах  резиденции  царил
немыслимый холод, стены покрылись  инеем,  сиротливо  стояли  упакованные  в
чехлы кресла и пустые  посудные  шкафы.  Брошенные  дома  деревни  молчаливо
напоминали о той деловой суете, которая оживляла окрестности  до  той  поры,
когда отсюда ушли меховые киты.
   Абульурд и Эмми легли на резную, покрытую растительным узором кровать,  в
которой они когда-то провели свой медовый месяц, завернулись  в  шелковистый
мех и  не  спеша  предались  любви.  Такой  страсти  и  наслаждения  они  не
испытывали уже много лет. Горьковатый вкус  травяного  чая  стоял  в  горле,
наполняя их тела здоровым жгучим возбуждением, которое  заставило  их  вновь
почувствовать себя молодыми и полными неуемного желания.
   После этого, когда они лежали, заключив друг друга  в  объятия,  Абульурд
молча вслушивался в тишину ночи. Ему показалось, что за  рокотом  прибоя  он
слышит тихую, доносящуюся издалека призывную песнь  одиноких  меховых  к