В сиетче Хейнара царила суета.  Фримены  встречали  вернувшегося  Пардота
Кинеса.
   Юная красавица Фарула, подбоченясь,  смотрела,  как  процессия  прошла  в
двери, закрытые  водонепроницаемыми  занавесями.  Длинные  темные  волосы  с
вплетенными в них водяными кольцами шелковистыми локонами спадали на  плечи,
обрамляя удлиненное ангельское личико. Из-под выгнутых дугой бровей смотрели
на мир огромные, похожие  на  бездонные  озера  глаза.  На  загорелых  щеках
переливался здоровый румянец.
   Сначала она посмотрела на Листа, потом  на  Варрика.  Лицо  ее  сохраняло
суровое выражение, и только  по  едва  заметному  движению  губ  можно  было
сказать, что она скорее довольна таким вниманием, нежели оскорблена тем, что
только что предложили ей молодые люди.
   - Почему вы вообразили, что я должна выбрать  одного  из  вас?  -  Фарула
высокомерно посмотрела на обоих соискателей ее руки, заставив их  хорошенько
помучиться. - Почему вы так в этом уверены?
   - Но... - Варрик ударил себя в грудь. - Я много  раз  нападал  на  солдат
Харконненов. Я проехал на песчаном черве до самого южного полюса. Я...
   Лиет перебил соперника.
   - Я делал то же, что и Варрик, но, кроме этого, я - сын уммы Кинеса,  его
наследник и преемник. Скоро я тоже буду планетологом. Может  быть,  настанет
день, когда я покину эту планету, чтобы отправиться к  императорскому  двору
на Кайтэйн. Я...
   Фарула решительным жестом остановила их излияния.
   - А я - дочь наиба Хейнара и могу выбрать любого  человека,  который  мне
понравится.
   Лиет издал мучительный стон. Плечи его ссутулились. Варрик  посмотрел  на
друга и вздернул подбородок, решив ни в коем случае  не  терять  присутствия
духа.
   - Так выбирай!
   Фарула рассмеялась, но тотчас прикрыла  ладонью  рот,  и  лицо  ее  снова
приняло суровое неприступное выражение.
   - Вы оба отличаетесь прекрасными качествами, во всяком случае, некоторыми
из них. Думаю, что если я не приму решения в самое ближайшее время,  то  вы,
чего доброго, убьете себя, пытаясь произвести на  меня  впечатление,  словно
это я прошу вас делать немыслимые глупости. - С этими словами  она,  звякнув
кольцами, откинула с лица свои длинные волосы.
   Она задумчиво поднесла к губам палец. В глазах девушки заплясали  веселые
искорки, когда она наконец произнесла:
   - Дайте мне два дня на размышления. Мне надо подумать, прежде чем принять
решение.
   Видя, что оба не собираются уходить, она повысила голос:
   - Не стойте здесь и не гипнотизируйте меня своими влюбленными  взглядами.
Вам надо идти работать. Могу сказать вам одно: я никогда не выйду  замуж  за
лентяя.
   Лиет и Варрик, едва не упав, бросились искать работу потяжелее.

***

   Прошло два томительных дня, наполненных  мучительным  ожиданием.  Вечером
Лиет обнаружил  у  себя  в  комнате  запечатанный  конверт  с  запиской.  Он
дрожащими руками и с бьющимся сердцем распечатал  пакет  из  пряной  бумаги:
если Фарула выбрала его, то почему не сказала об этом сама?  Но  когда  Лиет
пробежал глазами по строчкам записки, то дыхание ледяным  комом  застряло  в
горле.
   "Я жду в дальней Пещере Птиц. Моим мужем  станет  тот,  кто  придет  сюда
первым".
   Больше  в  записке  не  было  ни  одного  слова.  Несколько  секунд  Лиет
внимательно разглядывал лист бумаги, потом опрометью бросился через сиетч  в
комнату Варрика. Откинув занавеску, он  увидел,  что  его  друг  лихорадочно
пакует мешок и фремкит.
   - Она прислала нам вызов,  михну,  -  сказал  Варрик,  оглянувшись  через
плечо.
   Это было старинное испытание, пройдя которое, юноша мог с  полным  правом
называть себя мужчиной. Лиет и Варрик внимательно посмотрели друг на  друга,
взгляды их встретились, оба на мгновение застыли на месте.
   Потом Лиет повернулся и со всех ног кинулся домой. Он прекрасно  понимал,
что ему предстоит делать.
   Смертельная гонка началась.

***

   Яд мятежности может отравить мятежника,  и  он  начинает  бунтовать  ради
самого бунта.
   Доминик Верниус. "Воспоминания об Эказе"

   Даже двухлетнее пребывание в рабстве у Харконненов не сломило  дух  Гурни
Халлека. Охранники считали его  трудным  заключенным,  и  Гурни  считал  это
большой честью для себя.
   Его часто били и пытали, все тело покрывалось синяками и  кровоподтеками,
кости трещали и ломались, но он всегда выкарабкивался. Он хорошо понял,  как
функционирует медпункт, узнал способы, каким врачи быстро  залечивают  раны,
чтобы раб мог быстрее снова приступить к работе.
   После того  как  его  схватили  в  доме  удовольствий,  Гурни  бросили  в
обсидиановую шахту, в яму с гладкими отполированными стенками. Его заставили
работать гораздо тяжелее,  чем  на  рытье  канав  в  полях  для  выращивания
клубней. Но он не жалел о прошлом. Теперь Гурни знал, что  умрет  не  просто
так. Он сделал попытку сопротивляться.
   Харконненовские заплечных дел мастера не потрудились задать ему ни одного
вопроса: ни кто он, ни откуда и зачем  пришел.  Его  рассматривали  как  еще
одного раба, который годен только на то, чтобы работать. Охранники  считали,
что подчинили его себе, прочее их просто не интересовало...
   Поначалу Гурни Халлека направили на работу в скалы Эбеновой горы, где  он
и его товарищи по  несчастью  с  помощью  ультразвуковых  бластеров  крушили
обсидиановую  породу,  раскалывая  на  части  глыбы  голубого  обсидиана   -
прозрачного камня, который поглощал свет, падавший на него. Заключенные были
попарно скованы наручниками,  из  которых  выступала  проволока  шиги,  если
человек начинал сопротивляться. Эта проволока обладала  свойством  сжиматься
при попытке растянуть ее, ломая при этом конечности строптивца.

***

   По утрам при свете тусклого солнца, подгоняемые морозом, рабочие  команды
узкими тропинками карабкались на свои места и работали до  заката.  Не  реже
раза в неделю один из рабов  погибал  или  бывал  искалечен  упавшим  сверху
куском  вулканического  стекла.  Надзиратели  и   охранники   нисколько   не
расстраивались по этому поводу. Периодически проводили облавы и пригоняли на
работы новых пленников.
   Гурни выжил, отбыв положенный срок в каменоломне, и был переведен в отряд
заключенных, занимавшихся  обработкой.  Теперь  он  работал  в  эмульсионном
растворе, готовя к погрузке мелкие куски обсидиана. Одетый  лишь  в  толстые
трусы, он работал по пояс в густой вонючей жидкости: в эмульсии, содержавшей
щелок и абразив, смешанный с источником мягкого радиоактивного  излучения  -
активатором вулканического стекла.  Обработка  придавала  породе  синеватый,
таинственный, полуночный блеск.
   С горьким удивлением Гурни узнал, что этот минерал под названием "голубой
обсидиан" продавали только торговцы геммами с Хагала. Все думали, что  камни
добываются на Хагале, но в действительности тайное  производство  находилось
на Гьеди Первой, и все сверхдоходы с него получал Дом Харконненов.
   Все тело Гурни было теперь покрыто кровоточащими царапинами и  ссадинами.
Кожа пропиталась зловонным жгучим раствором. Не было никаких  сомнений,  что
такая работа убьет его через несколько лет, но на каторге вообще  были  мало
шансов выжить. После того как шесть лет назад похитили Бхет, Гурни  перестал
планировать что-либо заранее. Но все  равно,  перебирая  острые  как  бритвы
кусочки обсидиана, Гурни упрямо смотрел в небо, а не тупо глядел на  работу,
как это делали его сотоварищи.
   Однажды ранним утром, когда работа только началась, на  помосте  рядом  с
ямой появился надсмотрщик. Ноздри его были заткнуты специальными  затычками.
Харконненовский холуй был  одет  в  тесно  облегающий  китель,  обтягивавший
впалую грудь и объемистый живот.
   - Эй вы, внизу, хватит ловить мух! На ходу спите, лодыри! -  Он  возвысил
голос, и Гурни уловил в его интонациях какие-то  странные  нотки.  -  К  нам
прибывает благородный гость. Он будет  инспектировать  нашу  работу.  Глоссу
Раббан, официальный наследник  барона,  пересмотрит  квоты  и  заставит  вас
больше работать, ленивые черви. Сегодня вкалывайте изо всех сил, потому  что
завтра вы будете отдыхать, стоя по стойке  "смирно"  в  присутствии  высокой
инспекции.
   Надсмотрщик скорчил страшную рожу.
   - И не смейте думать, что это не  высочайшая  честь  для  вас.  Я  вообще
удивляюсь, что Раббан соизволил заглянуть в эту вонючую дыру.
   Гурни прищурил глаза. Сюда приезжает этот  ублюдок  и  головорез  Раббан?
Гурни начал напевать злую сатирическую песенку, которую сочинил  когда-то  и
пел  в  таверне  своим  односельчанам  в  ту  ночь,  когда  пришли   солдаты
Харконненов.

   Раббан, Раббан, гнойный прыщ,
   Жук безмозглый, тухлый хлыщ.
   Этот толстый, как гора, кабан,
   Почитать которого может лишь баран,
   Без барона получил бы вместо власти шиш!

   При этом воспоминании Гурни не смог сдержать  улыбку,  но  успел  вовремя
отвернуться, чтобы надсмотрщик  ничего  не  заметил.  Не  стоило  понапрасну
дразнить гусей.
   Халлеку не терпелось посмотреть в глаза толстому борову.

***

   Раббан и сопровождавшие его охранники были так  сильно  увешаны  оружием,
что Гурни едва сдержал смех. Чего они так боятся? Кучки  истощенных  работой
узников, которым светили только годы непосильного труда и  смерть  в  гнилой
яме?
   Надзиратели активировали сердцевину наручников,  выпустив  наружу  острую
как бритва проволоку. Малейшее движение грозило глубоким, до кости, порезом.
Такая мера, по мысли надзирателей, могла сделать узников более  сговорчивыми
и заставить их проявлять больше почтения к Раббану.
   У старика, с которым был скован одной цепью Гурни, были  такие  распухшие
суставы, что  несчастный  походил  на  огромное  насекомое.  Волосы  мокрыми
прядями падали на его лоб, а руки и все тело дрожали от  какого-то  нервного
расстройства. Старик не понимал, что происходит вокруг, и Гурни очень  жалел
его, понимая, что его  самого  ждет  такая  же  судьба,  если,  конечно,  он
проживет достаточно долго.
   На Раббане было надето блестящее кожаное обмундирование, под плечи, чтобы
подчеркнуть мощное телосложение, были  подложены  подушки.  Слева  на  груди
красовался  синий  грифон  Харконненов.  Черные  сапоги  были  начищены   до
немыслимого блеска, а поясной ремень украшали шляпки медных гвоздей. Широкое
лицо Раббана было таким красным, словно он много времени проводил на  жарком
солнце. Голову наследника украшал черный металлический  шлем,  блестевший  в
лучах тусклого солнца. На  поясе  висела  кобура  с  пистолетом,  заряженным
отравленными стрелками, и с запасной обоймой.
   Кроме того, на поясе висел еще отвратительный бич из чернильной лозы;  не
было никаких сомнений, что Раббан с  удовольствием  пустит  его  в  ход  при
первой  же  возможности.  Темно-красная  жидкость   внутри   побегов   лозы,
напоминавшая кровь, текла по ним и  при  ударе  заставляла  хлыст,  покрытый
острыми шипами, прихотливо изгибаться и сворачиваться кольцами. Сок, который
использовали для  изготовления  красок,  был  ядовит  и,  проникая  в  раны,
причинял мучительную боль.
   Раббан не стал произносить перед  узниками  прочувствованных  речей,  это
была не  его  ипостась.  Он  прибыл  сюда  только  за  тем,  чтобы  запугать
надзирателей и заставить их выжать из рабов максимум того,  что  те  были  в
состоянии дать. Ему уже  приходилось  бывать  на  рабских  производствах,  и
сейчас Раббан прохаживался перед выстроенными рабами,  не  собираясь  никого
ободрять.
   Рядом с Раббаном семенил  управляющий  и  торопливо,  заискивающим  тоном
давал пояснения  высокому  гостю.  Голос  управляющего  был  гнусавым  из-за
зажимов и фильтров, вставленных в ноздри.
   - Мы делаем все возможное для увеличения производительности, лорд Раббан.
Мы обеспечиваем рабочих минимумом продовольствия - даем ровно столько, чтобы
они могли эффективно работать. Мы одеваем их в дешевую, но  прочную  одежду.
Она служит годами, и мы снова используем ее, когда заключенный умирает.
   Каменное лицо  Раббана  оставалось  неподвижным.  Слова  управляющего  не
произвели на него должного впечатления.
   - Мы можем внедрить механизацию,  -  предложил  управляющий.  -  Закупить
машины  для  выполнения  какой-то   части   опасных   работ.   Это   повысит
производительность...
   Раббан вспыхнул, как сухая солома.
   - Наша цель - не только  повышение  производительности  труда.  Не  менее
важная задача - истребление этих людей. - Он презрительно и злобно посмотрел
на строй, оказавшись в  этот  момент  рядом  с  Гурни  и  похожим  на  паука
стариком.
   Близко посаженные глаза Раббана уставились на жалкого узника.
   Неуловимым движением  он  выхватил  из  кобуры  пистолет  и  выстрелил  в
старика. Узник едва успел  приподнять  руку  в  защитном  жесте,  но  череда
серебристых стрелок пронзила запястье и поразила заключенного в  сердце.  Он
упал замертво, не успев даже охнуть.
   - Такой хлам - пустая трата ресурсов. - С этими словами Раббан сделал шаг
в сторону.
   У Гурни  не  было  времени  ни  на  обдумывание  своих  действий,  ни  на
составление плана; в это короткое мгновение он  понял,  что  можно  сделать,
чтобы ударить Раббана. Молниеносным движением он подложил под наручник кусок
прочной  рубашки  старика,  чтобы  шига  не  порезала  ему  руку,  и,  издав
нечленораздельный рев, изо всех сил рванулся вперед. Проволока  врезалась  в
импровизированную  подушку  и  почти  оторвала  кисть  мертвого  старика  от
предплечья.
   Используя  руку  мертвого  старика  как  рукоятку,  Халлек  бросился   на
изумленного  Раббана,  стараясь  острой  как   бритва   проволокой   ударить
ненавистного противника по шее, вскрыть ему артерию и убить на месте. Однако
Раббан с удивительной быстротой увернулся от удара. Гурни  едва  не  потерял
равновесие, и единственное, что ему удалось, - это выбить пистолет  из  руки
Раббана.
   Надсмотрщик съежился и резво  отступил  назад.  Раббан,  поняв,  что  его
обезоружили, взмахнул хлыстом и ударил Гурни по лицу. Удар пришелся по  щеке
и нижней челюсти, острый шип едва не выбил Халлеку глаз.
   Гурни не представлял, что удар бича  может  быть  таким  болезненным,  но
когда нервы начали  регистрировать  ощущения,  он  понял,  что  еще  больнее
действует  кислота  сока,  разъедающая  рану.  Мозг  взорвался  болью,   как
сверхновая  звезда,  казалось,  что  череп  вот-вот  лопнет,   не   выдержав
напряжения. Халлек едва не лишился сознания. Рука его разжалась, и  все  еще
кровоточащая кисть мертвого старика повисла на предплечье Гурни, болтаясь на
петле шиги.
   Гурни отпрянул назад. Стоявшие поблизости  охранники  бросились  к  нему;
перепуганные узники  отпрянули,  оставив  Гурни  одного  посреди  очищенного
круга. Охранники собрались убить Гурни, но  Раббан  остановил  их  движением
руки.
   Извиваясь от острой боли в шее и щеке, Гурни  видел  перед  собой  только
красную рожу Раббана. Они сейчас убьют его, но по крайней мере он  умрет,  с
ненавистью глядя в глаза своему мучителю.., этому Харконнену.
   - Кто этот человек? Почему он здесь и почему  напал  на  меня?  -  Раббан
горящим взглядом посмотрел на  надсмотрщика,  который,  собираясь  отвечать,
нервно кашлял, пытаясь обрести дар речи.
   - Я.., мне надо просмотреть записи в регистрационном журнале, милорд.
   - Так просмотрите свои записи. Найдите, откуда он взялся. - Кривая улыбка
заиграла на полных губах Раббана. - Узнайте, есть  ли  у  него  живые  члены
семьи.
   Гурни снова вспомнил скучные слова своей саркастической песенки:  Раббан,
Раббан, гнойный прыщ...
   Но сейчас, глядя в широкое отвратительное лицо племянника барона,  Халлек
вдруг с мучительной ясностью осознал, что ненавистный  Глоссу  Раббан  и  на
этот раз будет смеяться последним.

***

   Что есть человек, как не память, оставленная в наследство другим?
   Герцог Лето Атрейдес

   Однажды вечером герцог Лето и его наложница,  поссорившись,  больше  часа
выкрикивали друг другу взаимные упреки и обвинения, что  немало  встревожило
Туфира Гавата. Ментат стоял в холле герцогского крыла, примыкавшем к спальне
Лето, дверь которой была сейчас плотно закрыта. Если бы  кто-нибудь  из  них
сейчас вышел бы из спальни, Туфир успел  бы  скрыться  в  одном  из  боковых
проходов, которых в замке было великое множество. Никто не знал расположение
помещений лучше Гавата.
   В спальне раздался грохот; что-то швырнули на пол.  Послышался  визгливый
голос Кайлеи, покрывший не менее яростный рык Лето. Гават  не  слышал  того,
что именно они говорили.., да это и не  было  ему  нужно.  Начальник  охраны
герцога, он отвечал только за личную  безопасность  августейшего  правителя.
Ментат не хотел вмешиваться в ссору, но был озабочен тем,  чтобы  ругань  не
переросла в физическое насилие.
   Герцог в отчаянии крикнул:
   - Я не собираюсь тратить свою жизнь на то, чтобы спорить с тобой  о  том,
чего нельзя изменить.
   - Тогда почему бы тебе не убить меня и Виктора?  Это  было  бы  наилучшим
решением. Если оно тебя не устраивает, то можешь сослать меня в самый глухой
угол и забыть о моем существовании, как ты поступил со своей матерью.
   Гават не расслышал ответ Лето, но он слишком хорошо знал, за что  молодой
герцог выслал из столицы леди Елену.
   - Ты уже не тот мужчина, которого я когда-то любила, Лето,  -  продолжала
Кайлея. - Теперь ты любишь  Джессику,  разве  не  так?  Эта  ведьма  еще  не
соблазнила тебя?
   - Не будь смешной. За те полтора года, что она здесь, я ни разу не был  в
ее спальне, не говоря уже о том, чтобы побывать в ее постели, хотя я имею на
это полное право.
   Последовало недолгое молчание. Ментат ждал, превратившись  в  напряженное
внимание.
   Первой заговорила Кайлея, испустив саркастический вздох:
   - Старая песня. Держать здесь  Джессику  -  это  просто  политика.  Отказ
жениться на мне - это просто политика. Скрывать свое участие в делах Ромбура
и связь с его повстанцами - это тоже просто  политика.  Я  устала  от  твоей
политики. Ты такой же интриган, как и все правители империи.
   - Я не интриган, но  у  меня  есть  враги,  которые  плетут  против  меня
заговоры.
   - Это слова настоящего параноика. Теперь я понимаю, почему ты не женишься
на мне  и  не  даешь  Виктору  прав  наследования.  Это  результат  заговора
Харконненов.
   От этих слов Лето потерял остатки  спокойствия  и  пришел  в  неописуемую
ярость.
   - Я никогда не обещал жениться на тебе, Кайлея, но я не взял себе  другой
наложницы только ради тебя.
   - Какое это имеет значение, если я не могу стать твоей законной супругой?
- Подавленный смешок только подчеркнул  презрение  в  тоне  Каплей.  -  Твоя
"верность" - это  всего  лишь  шоу,  которое  ты  устроил,  чтобы  выглядеть
честным. Это опять просто политика.
   Лето шумно вздохнул, словно слова Кайлеи причинили ему физическую боль.
   -  Возможно,  ты  права,  -  согласился  он  тоном,  ледяным,  как  ветер
Ланкивейля. - Но какое мне до этого дело? - Лето с треском  распахнул  дверь
спальни, и Гават, словно привидение, растаял в проходе. - Я не твоя кукла  и
не глупец. Я герцог.
   Лето  зашагал  по  коридору,  бормоча  проклятия   и   ругательства.   За
полуоткрытой дверью зарыдала Кайлея.  Скоро  она  позовет  Кьяру,  и  пухлая
старушка успокоит женщину во время ночной беседы.
   Оставаясь невидимым, Гават последовал за Лето сначала по одному коридору,
потом по другому. Не постучав и не спросив разрешения, герцог  открыл  дверь
апартаментов Джессики.

***

   Сказалась тренировка,  приобретенная  в  Школе  Бене  Гессерит.  Джессика
мгновенно проснулась  и  включила  светильник.  Вокруг  нее,  рассеяв  тьму,
образовался круг света.
   Герцог Лето!
   Сидя на кровати, которая когда-то принадлежала Елене  Атрейдес,  Джессика
не сделала попытки прикрыться. На ней была надета ночная рубашка из розового
шелка с низким вырезом. В  воздухе  плавал  едва  уловимый  аромат  лаванды,
источаемый эмиттером феромонов, спрятанным под пологом кровати.