ло в Англии в 1877 году... рядом
с Эммой Стоукхерст.
   Из-за двери донесся приглушенный голос Сударева:
   -  Князь-батюшка  Николай  Дмитриевич,  гости   собрались.   Венчание
начнется,  как  только  пожелаете.  Вы  ведь  не  заставите  всех  долго
дожидаться?
   - Я не собираюсь сегодня ни на ком жениться, - развалившись в кресле,
отозвался Николай.
   Наступило долгое молчание, затем снова прозвучал взволнованный  голос
Сударева:
   - Ладно, ваша светлость. Но вам  придется  самому  сообщить  об  этом
гостям... и невесте. Я это делать отказываюсь, даже  если  вы  отправите
меня на конюшню или выбросите на мороз,  чтобы  я  умер  в  муках.  Нет,
решительно я не стану ничего говорить.
   Николай с трудом поднялся, подошел к двери,  пинком  распахнул  ее  и
яростно уставился с  высоты  своего  роста  на  бледного,  расстроенного
дворецкого.
   - Мне труда не составит  объявить  им  свое  решение,  -  с  издевкой
произнес он. - Покажи-ка мне, где они собрались.
   Рот Сударева сжался в ниточку.
   - Как скажете, ваша светлость.
   Он повел Николая вниз, в домашнюю  церковь.  Стены  ее  были  увешаны
иконами так плотно, что свободного места почти  не  оставалось.  Широкий
стол при входе был заставлен блюдами, полными  яблок,  орехов,  миндаля,
изюма и других лакомств. Посредине красовался громадный медовый  пряник,
изукрашенный сахарной глазурью, и стояли кубки с вином. Небольшая  толпа
празднично разодетых  гостей  во  главе  с  князем  Чоглоковым  окружала
священника. На алтаре лежало Евангелие в  кованом  переплете.  При  виде
Николая все заулыбались,  разразились  приветственными  восклицаниями  и
поздравлениями. Окинув быстрым взглядом собравшихся, он перевел глаза на
Емелию, и сердце его дрогнуло.
   На  ней  были  сарафан  из  золотой  парчи  и  золотистый  летник   с
коротковатыми, не по росту, рукавами. Какая-то  добрая  душа,  вероятно,
жена князя Чоглокова, собрала ее свадебный наряд.
   Вышитую жемчугом фату придерживал на волосах венец из золотой  скани,
с которого на лоб спускалась крохотная, но лучистая рубиновая  подвеска.
Емелия казалась совершенно спокойной, если бы не букет, крепко стиснутый
в руках. Перевязанные розовой лентой  сухие  цветы  заметно  дрожали,  и
хрупкие их лепестки осыпались на пол.
   Это ее волнение окончательно сломило Николая. Не  мог  он  отвергнуть
Емелию на  глазах  у  стольких  людей.  Не  мог  просто  ее  бросить.  В
устремленных на него синих глазах светилась робкая надежда,  уголки  губ
чуть приподнялись, словно готовясь к улыбке... Так когда-то смотрела  на
него Эмма Стоукхерст.
   Словно в тумане Николай шагнул вперед и занял свое место рядом с ней.
Под хор одобрительных  возгласов  князь  Чоглоков  приблизился  к  нему,
намереваясь вручить  обрядовый  серебряный  кнут  -  символ  права  мужа
воспитывать и наказывать жену. Увидев его, Николай покачал головой.
   Чоглоков нахмурился.
   - Но, Николай...
   - Нет, - коротко  возразил  Николай,  отворачиваясь  от  Чоглокова  к
Емелии. Глядя в ее изумленные синие глаза, он объяснил:
   - Мы поженимся по-западному. Я не стану брать в руки кнут.
   По толпе гостей пошли шепотки, прерванные тут же священником, который
кивнул так резко, что длинная борода ударила по груди:
   - Да будет по воле князя!
   Мерным монотонным напевом он начал обряд венчания. Николаю  и  Емелии
дали в руки по маленькому образку и поднесли хлеб-соль.
   Тяжелые золотые кольца, в  которых  Николай  смутно  узнал  фамильные
реликвии рода Ангеловских, были освящены и переданы  жениху  и  невесте,
чтобы они обменялись ими Сосредоточившись на обряде, Николай не  смотрел
на Емелию. Рука его  не  дрогнула,  когда  их  запястья  связали  вместе
шелковой лентой. С тихим достоинством священник обвел жениха  и  невесту
вокруг аналоя, а затем распустил скрепляющую  их  руки  повязку.  Следуя
указаниям священника, Емелия начала  опускаться  на  колени.  По  обычаю
Невесте следовало склониться лбом на сапог жениха,  чтобы  выказать  ему
должную покорность.
   Поняв, что происходит, Николай подхватил невесту под локти и вздернул
ее вверх, до того как колени ее коснулись пола. Она изумленно  ахнула  и
качнулась к нему.
   - По западным обычаям следует обменяться поцелуем,  -  громко,  чтобы
все слышали, заявил Николай. - Моя жена будет мне не рабыней, а подругой
и спутницей, равной во всем.
   В ответ послышались смешки:  некоторые  гости  сочли  это  неуместной
шуткой. Однако Николай не смеялся. Он твердо встретил  взгляд  Емелии  и
ждал ее ответа.
   - Да, светлый князь, - наконец сдавленно  прошептала  она  и  закрыла
глаза, когда после этих слов он нагнул голову и поцеловал ее в губы.
   Ее рот был невинным и нежным. Он раскрылся под  жестким  напором  его
поцелуя. Николай обвил руками ее шею и притянул к себе, ощущая  ладонями
теплую шелковистость кожи. Упругая твердость  ее  грудей  коснулась  его
груди, и у него вырвался еле  слышный  стон  удовольствия.  Внезапно  он
захотел ее, отчаянно, яростно... так, что мучительно заныло  в  паху,  в
сердце, во всех уголках тела. Сам не зная, как ему это удалось,  Николай
отпустил ее. Священник передал ему красную деревянную братину, чтобы  он
отпил на счастье, и гости обрадованно захлопали  в  ладоши,  приветствуя
окончание церемонии.
   - Пора праздновать! - выкрикнул кто-то, и все  устремились  к  столу,
где гостей ждали кубки с вином.
   Николай посмотрел на новобрачную.  Кровь  гулко  била  ему  в  виски,
пальцы напряглись при мысли о том, как он будет ее  ласкать.  Вожделение
снедало его. Ему было все равно, как ее зовут. Все его чувства  кричали,
что это Эмма. Ее волнующее тело, ее неукротимая натура, само присутствие
возбуждали его, как всегда.
   Рядом возник Сударев и украдкой потянул его за локоть.
   - Ваша светлость, - пробормотал он, не  разжимая  губ,  -  вы  можете
отвести свою невесту наверх. Вам нужно что-нибудь еще?
   Николай оторвал взгляд от Емелии и коротко, со значением сказал:
   - Уединение. Если кто-нибудь сегодня войдет ко мне в  спальню,  убью.
Ясно?
   - Но, князь-батюшка, по обычаю  гости  имеют  право  через  два  часа
осмотреть простыни...
   - Но не по западным обычаям.
   Сударев скривился, но послушно кивнул:
   - Нелегко служить боярину новомодных правил. Хорошо, ваша  светлость,
я никого не пущу к вам.
   Князь предложил Емелии руку, и она оперлась  на  нее,  низко  склонив
голову, так что фата скрыла ее заалевшее лицо.
   Хор озорных пожеланий звучал им вслед,  когда  они  покидали  гостей.
Емелия нервно вцепилась в рукав  мужа,  подстраиваясь  под  его  шаг,  и
Николая охватило алчное предвкушение. Он хотел ее так яростно, что готов
был  отстаивать  свое  право  против  всех  и  каждого...  невзирая   на
последствия. Пусть на несколько ближайших часов весь  мир  провалится  в
бездну, но он растворится в наслаждении ее телом. Он ввел ее в спальню и
затворил за собой дверь. От зажженных высоких толстых свечей  в  воздухе
струилось янтарное мерцание. На столике их ждали приготовленные  слугами
кувшины с водой и вином.
   Емелия замерла,  поводя  вокруг  диким  взглядом.  Дыхание  ее  стало
прерывистым и частым. Николай бережно приподнял венец и снял с нее шитую
жемчугом фату. Поместив их на маленький столик, он  вновь  повернулся  к
ней.
   - Повернись ко мне спиной, - мягко произнес он.
   Она повиновалась и тихонько ахнула, почувствовав, как он  ухватил  ее
свисающие до пояса косы. Он расплел густые рыжие волосы и запустил в них
пальцы, отпуская на волю буйные ярко-рыжие кудри.  Каждое  его  движение
было неторопливым и нежным, хотя он жаждал  повалить  ее  на  постель  и
немедленно овладеть ею. Стянув с ее плеч золотистый  летник,  он  уронил
его на пол. Затем Николай прижал девушку спиной к себе и  крепко  провел
ладонями по ее телу, ощупывая сквозь  ткань  сарафана  манящие  округлые
изгибы. Она задохнулась, вжалась в него  спиной,  а  он  взял  в  горсть
небольшие  упругие  груди  и  легонько  стиснул  их,  отчего  соски   ее
затвердели, как камешки.
   Николая потрясла доверчивость, с которой она предлагала ему себя.  Он
оперся подбородком ей на плечо и, уткнувшись лицом в нежную шейку,  стал
водить  им  по  шелковистой  коже.  От  яростного  желания  сердце   его
колотилось  как  безумное.  Ладонь  его  скользнула  вниз  по   плоскому
девичьему животу к заманчивой расщелинке между бедрами. Дрожащая  Емелия
тяжелее оперлась на него. Глубокий вздох вырвался из ее груди, когда  он
твердо вжал ладонь в мягкий холмик, и жгучий жар запульсировал между  их
телами.
   Обычно Николай предпочитал молчать во время любовных игр,  не  считая
это взаимной радостью разделенных чувств. Слова  казались  ему  лишними,
они слишком обнажали бы душу. Но сейчас он ощущал  глубокую  потребность
что-то сказать ей, как-то снять ее напряженность, от которой  она  вдруг
словно оледенела.
   - Я не причиню тебе боли, Рыжик.
   - Я не боюсь, - отозвалась она, поворачивая к нему лицо. -  Просто...
мы совсем не знаем друг друга...
   "Неужто не знаем? - хотелось воскликнуть ему. -  Я  бессчетное  число
раз держал тебя в своих объятиях, Я знаю тебя, Эмма!  Знаю  каждый  дюйм
твоего тела, каждое выражение твоего лица".
   Он знал, как управлять ею,  как  заставить  ее  ощутить  наслаждение,
стыд, гнев... Но означало ли это, что он познал ее суть? Тайны ее сердца
и ума, ее мечты и надежды были скрыты от него за семью печатями.
   Пристально вглядывался он в стоявшую  перед  ним  женщину,  перебирая
пальцами упавший ей на плечо красно-коричневый локон.
   - Ты права, - тихо произнес он. - Мы  пока  чужие.  Сегодня  для  нас
обоих начинается новая жизнь. Нам надо довериться друг другу. Хорошо?
   - Да.
   Она робко улыбнулась и, застенчиво пробормотав что-то,  потянулась  к
его кафтану. Он помог ей снять его и сам вытащил  из  узких,  облегающих
штанов  рубашку.   Расхрабрившаяся   Емелия   старательно   расстегивала
пуговички из драгоценных  камней  на  манжетах,  подхватывающих  широкие
рукава. Когда она покончила с ними, Николай стащил рубашку через  голову
и дал ей упасть на пол. Привычно ожидая  бурной  реакции  на  шрамы,  он
железным усилием воли  заставил  себя  стоять  неподвижно  под  девичьим
взглядом, который скользил по его обнаженной груди.
   Но на лице Емелии отразилось лишь робкое любопытство.  Она  коснулась
его ключиц и твердых, выпуклых мускулов груди. Ее пальчики пробежали  по
ним нежными язычками огня.
   - Вы очень красивы, - прошептала она.
   Сочтя это насмешкой, так как никому никогда не  пришло  бы  в  голову
назвать красивым  человека,  обезображенного  жуткими  шрамами,  Николай
опустил глаза... и вздрогнул от удивления.
   Никаких шрамов и рубцов, уродовавших его грудь, не было и  в  помине.
Золотистый свет свечей озарял безупречно гладкую кожу. Дрожащими  руками
Николай дотронулся до своей груди, поглядел на запястья... Они тоже были
совершенно чистыми.
   - Господи! - хрипло прошептал он. Ноги его подкашивались.  -  Что  со
мной происходит?
   Емелия попятилась на несколько шагов и в смятении уставилась на него.
   - Светлый князь, вам плохо? Вы заболели?
   - Уходи, - проскрежетал он. Она побледнела.
   - Что?
   - Уходи! - резко повторил он. - Пожалуйста, найди себе другую комнату
для сна.
   Емелия судорожно втянула в себя воздух и смахнула с  глаз  набежавшие
слезы.
   - Чем же я провинилась? Чем не угодила?
   - К тебе это отношения не имеет. Мне очень жаль, но  я...  -  Николай
потряс головой, не  в  силах  продолжать  объяснения.  Пряча  глаза,  он
отвернулся от нее, дожидаясь, пока она покинет комнату.  Боль  в  висках
стала нестерпимой. Было такое ощущение, словно кто-то вбивал гвозди  ему
в череп.
   - Господи! - прохрипел он с мольбой, сливая в это  единое  слово  все
свои страхи, изумление, отчаяние.
   Он вновь ощупал себя в поисках шрамов и вновь  был  потрясен,  ощутив
под пальцами нетронутую, гладкую кожу. Многие  годы  рубцы  от  кнута  и
следы ожогов были неотъемлемой его частью. Он  всегда  смотрел  на  них,
когда хотел напомнить себе об изуверской жестокости, на которую способны
люди. Как могли исчезнуть такие глубокие отметины, видимые свидетельства
страшного опыта, круто изменившего его жизнь? Они испарились без  следа,
и с их исчезновением он словно утратил собственную личность.
   Тяжко вздохнув, Николай,  как  куль,  повалился  на  ближайший  стул.
Никогда не чувствовал он так свое одиночество. Он оказался  отъединенным
от всего, что знал, и не было никакого способа вернуться  в  единственно
знакомую ему жизнь.
   Николай не был даже уверен, что хочет этого. В той жизни  у  него  не
осталось  ничего  и  никого.  Он  сознательно  уничтожил  все  шансы  на
сердечные отношения с Эммой Стоукхерст. Зачем же было ему  возвращаться?
К чему?
   Рассудок вернулся к нему с внезапной остротой.  Было  бы  трагической
ошибкой лечь в постель с Емелией. Не станет он  рисковать  ее  возможной
беременностью. И пальцем ее не тронет. Род Ангеловских  умрет  вместе  с
ним, и мир от этого станет только чище и лучше. Его  пронзила  мысль  об
Эмме Стоукхерст, ожидающей его там, в будущем, о том, что никогда он  не
женится на ней, не будет обладать  ею...  Однако  он  заставил  себя  не
сосредоточиваться на тянущей ледяной тоске в груди.
   Заметив кувшин с вином, Николай подумал, не напиться ли ему.  Но  это
ничего не меняло. В  лучшем  случае  дало  бы  краткую  отсрочку,  после
которой он вновь оказался бы перед той  же  проблемой:  что  ему  дальше
делать?
   Догадался ли Сударев, что Николай не осуществил свои  брачные  права,
заподозрил ли что-то неладное или нет, но  наутро  он  ничего  по  этому
поводу не сказал. Худощавое  лицо  дворецкого  было  бесстрастным,  хотя
темно-карие глаза смотрели на  растерзанный  вид  Николая  пристально  и
оценивающе.
   - Доброе утро, ваша светлость, -  произнес  он.  -  Я  взял  на  себя
смелость приготовить для вас баню. На случай, если вам сегодня захочется
попариться...
   Николай кивнул и последовал  за  дворецким  в  баню,  пристроенную  к
особняку.
   - Вы два дня не меняли платья, -  бубнил  Сударев,  подбирая  одежду,
которую сбрасывал с себя Николай. - Вся дворня обрадуется, что вы решили
помыться.
   Эти слова напомнили Николаю о строгих русских требованиях к  чистоте.
Даже самые нищие крестьяне регулярно  мылись.  Это  было  одной  из  тех
сторон  жизни,  в  которой  русские  обогнали  своих  западных  соседей,
особенно в тот исторический период.  Англичане  даже  побаивались  тогда
часто мыться, считая, что это делает их более подверженными болезням.
   Деревянная банька была чисто выскоблена и  просторна.  Высоко  вверху
находилось  узкое  оконце.  Удобный  предбанник  с  большим  очагом  был
обставлен  мебелью,  обитой  узорчатым  штофом.  Дверь  между  баней   и
предбанником была закрыта, чтобы не выпустить пар. Он оседал  капельками
на стенах и стекле оконца и светлыми струйками стекал вниз.
   Николай облегченно вздохнул и опустился по грудь в большую деревянную
лохань,  наполненную  водой  с  пахучими   травами.   Тепло   постепенно
расходилось по его телу, расслабляя напряженные мышцы, успокаивая ноющую
боль в сердце. Он закрыл глаза и откинул голову на край лохани.
   - Оставить вас одного, князь-батюшка? - осведомился Федька.
   - Оставь, - не открывая глаз, отозвался Николай.
   - Я вернусь с бритвой, когда щетина ваша распарится и станет помягче.
   Какое-то время в бане стояла тишина. Слышались только стук падающих с
оконца капель и плеск воды в лохани,  когда  Николай  двигал  рукой  или
ногой. Клубы пара поднимались над камнями обложенной изразцами печки.
   Николай  дремотно  нежился,  мысли  его  плыли,  неясно  колыхаясь  в
полусне, как вдруг  он  услышал  скрип  половиц.  Кто-то  приближался  к
лохани.
   - Это ты, Федька? - лениво проговорил он.
   - Нет, - послышался тихий женский голос.
   Николай открыл глаза. Сквозь горячий туман он увидел  выступившую  из
облаков пара Емелию. На ней было простое  голубое  крестьянское  платье.
Глаза покраснели от слез, но рот был крепко сжат, а подбородок -  упрямо
выдвинут вперед. Он сел в воде и настороженно уставился на нее, не зная,
пришла ли она с миром или разразится упреками. Бог свидетель, у нее были
для этого все основания.
   Чуть дрогнувшим голосом она пояснила:
   - Я спросила у Сударева, где вы. Я... я  должна  с  вами  поговорить.
Прямо сейчас. Попросить...
   - Попросить?  О  чем?  -  пробормотал  Николай,  пораженный  неземным
видением. Ее хрупкая фигура словно плыла в облаках пара.  Выбившиеся  на
висках волосы от влаги завивались в колечки, окружая худенькое личико  с
огромными синими глазами рыжим нимбом.
   - Вы жалеете, что выбрали меня, - спешила высказаться хмурая  Емелия.
- Я, может быть, недостаточно красива или кажусь  немного  странной,  но
обещаю, что стану хорошей женой! Я сумею научиться и  стать  такой,  как
западные женщины.
   - Емелия, - прервал он ее, - подойди сюда.
   Она помедлила в нерешительности,  потом  шагнула  вперед  и  уперлась
бедром в край лохани. Николай потянулся к ней и, сжав мокрой ладонью  ее
тонкие пальцы, заставил себя встретиться с ней взглядом.
   - Я... Мне очень жаль, что прошлой ночью все так получилось. Я говорю
о том, как отослал тебя прочь. - Он давился словами.  Извинения  никогда
не давались ему легко. - Ты все делала, как надо, -  с  усилием  добавил
он.
   Она с сомнением смотрела на него. Пальцы их сплелись.
   - Надеюсь, что это правда, но...
   - Ты была там единственной, кого я хотел. Если бы вчера  у  Чоглокова
не было бы тебя, я вообще никого бы не выбрал.
   Розовый румянец окрасил ее бледные щеки.
   - Это правда?
   - Ты красавица. Один Бог знает, как ты мне желанна!
   - Но прошлой ночью... почему же вы не...
   - Все очень запутано... для меня. - Николай поморщился от неуклюжести
собственных слов. - Я не могу объяснить так, чтобы  тебе  было  понятно.
Дьявольщина, хотел бы я сам понять, что произошло!
   Не отводя от него глаз, Емелия задумалась, размышляя над его ответом.
   - Я лишь хочу понять, желаете ли вы оставить меня своей женой.
   Пойманный в ловушку глубокой синевой  ее  глаз,  Николай  помолчал  и
словно со стороны услышал свой голос:
   - Да!
   Она кивнула с явным облегчением.
   - Тогда я останусь. Я буду слушаться вас  во  всем.  Когда  захотите,
чтобы я пришла к вам в постель, вам надо будет только сказать.
   Николай с трудом сглотнул слюну и, ослабив пальцы, выпустил ее  руку.
Затем он начал плескать водой  себе  на  лицо.  Залучить  ее  к  себе  в
постель, облегчить свою мучительную потребность  в  ее  теле...  Ему  не
хотелось допускать подобных мыслей. Он запретил себе думать об этом и не
отступит от своего решения... если не хочет, чтобы все пошло ло цепочке,
которая в будущем закончится бедой.
   - Сударев должен вскоре принести сюда  мою  бритву,  -  произнес  он,
смахивая с лица капли воды.
   Емелия робко указала на лавандовое мыло, лежащее рядом с лоханью.
   - Помыть вам голову, светлый князь?
   - Я сам позабочусь об этом.
   - Мне не составит труда. Жена должна уметь делать все это для мужа. -
Она подняла одно из стоящих на печке ведерок с водой и поднесла  поближе
к нему.
   Николай  заколебался,  раздумывая,  как  ей  получше  отказать,   но,
встретившись глазами  с  ее  выжидающим  взглядом,  глубоко  вздохнул  и
смягчился. Почему бы не позволить ей помочь ему с купанием? Какой в этом
вред? Он пригнулся и чуть не  подскочил,  когда  Емелия  вылила  ему  на
голову горячую воду.
   - Какие красивые  волосы,  -  заметила  она,  отодвигая  со  лба  его
намокшие локоны. - У них цвет темного  меда,  и  лишь  на  макушке  есть
светлые пряди.
   - Ничего особенного. - Он следил настороженным взглядом,  как  Емелия
закатывала рукава платья. Она потянулась за скользким куском мыла.
   - Как хорошо, что вы не тщеславны,  -  продолжала  она  с