увлекая ее за собой по крутому склону. - Я, должно быть, спятил.
     На полпути к черному входу в дом они остановились в тени кипарисов. В теплом воздухе стоял пряный аромат зелени. Селия с любопытством оглядела небольшую часовню, амбары, отделенные апельсиновыми деревьями и цветущими кустарниками от зеленого газона. По описаниям Филиппа, она знала, что дальше шли сады, оранжереи, птичий двор, мельница, колокольня, холостяцкий флигель, домик надсмотрщика и конюшни, а на границе плантации стояли хижины рабов.
     Не понимая, почему Грифон остановился, Селия шагнула вперед, но он ее удержал. Проследив за его взглядом, она увидела темнокожего мальчугана, тащившего ведра с водой в сторону коптильни. Раб. Она знала, конечно, о рабстве в Америке, но все же была ошеломлена. Интересно, как относится к рабству Грифон, если его друг Ог - негр?
     Грифон, как всегда, сразу же понял, о чем она думает.
     - Почти половина моей команды - бывшие рабы или негры с Гаити, - резко сказал он. - Когда был мальчишкой, я многое принимал как должное. Теперь же знаю: ни один человек не имеет права владеть другим.
     Грифон крадучись повел ее к входу на кухню, соединявшуюся с домом длинной верандой. Они миновали коптильню, из которой доносился аппетитный запах копченой свинины. Почувствовав, что рот наполнился слюной, Се-лия сглотнула.
     Грифон заглянул в приоткрытую дверь кухни, и глаза его удовлетворенно блеснули.
     - Я так и думал, - сказал он и почти втащил внутрь спотыкающуюся Селию.
     Кухня представляла собой просторное помещение с огромным очагом, в котором пылали поленья. Над большой чугунной плитой висела полка со сковородками, а на крючках кастрюли и чайники. Три женщины - две темнокожие и одна белая - были поглощены варкой варенья. В воздухе стоял густой аромат клубники. Услышав шорох, женщины одновременно обернулись и остолбенели при виде заросшего бородой гиганта, вторгшегося в их царство. Судя по выражению их лиц, он был им незнаком.
     Женщина, стоявшая у плиты, в недоумении уставилась на Грифона. Ее волосы, такого яркого рыжего цвета, какого Селия еще никогда не видывала, растрепались и закурчавились от пара. Нежное, словно фарфоровое, лицо ее раскраснелось. Невысокую, ладно сложенную фигурку с роскошными формами обтягивало черное платье, покрытое серым передником. Ей, наверное, было около тридцати лет - самый расцвет зрелой красоты. Селия, порывшись в своей памяти, решила, что это, должно быть, Лизетта Волеран, мачеха Филиппа.
     Первой пришла в себя полногрудая толстуха, стоявшая возле деревянного стола в центре кухни. Она подняла маленький нож и угрожающе взмахнула им в воздухе.
     Грифон усмехнулся:
     - Успокойтесь. А ты, Берта, пригладь свои перышки, я сегодня не собираюсь ничего красть.
     - Да ведь это месье Жюстин! - воскликнула кухарка. Рыжеволосая женщина выронила из рук деревянную ложку.
     - Жюстин, - выдохнула она, широко раскрыв глаза от удивления. - Неужели ты? Глазам своим не верю... - Она обернулась к худой седовласой женщине:
     - Ноэлайн, немедленно найди Макса. Скажи ему, чтобы скорее шел сюда.
     Ноэлайн опрометью кинулась исполнять приказание.
     Селия молча наблюдала эту странную суету. Лизетта, словно вихрь, обрушилась на Грифона, осыпая его упреками, обливая слезами и обнимая одновременно.
     - Мы так долго не знали, что случилось, почему ты... О Боже, ты сам на себя не похож... ты... - Она замолчала и заглянула в его помрачневшее лицо. - Ты уже знаешь о Филиппе... вижу по глазам, что знаешь...
     - Да, знаю, - сказал Грифон, высвобождаясь из объятий Лизетты. Она была единственной женщиной на свете, к которой он испытывал уважение и привязанность, но терпеть не мог, когда к нему прикасались. Кто угодно. Он указал на Селию. - Мама... это жена Филиппа.
     Его слова были встречены ошеломленным молчанием.
     - Не может быть, - выдохнула Лизетта. - Жена Филиппа была вместе с ним на корабле и...
     - Ее не убили, а привезли на Воронов остров люди, захватившие судно. Я случайно оказался там в то время.
     - Жюстин, а может быть, Филипп...
     - Нет.
     Лизетта печально кивнула, внимательно вглядываясь в лицо Селии.
     - Бедняжка моя, - сказала она с сочувствием. - Могу себе представить, что тебе пришлось пережить.
     Селия молчала, Лизетта вопросительно взглянула на Грифона.
     - Говори по-французски. Она не сильна в английском.
     Селия провела дрожащей рукой по влажному лбу. В жарком, напоенном сладкими ароматами воздухе стало трудно дышать. У нее закружилась голова.
     - Почему ты... называешь ее мамой? - запинаясь, наконец заговорила она.
     Лизетта бросила на Грифона вопросительный взгляд:
     - Жюстин, разве ты не сказал ей, кто ты такой?
     Он пожал плечами:
     - Чем меньше она знала, тем было лучше для меня.
     - Понятно, - неодобрительно кивнула Лизетта и повернулась к Селии:
     - Он давно не доверяет никому, особенно женщинам. А меня называет мамой, потому что я прихожусь ему мачехой. Жюстин и Филипп - братья, вернее, были братьями. Более того, близнецами.
     Совершенно сбитая с толку, Селия недоверчиво покачала головой:
     - Не может быть! У Филиппа не было брата. Он никогда о нем не говорил, никогда...
     - Так было проще забыть обо мне, - сказал Грифон. Лизетта возмутилась:
     - Если бы ты не исчез на шесть лет, нам было бы проще по-прежнему считать тебя членом семьи.
     - На пять лет, - поправил он.
     Селия не отрываясь смотрела на Грифона.
     - Если бы ты был братом Филиппа, то не скрывался бы от закона. Не был бы пиратом. - Она с презрением подчеркнула последнее слово. - И вы не близнецы, потому что Филиппу всего двадцать пять лет, а тебе... Селия в смятении замолчала. Она решила, что Грифону за тридцать. Но... о Боже, а если остричь эти длинные волосы, сбрить бороду? Глаза у него, правда, того же цвета... Она приложила руку ко рту, почувствовав, что может потерять сознание.
     - Я старше Филиппа примерно на пять минут, - улыбнулся Грифон. - По крайней мере так мне говорили.
     - На восемь, - послышался с порога кухни мужской голос. - Я сам присутствовал при этом.
     Голос принадлежал самому импозантному мужчине из всех, кого когда-либо приходилось встречать Селии. Не было ни малейшего сомнения в том, что это Максимилиан Волеран. У него было волевое лицо, а глаза, удивительного янтарного цвета, казались золотистыми. Этот красавец сорока пяти лет от роду был высок, сложен, как подобает отличному наезднику, и отличался изящными манерами истинного креольского аристократа. На нем были черные, заправленные в сапоги брюки и белоснежная сорочка с распахнутым воротом. Черные как смоль волосы чуть тронуты сединой на висках.
     Жюстин шагнул к нему, не опустив глаз под пристальным взглядом.
     - Отец, я знаю, как много значил для тебя Филипп. Мне очень жаль.
     Янтарные глаза сверкнули, но Максимилиан умел сдерживать свои чувства. Только тут Селия заметила глубокие тени, которые оставили под глазами бессонные ночи, и морщины - следы горя.
     Было трудно поверить, что это отец и сын. Гибкая пантера и лохматый камышовый кот. Максимилиан Волеран, изысканный, элегантный, и Жюстин, заросший косматой бородой, похожий на бродягу. Да он и есть бродяга, подумала Селия. Годы, проведенные среди отбросов общества, оставили на его внешности неизгладимый, как ей казалось, след.
     - Я знаю, кто виновен в гибели Филиппа, - коротко сказал Жюстин. - Доминик Легар. Он со своими людьми захватил судно, перебил экипаж, убил Филиппа, а его жену увез. - Он кивком указал на Селию. - Я доставил ее к вам. Только поэтому и появился здесь. Клянусь, я заставлю Легара заплатить за все.
     - Нет, - возразил Максимилиан. - Командующий военно-морской базой получил новые канонерки, собрал опытных людей, чтобы положить конец разбою в заливе. Пусть он ищет Легара.
     - Ни один военный не поймает Легара, - презрительно фыркнул Жюстин. - Я - единственный человек, который может разделаться с ним.
     - Я не могу рисковать вторым сыном. Нам нужно поговорить, Жюстин. Ты не должен продолжать...
     - На разговоры нет времени, - перебил его Жюстин. Он обернулся к кухарке, с живым интересом слушавшей их разговор:
     - Приготовь еду, Берта. Собери что-нибудь в дорогу. Мне пора уносить ноги. Заверни мне вот этих лепешек, испеченных в золе.
     Женщина с готовностью бросилась к очагу. Лепешки, приготовленные из муки, пахты и масла, только что вынули из золы, и они еще дымились.
     Жюстин перевел взгляд на Селию, все еще стоявшую в углу. Ногой, обутой в тяжелый сапог, подвинул ей стул.
     - Сядь, - грубо сказал он, - а то еще упадешь в обморок.
     Он протянул к ней руку, но она испуганно отпрянула в сторону:
     - Не прикасайся ко мне!
     Селия была потрясена, унижена. Грифон - брат Филиппа, его близнец. Негодяй. Использовал ее, зная, что она никогда не расскажет об этом ни единой живой душе. Умышленно надругался над памятью брата. Заставил отвечать на свои ласки и тем самым переложил половину вины на ее плечи. Как же сильно он, должно быть, презирает ее... наверное, не меньше, чем она сама. Селия никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Ужаснее всего то, что теперь она ничего, ничего не может изменить.
     Лизетта успокаивала ее:
     - Селия, мы понимаем, какой ужас ты пережила...
     - Вы не понимаете! - услышала Селия свой возмущенный голос. Перед глазами мелькнула окровавленная спина Филиппа. - Разве вы можете все знать? Разве можете?
     - Ты права. - Максимилиан подошел к Селии и обнял ее за плечи. Спокойная уверенность, звучавшая в его голосе, подействовала на нее умиротворяюще. - То, что ты оказалась здесь, - чудо. И это один из немногих благородных поступков моего сына за всю его жизнь. Я вижу, ты совсем измучена, невестушка. Позволь моей жене позаботиться о тебе. Договорились? Ты теперь член моей семьи. - Он отпустил ее. - Все будет хорошо. Иди с Лизеттой.
     Максимилиан говорил мягко, но что-то в его голосе было такое, что не послушаться было невозможно. Селия кивнула и подошла к Лизетте.
     - Поразительно, - услышала она голос Жюстина. - За последние три дня я только угрозами мог заставить ее повиноваться мне. Ты действительно умеешь обращаться с женщинами, отец!
     Селия задержалась в дверях. Ее осунувшееся лицо побелело от гнева.
     - Молю Бога, чтобы больше никогда не видеть тебя.
     - И не увидишь. - Глаза Жюстина насмешливо блеснули. - Но не сомневаюсь, что ты меня не забудешь.
     Селия ушла.
     - Она прошла через ад, - пробормотал Грифон.
     Максимилиан задумчиво погладил гладко выбритый подбородок.
     - В какой степени в этом повинен ты?
     Жюстин усмехнулся:
     - Ты всегда точно знал, какие вопросы следует задать, отец. - Он взял сверток с лепешками и улыбнулся кухарке:
     - Пока, Берта. Спасибо тебе.
     - Куда ты сейчас? - спросил Максимилиан. - Останься. И пропади все пропадом! Жюстин покачал головой:
     - Ты знаешь, что я не могу. Я... - Он замолчал, взглянув на Берту, возившуюся у плиты.
     - Берта, оставь нас, - приказал Максимилиан. Берта недовольно поджала губы, но вышла, ворча себе под нос, что это мужчинам, а не ей нечего делать на кухне.
     - Мне нельзя оставаться, - продолжал Жюстин. - Чтобы вытащить Селию из этого пекла, я убил брата Легара. Я бы и Доминика порешил, представься случай. Но теперь Легар не успокоится, пока не получит мою голову. Я должен первым добраться до него. Я и так поставил вас всех под удар, появившись здесь.
     - Я могу защитить свою семью, - сурово сказал Максимилиан. - В том числе и тебя.
     Жюстин хохотнул и покачал головой:
     - Даже если ты справишься с Легаром, то с властями, которые охотятся за мной, тебе не сладить. Если они узнают, что я здесь, не пройдет и недели, как я буду болтаться на виселице. Слишком многие догадываются, кто я на самом деле. К тому же мне приписывают преступления, которых я не совершал. Даже твоя хваленая дружба с губернатором не остановит моей казни без суда и следствия.
     Максимилиан выругался в бессильном гневе:
     - Почему, черт побери, ты выбрал для себя такую жизнь?
     - Со дня моего рождения все были убеждены, что я пропащая душа. Я просто обязан был подтвердить это.
     - Упрямый осел, - тихо сказал Максимилиан. - Признаю, я совершил ошибку. Ошибку, за которую теперь приходится расплачиваться тебе. Расплачиваться за отцовские грехи... Но ведь даже сейчас еще не поздно. Позволь мне помочь тебе. Ты недооцениваешь меня, сын мой. Я понимаю больше, чем ты думаешь.
     Сердце Жюстина болезненно сжалось. Давно уже его жизнь зависела от умения подавлять в себе всякое проявление добрых чувств. Он не мог ничего принять ни от отца, ни от кого-нибудь другого. Ему никто не был нужен.
     - Прощай, отец, - сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Максимилианом.
     - Жюстин, подожди...
     - Да хранит тебя Бог. - С этими словами он выскользнул за дверь и направился к ручью, у берега которого была привязана лодка.

Глава 6

Сентябрь 1817 года

     - Смотрите, я, кажется, поправилась!
     Давненько Селия не подходила к зеркалу, разве что бросит мимолетный взгляд, чтобы пригладить волосы или поправить платье. За четыре месяца жизни у Волеранов ее плечи налились, лицо округлилось. Даже грудь пополнела.
     Лизетта с улыбкой наблюдала, как портниха подгоняет лиф и подкалывает булавками подол нового черного платья для Селии.
     - Когда ты появилась у нас, ты была такой худенькой, - сказала она. - Я рада, что стряпня Берты пошла тебе на пользу.
     Селия вертелась перед зеркалом, любуясь красивыми складками черного шелка. Платье было сшито по последней моде: с завышенной талией и без воротника, по горлу и на плечах отделано черными бусинами. Селия глубоко вдохнула: лиф плотно натянулся на груди.
     - Стойте спокойно, мадам, - попросила портниха. Селия скорчила гримаску:
     - Если и дальше дело пойдет так, скоро мне будут малы все мои платья.
     - Ну, до этого еще далеко. - Лизетта подошла к зеркалу, окинула критическим взглядом собственное отражение. - А вот мне надо бы сбросить лишний вес, который я набрала, пока носила Рафаэля. Он испортил мне фигуру. - Она с любовью взглянула на упитанного рыжеволосого карапуза, игравшего на полу обрезками ткани. - Я не жалею, что набрала вес, дорогой. Ты того стоишь. Не слушай свою мамочку.
     Портниха, миловидная молоденькая ирландка по имени Бриони, заметила:
     - Месье Волеран не позволил бы и волоску на вашей голове измениться, мадам.
     Лизетта рассмеялась и тряхнула головой.
     - Макс не способен критически отнестись ко мне. Ведь он любит меня.
     Селия чуть улыбнулась. Лизетта была похожа на Венеру - соблазнительна и пропорционально сложена. Со своими рыжими волосами и жизнерадостным характером она напоминала огонек, и даже такой властный мужчина, как Максимилиан Волеран, готов был подчиниться любому ее капризу.
     - Максу не нравится, когда я ношу черное, - со вздохом сказала Лизетта, возвращаясь на обитую парчой кушетку и снова принимаясь за починку панталончиков одной из ее дочерей. - Весь прошлый год мы носили траур по его матери. А теперь вот...
     Траур длится год, осталось еще восемь месяцев, и все это время взрослые члены семьи Волеранов должны носить только черное. А Селии и по окончании траура предстояло ограничиваться приглушенными оттенками лилового и серого цветов. Таковы креольские традиции, и Селия была обязана строго следовать им, чтобы не вызвать осуждения новоорлеанского общества. Даже письма она писала на бумаге с траурной каймой. И украшений не носила, кроме броши с темными камешками, а когда ей изредка приходилось появляться на публике, она прикрывала лицо и волосы черной креповой вуалью. Даже пуговицы выбирались небольшие и с матовой поверхностью.
     Селия крайне редко появлялась в обществе, но вынужденная изоляция ее не тяготила. Дни ее текли спокойно и мирно, а именно этого она и хотела. Лизетта, сама очень общительная, не раз пыталась убедить ее нарушить уединение. Но Селии обычные женские разговоры, сплетни, секреты были скучны, и она с неохотой принимала участие в семейных собраниях.
     Она с удовольствием погрузилась в хозяйственные заботы: это помогало ей примириться со смертью Филиппа.
     Работы на плантации было много. Женщины сбивали масло, выпекали хлеб, варили варенье, набивали колбасы, консервировали овощи, вели учет хозяйственных расходов. Раз в месяц целый день посвящали варке мыла и изготовлению свечей. А еще надо было начистить серебро, перемыть фарфор, проследить за чисткой ковров и стиркой белья. А кроме того, всегда нужно было что-нибудь зашить, заштопать, вышить.
     Селия познакомилась со служанками-рабынями, но не могла так же фамильярно обращаться с ними, как Лизетта. Ей были непонятны сложные взаимоотношения между рабом и рабовладельцем: они словно принадлежали к одной семье, но при этом существовали границы, которые никогда не нарушались. Некоторые рабовладельцы считали слуг своей собственностью, другие относились к ним с искренней любовью. Однажды хозяйка соседней плантации зашла навестить Лизетту и вдруг разрыдалась, рассказывая о смерти старой служанки. "Она была мне ближе, чем родная мать", - призналась женщина, утирая слезы кружевным платочком. Селии было это непонятно: если служанка действительно была таким близким человеком для этой дамы, то как могла она держать ее в рабстве?
     Южане вообще ее озадачивали. Особенно креолы. Но больше всего изумляли Селию Волераны. Это была огромная семья - за четыре месяца Селия еще не успела познакомиться со всеми двоюродными и троюродными братьями и сестрами. В прошлом этого семейства было много скандальных историй и тайн, на которые Селии усердно намекали, но до конца ничего не рассказывали.
     Ходили слухи о каждом из Волеранов, даже о Лизетте. Однажды пришедшая с визитом золовка Лизетты Генриетта уселась рядом с Селией и поведала ей на ушко кое-какие семейные тайны. Генриетта, миловидная молодая дама, большая любительница сплетен, была женой Александра, младшего брата Максимилиана.
     - Максимилиан очень изменился с тех пор, как они поженились десять лет назад, - увлеченно шептала Генриетта. - До этого он был таким отчаянным и жестоким человеком, каких свет не видывал. Поговаривали даже, что он убил собственную жену.
     - Не может быть, - скептически пробормотала в ответ Селия. Максимилиан, конечно, мог внушить страх, но стоило увидеть, с какой нежностью он относится к Лизетте и своим детям, чтобы понять: он на такое неспособен.
     - Конечно, - кивнула Генриетта, - подозрения не подтвердились. Но в те времена каждый был готов обвинить его в самых страшных грехах - и не без оснований.
     - Почему?
     - Он был жесток со всеми. Даже с Лизеттой.
     Селия покачала головой:
     - Не может быть, Генриетта. Этому я никогда не поверю.
     - Но это правда, сущая правда. Это сейчас он стал образцовым мужем, а ведь женился он только потому, что обесчестил ее.
     - Обесчестил? - повторила Селия, подумав, что ослышалась.
     - Ну да! Лизетта была помолвлена с другим мужчиной. Но Максимилиан соблазнил ее, а жениха вызвал на дуэль. В те дни он был настоящим дьяволом. И сын пошел в него - я, разумеется, говорю не о вашем муже Филиппе, упокой, Господи, его душу. Я говорю о другом сыне, который сбежал из дома, о Жюстине. - Она наклонилась к самому уху Селии и прошептала:
     - Он стал пиратом. Мне рассказал об этом Александр, мой муж.
     - Какой позор, - пробормотала Селия, чувствуя, что побледнела.
     - Не правда ли? - добавила очень довольная произведенным впечатлением Генриетта. - Разве вам Филипп ничего не рассказывал? Впрочем, это неудивительно. Все Волераны ведут себя очень странно по отношению к Жюстину. Они никогда о нем не говорят. Наверное, считают, что лучше бы он не появлялся на свет. Александр упоминал, что Жюстин в детстве был грубым и эгоистичным мальчишкой. - Она печально вздохнула. - А Филипп - настоящим ангелом, таким милым и добрым. Надеюсь, я вас не расстроила?