читала  об
императорском дворе Кайтэйна, о роскошном, поражающем воображение дворце,  о
висячих садах и воздушных змеях. Как хотела она провести жизнь  среди  всего
этого блеска и великолепия, подобающего  ей,  как  принцессе  Великого  Дома
Ландсраада. Но за всю жизнь Кайлее так и не удалось достичь  тех  вершин,  о
которых она мечтала в своих грезах.
   Наконец, отрешившись от воспоминаний, она встала на подоконник и,  словно
крылья для полета, раскинула в стороны руки.

***

   Люди не должны ни при каких обстоятельствах подчиняться животным.
   Учение Бене Гессерит

   Хотя формально Абульурд сохранил  за  собой  титул  правителя  подобласти
Ланкивейль и продолжал, по крайней мере  номинально,  править  планетой,  на
деле ее положение и экономику контролировал  Глоссу  Раббан.  Его  забавляло
такое положение: сын позволил отцу сохранить титул, не оставив  ему  никаких
реальных прав.
   Да и на что способен этот старый дурак,  кроме  как  молиться  в  укрытом
среди скал монастыре?
   Раббан ненавидел мрачное небо Ланкивейля, холод  и  первобытную  простоту
жизни народа, насквозь пропахшего рыбой. Ненависть эта усугублялась тем, что
барон заставил племянника проводить здесь год за годом в наказание за глупую
своевольную экспедицию на Баллах IX. Но самой главной причиной  была  любовь
отца к этой примитивной планете.
   Обосновавшись на Ланкивейле, Раббан наконец решил провести  инспекционную
поездку на тайное хранилище  пряности,  спрятанное  в  пластиковом  айсберге
несколько десятилетий назад. Он любил  время  от  времени  навещать  тайник,
всякий раз убеждаясь в  том,  что  все  сокровище  лежит  там  в  целости  и
сохранности.  Все  записи  были  уничтожены,  свидетели  ликвидированы.   Не
осталось никаких доказательств похищения бароном гигантских запасов пряности
в ранний период его управления Арракисом.
   Раббан снарядил экспедицию и вскоре  приземлился  с  орбиты  на  северный
материк, недалеко  от  того  места,  где  он  когда-то  провел  два  года  в
изнурительной ссылке, посещая промышленные центры и заводы, где обрабатывали
китовый мех. Теперь в сопровождении  десяти  солдат  он  плыл  на  север,  к
скованным  льдам  водам  на  лодке,  конфискованной   у   местных   рыбаков.
Сопровождавшие Раббана техники  знали,  где  искать  искусственный  айсберг.
Раббан предоставил своим людям управление судном, а сам заперся  в  каюте  и
пил киранский коньяк. Когда  корабль  приблизится  к  цели  путешествия,  он
выйдет на палубу,  а  пока  нет  никакого  резона  дышать  колючим  морозным
воздухом и дуть на озябшие пальцы.
   Синтетический айсберг был  с  виду  неотличим  от  настоящего  -  обычная
плавучая ледяная гора. Когда судно встало на якорь, Раббан, плечом растолкав
своих солдат, вышел вперед. Ступив на полимерную платформу, Раббан  приложил
ладонь к потайному замку, открыл дверь и вошел в длинный голубой туннель.
   На этот раз его ждало разочарование. Хранилище оказалось пустым.
   Когда Раббан как ошпаренный  выскочил  из  опустошенного  подвала,  своды
туннеля огласил его дикий звериный вопль:
   - Кто это сделал?
   Через несколько минут, ревя моторами, лодка отвалила от айсберга и  взяла
курс на юг, оставив позади ограбленную пластмассовую гору. Раббан  стоял  на
носу настолько разгоряченный злостью, что не замечал ледяного ветра, дувшего
ему в лицо. Корабль причалил  к  скалистому  берегу  одного  из  фьордов,  и
солдаты Харконненов ворвались  в  крошечную  рыбацкую  деревушку.  Поселение
выглядело сейчас намного красивее и богаче, чем тогда,  когда  Раббая  видел
его в  предыдущие  посещения.  Появились  новые  дома,  лодки  и  рыболовное
оснащение были новыми и мощными. Склады, суда и их такелаж были на этот  раз
вполне современными. В витринах магазинов появились импортные  товары,  чего
не было раньше.
   Солдаты не стали терять  даром  времени  и  принялись  одного  за  другим
хватать и пытать жителей деревни. Их били  и  мучили  до  тех  пор,  пока  с
разбитых в кровь губ сквозь сломанные зубы не срывалось одно и то же слово.
   Абульурд.
   Впрочем, Раббан знал этот ответ с самого начала.

***

   В  спрятанный  среди  скал   поселок   Истины   пришла   холодная   зима.
Буддисламские монахи, добывая воду из глубоких подземных  источников,  ваяли
ледяные украшения, чтобы укрепить строения и придать им еще большую пышность
и великолепие.
   Душевные  раны  Абульурда  начали  понемногу  заживать,  сердечные   раны
понемногу рубцевались. Сегодня, одетый в  теплый  тулуп  и  толстые  меховые
перчатки,  он  держал  в  руках  гибкий  шланг,  разбрызгивая  струи  тотчас
замерзавшей воды на площадку перед порогом своего дома.
   Дыхание вырывалось у него изо рта клубами густого пара, от мороза кожа на
щеках натянулась так, что была готова  лопнуть.  Однако  он  продолжал  свое
занятие, широко улыбаясь, наращивая  ледяную  ограду  вокруг  своего  двора.
Ледяная стена медленно росла вниз, опускаясь, словно радужный занавес, перед
входом в нависавшую над площадкой  пещеру.  Прозрачный  барьер,  похожий  на
купол, переливался на солнце всеми  цветами  радуги,  но  не  давал  ветрам,
гулявшим по ущельям, задувать в жилище.
   Абульурд пережал шланг и выключил воду,  дав  нескольким  монахам  пройти
мимо с кусками цветного стекла. Эти куски вставят в ледяные купола,  которые
после этого заиграют на солнце, как пестрые калейдоскопы. Монахи  прислонили
стекло к куполу и отошли. Абульурд снова начал поливать ледяную  стену  так,
чтобы стекло вмерзло в нее. После  того  как  купол  будет  закончен,  куски
стекла, пропуская свет, превратят его в радугу, которая будет весело  играть
под ледяными сводами города.
   Когда барьер увеличился еще на полметра, в аббатстве монастыря  прозвучал
гонг, возвестивший об окончании всех работ. Абульурд выключил воду и  присел
отдохнуть, гордый тем, что ему удалось сделать сегодня.
   Стянув с рук меховые перчатки, он отряхнул куртку от кусочков  прилипшего
к ней  льда.  Потом  Абульурд  расстегнул  верхнюю  одежду,  чтобы  остудить
разгоряченное потное от  работы  тело,  и  шагнул  в  небольшую  столовую  с
маленькими плазовыми окнами.
   Пришли несколько  монахов,  чтобы  накормить  рабочих,  а  Эмми  принесла
каменную миску дымящейся похлебки. Абульурд хлопнул  ладонью  по  скамье,  и
Эмми присела рядом с ним, чтобы разделить с мужем обед.  Похлебка  оказалась
восхитительной.
   Внезапно Абульурд увидел, как от  огня  лазерных  ружей  начала  рушиться
ледяная стена. Осколки с грохотом посыпались  на  пол  пещеры,  проваливаясь
дальше, в глубокую пропасть между скалами. Раздался второй залп,  и  военный
орнитоптер Харконненов вломился в отверстие. Дула пушек  все  еще  дымились,
словно расчищая путь сквозь ледяную преграду.
   Монахи с криком вскочили со своих мест. Один уронил шланг, и  струя  воды
засвистела по холодному каменному полу грота.
   Абульурда едва не стошнило от страшного deja vu. Они с  Эмми  приехали  в
поселок Истины тайно, в  поисках  простой  мирной  жизни,  не  желая  больше
соприкасаться с миром, особенно же с Харконненами, и  еще  больше  со  своим
старшим сыном.
   Орнитоптер с грохотом приземлился на каменный пол  площадки.  С  шипением
открылся люк, и первым наружу выбрался Глоссу Раббан, за  которым  следовали
вооруженные до зубов солдаты, держа наготове свои лазерные  ружья,  хотя  ни
один буддисламский монах никогда не прибегал к насилию  даже  ради  спасения
собственной жизни. В руке Раббан держал плеть из чернильной лозы.
   - Где мой отец? - громовым голосом заорал Глоссу, входя  во  главе  своих
головорезов в столовую. Голос его был похож на стук  столкнувшихся  каменных
глыб. Пришельцы распахнули тонкую  плазовую  дверь,  и  в  помещение  хлынул
ледяной воздух.
   Абульурд хотел встать, но Эмми с такой силой схватила его за  рукав,  что
от этого движения опрокинулась чаша с похлебкой. Горячая жидкость  разлилась
по  полированному  каменному  полу.  От  лужи  в  холодном   воздухе   начал
подниматься густой ароматный пар.
   - Я здесь, сынок, - сказал Абульурд, вставая во весь свой высокий рост. -
Так что не надо больше ничего ломать.
   Во рту у него пересохло от страха, горло сдавил спазм.  Монахи  отступили
назад, и Абульурд  был  рад,  что  они  молчат,  ибо  Глоссу  Раббан  -  его
демонический сын -  никогда  не  испытывал  угрызений  совести,  стреляя  по
невинным.
   Массивный  Раббан  покачивался  в  воздухе  на  прикрепленных   к   поясу
шаровидных подвесках. Надбровные дуги нависали, как капюшон, скрывая  нижнюю
часть лица в тени. Он выступил вперед, сжимая кулаки.
   - Хранилище пряности - что ты с ним сделал? Мы пытали  людей  в  рыбацкой
деревне. - Глаза Раббана засветились от приятных воспоминаний. - Все назвали
твое  имя.  Однако  мы  помучили  и  остальных,  просто   для   того   чтобы
удостовериться.
   Абульурд вышел вперед, оставив между собой и Эмми с  монахами  порядочное
расстояние. Длинные седые  волосы,  смоченные  трудовым  потом,  свисали  на
плечи.
   - Я употребил запасы пряности для  того,  чтобы  принести  пользу  народу
Ланкивейля. После всего, что  вы  им  причинили,  за  вами  оставался  долг,
который следовало уплатить сполна.
   Абульурд  вспомнил,  что  хотел  устроить  на  планете  систему  надежной
пассивной  обороны,  которая  могла  бы  защитить  его  и  народ  от  ярости
Харконненов. Но Абульурд понадеялся,  что  Раббан  еще  не  скоро  соберется
проверять состояние хранилища, и, как  всегда,  опоздал  со  своими  благими
намерениями.
   Эмми поспешила к мужу, лицо ее пылало, прямые черные  волосы  рассыпались
по плечам.
   - Прекрати, оставь отца в покое!
   Раббан даже не повернул головы в сторону Эмми. Своей мускулистой рукой он
наотмашь ударил женщину по лицу. Эмми прикрыла лицо, схватившись за разбитый
нос. По лицу ее струей потекла кровь.
   - Как ты смеешь бить свою мать?
   - Я смею  бить  всякого,  кого  пожелаю.  Ты,  кажется,  до  сих  пор  не
понимаешь, кому принадлежит  здесь  реальная  власть,  и  не  представляешь,
насколько жалко ты выглядишь.
   - Мне стыдно, что ты стал таким. - От отвращения Абульурд сплюнул на пол.
   На Раббана слова отца не произвели ни малейшего впечатления.
   - Что ты сделал с нашими запасами пряности? Куда ты ее дел?
   В глазах Абульурда вспыхнул огонь.
   - На этот раз деньги Харконненов принесли добро, и ты никогда не получишь
их назад.
   Двигаясь со змеиной быстротой, Раббан  схватил  отца  за  руку  и  рывком
притянул к себе.
   - Я не собираюсь тратить на  тебя  время,  -  низким  угрожающим  голосом
прорычал он. Ловким приемом он сломал Абульурду указательный палец,  который
хрустнул, как сухая ветка. После этого Раббан сломал отцу большой палец.
   Абульурд едва не упал без сознания от боли. Эмми, шатаясь,  поднялась  на
ноги и дико закричала. Кровь заливала ее лицо.
   - Что ты сделал с пряностью? - Раббан умело сломал два пальца  на  другой
руке Абульурда.
   Отец в упор посмотрел на сына. Взгляд его был тверд. Боль отступила перед
гневом,  который  оказался  сильнее  инстинкта,  сильнее  боли  в  сломанных
пальцах.
   - Я разделил деньги между десятками  посредников.  Кредиты  мы  потратили
здесь, на Ланкивейле. Мы построили новые дома, новые корабли,  купили  новое
оборудование,  закупили  медикаменты  и  пищу  у   инопланетных   торговцев.
Некоторых наших людей мы переселили в лучшие условия на других планетах.
   Раббан не верил своим ушам.
   - Ты потратил все?
   В айсберге было достаточно  меланжи,  чтобы  успешно  провести  несколько
полномасштабных войн.
   Абульурд рассмеялся. Смех был тонким и немного истеричным.
   - Сто соляри туда, тысячу сюда.
   Казалось, из Раббана повалил пар,  как  из  лопнувшего  воздушного  шара.
Глоссу понял, что  отец  говорит  правду.  Он  действительно  сделал  это  -
потратил всю пряность до последней унции. Если это так,  то  вся  спрятанная
здесь пряность Дома Харконненов  пропала  безвозвратно.  Раббан  никогда  не
получит ее назад. Можно, конечно, выжать кое-что из деревень, но  возместить
всю потерю не удастся никогда.
   Раббана охватила такая ярость, что в мозгу чуть не полопались кровеносные
сосуды.
   - За это я тебя убью. - Голос сына был тверд и исполнен решимости.
   Абульурд взглянул в широкое, полное ненависти  лицо  сына,  лицо  чужака.
Несмотря на все, что сделал Раббан, несмотря на все его злодейства, Абульурд
все еще помнил озорного мальчишку, которого выносила его любимая жена.
   - Ты не убьешь меня. - Голос Абульурда звучал тверже,  чем  он  мог  себе
представить. - Не важно, насколько ты зол и  порочен  и  скольким  мерзостям
научил тебя барон, но ты не сможешь сделать  этого.  Ты  же  человек,  а  не
зверь.
   Эти слова вызвали новый взрыв ярости.  Раббан  больше  не  владел  собой.
Глоссу  схватил  отца  за  горло.  Эмми  закричала  и  бросилась  на  своего
взбесившегося сына. Но что могла сделать с ним слабая женщина?  Мощные  руки
Раббана все сильнее и сильнее сдавливали горло отца.
   Глаза Абульурда вылезли из  орбит.  Он  попытался  сопротивляться  своими
искалеченными руками.
   Губы Раббана искривились в  подобии  мерзкой  улыбки.  Он  раздавил  отцу
гортань и одним движением сломал ему шею.  Скорчив  презрительную  мину,  он
бросил мертвое тело, которое, упало на каменный пол. Эмми  и  монахи  издали
крик ужаса.
   - Отныне и всегда я буду носить прозвище Зверь.
   Довольный своим новым именем, Раббан знаком велел своим  людям  следовать
за собой и направился к орнитоптерам.

***

   Беречься от смерти - еще не значит "жить".
   Пословица Бене Гессерит

   Даже самая мрачная комната в замке была лучше больничной палаты,  и  Лето
перевезли в специально подготовленные покои  старого  герцога.  Такая  смена
обстановки, несмотря на некоторые подводные камни, была задумана  для  того,
чтобы помочь герцогу выздороветь.
   Но каждый новый день казался ему точной копией  предыдущего  -  таким  же
серым, бесконечным и безнадежным.
   - Вам приносят тысячи посланий, мой герцог, - сказала Джессика,  проявляя
вымученный оптимизм, хотя ее сердце было исполнено боли за  Лето.  Для  того
чтобы подбодрить герцога, она даже использовала небольшую толику Голоса. Она
указала на гору открыток, писем и кубиков на стоявшем посреди комнаты столе.
Спальня была украшена букетами ароматных цветов. Их  запах  заглушал  резкий
запах медикаментов и антисептиков. Дети рисовали картинки для своего герцога
и присылали ему свои творения.
   - Ваш народ скорбит вместе с вами.
   Лето не отвечал. Он смотрел прямо перед собой  невидящим  взглядом,  и  в
глазах его не было жизни. На лбу был приживлен лоскут новой кожи, уже второй
по  счету,  для  того  чтобы  сгладить  обезображивающий  рубец.  Ускоряющие
репарацию препараты были закреплены на плече и обеих ногах. Из локтевой вены
свисала трубка внутривенной магистрали. Но он ничего этого не замечал.
   Обожженное изуродованное тело Ромбура  по-прежнему  было  подсоединено  к
системе жизнеобеспечения в палате  госпиталя.  Принц  все  еще  цеплялся  за
жизнь, но было бы  намного  лучше,  если  бы  он  оказался  в  морге.  Такое
выживание было хуже смерти.
   Пусть хотя бы Виктор покоится в мире. И Кайлея тоже. По отношению  к  ней
он испытывал только жалость  и  отвращение  к  тому,  что  она  намеревалась
сделать.
   Лето повернул голову к Джессике. На  лице  его  была  написана  безмерная
щемящая грусть.
   - Медики сделали то, что я приказал? Ты  точно  это  знаешь?  Лето  отдал
строгий приказ, чтобы найденные останки его сына были заморожены и  помещены
в криогенную камеру морга. Этот вопрос он задавал  каждый  день,  не  будучи
уверенным, что точно помнит ответ.
   - Да, мой герцог, это было сделано. - С этими словами  Джессика  взяла  в
руку только что поступившую посылку,  стараясь  отвлечь  Лето  от  печальных
мыслей. - Это письмо от одной вдовы с Восточного Континента. Она пишет,  что
ее муж служил Атрейдесам. Посмотрите на эту  голофотографию.  Она  держит  в
руке почетный знак, которым был  награжден  ее  муж  за  долгую  безупречную
службу Дому Атрейдесов. Теперь на эту  службу  хотят  пойти  ее  сыновья.  -
Джессика тронула герцога за плечо и выключила голофотографию. -  Все  хотят,
чтобы вы скорее поправились.
   Снаружи, на крутых склонах и тропинках, ведущих к замку, граждане ставили
горящие свечи и складывали букеты цветов. Горы букетов лежали и под  окнами,
и аромат цветов проникал в покои Лето вместе со свежим морским ветром.  Люди
пели, чтобы он мог слышать их, играли на арфах и балисетах.
   Джессике очень хотелось, чтобы герцог  вышел  к  народу  и  встретился  с
дружественной толпой. Надо было,  чтобы  Лето  снова  садился  в  кресло  на
герцогском дворе и выслушивал петиции, жалобы и благодарности в свой  адрес.
Для этого он мог бы облачаться в специальную  одежду,  которая  по  размерам
больше, чем следовало. Такому приему научил его когда-то старый герцог. Лето
надо было отвлечься и  снова  вернуться  к  жизни,  и  текучка  повседневных
обязанностей исцелила бы его разбитое сердце. Таково бремя власти.
   Он нужен своему народу.
   Услышав за окном громкий клекот, Джессика выглянула  и  увидела  морского
ястреба, к  лапе  которого  была  привязана  длинная  веревка.  Внизу  стоял
подросток, державший веревку и с надеждой взиравший на  высокое,  казавшееся
крошечным снизу окно спальни герцога. Джессика  не  один  раз  видела  этого
парня. Это был один из деревенских жителей, с которыми дружил герцог. Ястреб
пролетел мимо окна, заглянув внутрь, словно служа глазами  всем  собравшимся
внизу людям.
   Лицо герцога, однако, оставалось погруженным в глубочайшую меланхолию,  и
Джессика посмотрела ему в глаза, постаравшись вложить в этот взгляд всю свою
любовь. Я не могу отгородить тебя от мира, Лето, Она всегда удивлялась  силе
его характера, его воле. Теперь же она боялась  за  его  ставший  необычайно
хрупким дух. Хотя герцог Лето был упрям и суров, он  утратил  былую  волю  к
жизни. Человек, которым она некогда восхищалась, был, по сути  дела,  мертв,
несмотря на то что тело его быстро выздоравливало.
   Для Джессики была невыносима сама мысль о том, что можно сдаться  и  дать
ему умереть, и не только потому, что у нее был приказ Бене  Гессерит  родить
от герцога дочь, но и потому, что она  страстно  хотела  снова  видеть  Лето
цельным и счастливым. Мысленно она дала себе клятву сделать  для  него  все,
что будет в ее силах. Она тихо пробормотала слова молитвы Бене Гессерит:
   - Матушка, призри тех, кто этого достоин.

***

   Все последующие дни она по  многу  часов  проводила  с  Лето,  все  время
разговаривая с  ним.  Он  ответил  на  спокойное  ненавязчивое  внимание,  и
медленно, постепенно состояние его начало улучшаться. На узкое красивое лицо
вернулся румянец. Голос обрел  звучность,  и  он  понемногу  начал  отвечать
Джессике, часто вступая с ней в беседу.
   Но сердце его оставалось мертвым. Он  знал  о  предательстве  Кайлеи,  об
убийстве камеристки и  о  том,  что  женщина,  которую  он  когда-то  любил,
выбросилась из окна. Но он не чувствовал злобы, не был охвачен жаждой мести.
Нет, он испытывал только грусть и печаль. Искры жизни и  страсти,  казалось,
навсегда покинули его глаза.
   Но Джессика не сдавалась. Она не оставит своих усилий, она заставит  Лето
вернуться в мир.
   Джессика поставила на балкон кормушку для птиц, и Лето часто  смотрел  на
крапивников, воробьев и зябликов. Он даже  давал  имена  некоторым  пичугам,
которые часто наведывались на  балкон.  Такая  способность  у  человека,  не
принадлежавшего к Ордену Бене Гессерит, произвела впечатление на Джессику.
   Однажды утром, по прошествии  месяца  после  взрыва  на  клипере,  герцог
сказал Джессике:
   - Я хочу видеть Виктора.
   Голос его  звучал  буднично  и  тихо,  но  в  нем  чувствовалось  скрытое
волнение.
   - Теперь я могу его увидеть