м
движением он приподнял ее побелевший от напряжения кулачок,  разглядывая
массивный обруч на пальце. - Кто твой муж?
   Думаю, какой-нибудь богатый старик, охотник до юной плоти.
   Кто-то должен был бы объяснить ему, что ты опасное дитя.
   Николай махнул рукой казакам, чтобы они запихнули ее  в  экипаж,  но,
увидев тревогу, мелькнувшую в глазах Таси, круто обернулся. Если  бы  не
это, удар зонтиком с увесистой ручкой из слоновой кости обрушился бы  на
его голову, но, к счастью для Николая, удар пришелся по  плечу.  Ему  не
составило  труда  вырвать  столь   неожиданное   оружие   у   голенастой
девочки-подростка и прижать ее так, что она не могла и шевельнуться. Она
широко открыла рот, чтобы закричать.
   - Один звук, и я тут же сломаю ей шею, - пригрозил он.
   Раскрасневшись от  негодования  и  страха,  девочка  молчала,  только
смотрела на него в упор сверкающими синими глазами. Огненные кудри цвета
редкого красного  янтаря  и  прозрачная  порозовевшая  кожа  юного  лица
представляли очаровательный контраст.
   - Еще одно опасное дитя, - тихо рассмеялся Николай, прижимая к  груди
ее еще не оформившееся, плоскогрудое тело.
   Один из казаков обратился к нему по-русски:
   - Ваше сиятельство...
   - Все в порядке,  -  коротко  отозвался  Николай  тоже  по-русски.  -
Забирайся с женщиной в экипаж.
   Девочка, которую он держал, проговорила хрипло:
   - Отпусти мою мачеху, ублюдок!
   - Боюсь, что не  смогу,  мой  прелестный  зверек.  Где  ты  научилась
скверным словам?
   Девочка попыталась вывернуться из его рук.
   - Куда ты ее увозишь?
   - В Россию, где ей придется ответить за свои преступления. -  Николай
ухмыльнулся и, отпустив ее, смотрел, как она, спотыкаясь, попятилась.  -
Прощай, девочка. И благодарю тебя: уже давно никто не мог вызвать у меня
улыбку.
   Она повернулась и со всех ног бросилась в магазин. Какое-то мгновение
Николай смотрел ей вслед, затем подошел к экипажу, вскочил в него и  дал
знак кучеру ехать.
 
*** 
 
   Все собрались в библиотеке.  Чарльз  Эшборн  сидел  на  диване,  жена
рыдала у него на плече. Эмма, бледная от горя, затихла в кожаном кресле,
прижав колени к груди. Люк стоял у окна, устремив взгляд на реку. Он был
на заседании правления Северо-Британской железнодорожной компании, когда
ему сообщили, что его присутствие  срочно  требуется  дома.  Примчавшись
домой, он нашел Эшборнов и Эмму. Дочь была на грани истерики. Таси нигде
не было.
   Понукаемая Чарльзом, Алисия рассказала о случившемся все, что ей было
известно.
   - Я оставила ее на минутку, чтобы  взглянуть  на  шелковые  шарфы,  -
запинаясь говорила она, - и  вдруг  они  с  Эммой  потерялись.  А  потом
прибежала Эмма с криком, что какой-то желтоглазый русский  увез  Тасю  в
своей карете... Я понять не могу, как он ее нашел. Разве что  следил  за
мной...
   О Боже, мы ее больше никогда не увидим! - Она не  выдержала  и  снова
зарыдала, а Чарльз тщетно похлопывал ее по спине, стараясь успокоить.
   Все молчали, в тишине раздавался только плач Алисии.
   Люк, с лицом белым, как смерть, обернулся и взглянул на Эшборнов. Его
трясло от гнева, в глазах застыло безумие, и все сжались, ожидая взрыва.
Но он продолжал молчать. Пальцы его бессознательно  прошлись  по  изгибу
стального крючка, словно он проверял оружие перед боем.
   Не в силах больше переносить его молчание, Чарльз нервно заговорил:
   - Что делать, Стоукхерст? Думаю, надо провести какие-то переговоры по
правительственным  каналам...  В  конце  концов,  у  нас  есть  посол  в
Санкт-Петербурге,   и,   возможно,   следует   направить    полномочного
представителя с прошением...
   - Мне не нужен никакой  полномочный  представитель,  -  ответил  Люк,
широкими шагами направляясь к двери. - Биддл! - Голос  его  разнесся  по
дому как звон колокола.
   Камердинер появился мгновенно.
   - Да, милорд?
   - Сообщите секретарю министра иностранных дел, что мне нужно  сегодня
же встретиться с министром. Скажите ему, что дело безотлагательное.
   - Милорд, а если министр откажется?
   - Тогда я найду его, где бы он ни был. Так что пусть лучше  назначает
встречу сам.
   - Что-нибудь еще, милорд?
   - Да, я отправляюсь в Санкт-Петербург. Если нет корабля, отплывающего
туда в ближайшие двадцать четыре часа, немедленно  наймите  какое-нибудь
судно.
   - Сэр, могу ли я осведомиться, будет вас кто-нибудь сопровождать?
   - Вы.
   - Но, милорд, - залепетал камердинер. - Право же, я никак не могу...
   - Идите. Когда: выполните поручения, можете, начать упаковывать вещи.
   Биддл повиновался, но, уходя, продолжал  бормотать  что-то  себе  под
нос, отчаянно качая головой.
   Чарльз Эшборн с участием обратился к Люку:
   - Чем мы можем помочь?
   - Позаботьтесь об Эмме, пока меня не будет.
   - Разумеется.
   Люк взглянул на покрасневшие от слез глаза дочери, и лицо его заметно
смягчилось. Он пересек комнату и, сев около нее, привлек к себе.
   - О, папа! - жалобно бормотала она, снова разразившись слезами.  -  Я
не знала, что делать... Я просто следовала за белльмер.  Мне  надо  было
броситься  за  помощью,  когда  я  увидела,  что  происходит,  но  я  не
остановилась, не задумалась...
   - Все в порядке. - Люк крепко обнял  дочь.  -  Ты  не  смогла  бы  им
помешать, что бы ни делала. Это моя ошибка, и ничья больше. Я должен был
лучше охранять вас обеих.
   - Зачем она нужна этому человеку? Кто она? Она сделала что-то не  то?
Не понимаю, что происходит...
   - Знаю, что не понимаешь, -  кивнул  он.  -  Она  не  сделала  ничего
плохого. Но ее несправедливо обвинили в  смерти  одного  человека,  и  в
России есть люди,  которые  хотят  ее  наказать.  Мужчина,  которого  ты
сегодня видела, повез ее в Россию.
   - Ты собираешься снова привезти ее домой?
   - Да. Ни секунды не сомневайся в этом, Эмма. - Он говорил  мягко,  но
лицо его было суровым и холодным. - Князь  Николай  Ангеловский  еще  не
осознал, во что ввязался. Никому не отнять у меня мое.
 
*** 
 
   Торговое судно "Свет с Востока" было маленьким,  но  крепким.  В  его
трюмах были английская пшеница, фарфор и ткани.  В  тихую,  безветренную
погоду, такую, как установилась сейчас, рейс длился  не  больше  недели.
Николай Ангеловский, капитан судна, почти целый день проводил на палубе,
следя за тем, чтобы команда выполняла свои обязанности так же тщательно,
как и он сам. Командование судном для Николая не  было  просто  прихотью
богатого человека.
   Он отлично знал  навигацию  и  обладал  решительностью  прирожденного
руководителя. Привычно прокладывая курс, он направлял судно на восток, к
Балтийскому морю, и далее в устье Невы, туда, где в царственном  величии
раскинулись каменные громады Санкт-Петербурга.
   На исходе первого дня пути Николай зашел в каюту, куда поместил Тасю.
Эта каюта стала для Таси настоящей  тюремной  камерой-одиночкой  -  даже
юнге,  обслуживающему  каюты,   было   запрещено   с   ней   не   только
разговаривать, но и отвечать на ее вопросы, если она  обратится  к  нему
из-за двери.
   Тася, лежавшая на узенькой койке, испуганно  села,  когда  он  открыл
дверь. На ней была та же одежда, в которой ее схватили: костюм из  шелка
янтарного цвета, отделанный черной бархатной ленточкой. С  тех  пор  как
Николаи настиг ее в Лондоне, она не сказала ни единого слова, не пролила
ни одной слезы. Она находилась в шоке с момента, когда увидела  Николая,
когда то, чего она так боялась, произошло. Ей было страшно от того,  что
прошлое  вернулось  с  такой  ужасающей   легкостью   и   быстротой.   В
настороженном молчании она смотрела на  Николая,  внимательно  следя  за
всеми его движениями. Он вошел и закрыл за собой дверь.
   Лицо его было совершенно неподвижно, только уголки  рта  презрительно
опущены.
   - Ты спрашиваешь, что мне от тебя нужно, моя маленькая кузина? Сейчас
ты об этом узнаешь.
   Он шагнул к окованному медью сундуку у стены. Хорошо смазанные  петли
не скрипнули, когда он откинул крышку. Тася забилась  в  глубь  койки  и
прижалась к деревянной переборке.
   От  страха  ее  тело  покрылось  холодным   потом.   Она   в   полной
растерянности наблюдала,  как  Николай  вытащил  из  сундука  матерчатый
сверток. Сжав его в кулаке, он двинулся к ней:
   - Узнаешь?
   Тася покачала головой. Тогда  он  разжал  кулак,  и  сверток,  падая,
развернулся. Обеими руками он поднял его, и перед глазами Таси оказалось
белое мужское одеяние. Крик вырвался из  ее  горла.  Вжавшись  спиной  в
переборку, она не могла отвести глаз от белой рубахи. Именно  ее  видела
Тася на Михаиле в ночь его смерти. Эту рубаху  нельзя  было  не  узнать:
покрой в старорусском боярском стиле - высокий стоячий  ворот,  расшитый
золотом, длинные широкие рукава. Спереди ее покрывали жуткие  коричневые
и черные пятна засохшей крови Михаила.
   - Я берег ее  для  нашей  встречи,  -  мягко  проговорил  Николай.  -
Расскажи мне подробно, что произошло в ту ночь, когда умер  мой  брат...
Его последние слова, выражение его лица... Твой долг рассказать  мне  об
этом.
   - Я не помню, - ломким от ужаса голосом ответила она.
   - Тогда всмотрись получше. Может быть, это оживит твою память.
   - Николай, пожалуйста!
   - Гляди!
   Тася смотрела на заскорузлую  от  крови  рубаху,  и  к  горлу  у  нее
подкатила тошнота. Она старалась сдержать ее, но, казалось,  тошнотворно
сладкий запах свежей крови снова наполнил ей ноздри, воздух каюты  душил
ее теплым смрадом... все предметы начали кружиться в плавном водовороте.
   - Меня сейчас вырвет, - сдавленно  проговорила  она,  рот  наполнился
кислой слюной. - Убери от меня эту...
   - Скажи, что случилось с Мишей. - Николай подошел  совсем  близко,  и
она уже ничего не видела, кроме ржавых засохших пятен. Она застонала  и,
давясь, поднесла руку ко рту.
   Он сунул ей под нос тазик, и ее вырвало мучительными дикими спазмами.
Слезы струились из глаз. Ничего не видя, она взяла из его рук протянутое
льняное полотенце и отерла лицо.
   Подняв глаза, Тася отшатнулась в  ужасе,  потому  что  Николай  надел
рубаху брата, она затрещала на его могучих плечах, смутный  темный  узор
засохших кровавых пятен сбегал по рубахе к подолу. Когда в  ту  страшную
ночь эта белая рубаха была на Мише, кровь алым  водопадом  струилась  на
нее, нож торчал у него из горла, глаза выкатились из  орбит  от  боли  и
ужаса, заплетающимися ногами  он,  шатаясь,  шагнул  к  ней,  протягивая
руки...
   - Нет! - закричала она, взмахнув немеющими руками, но, когда  Николай
двинулся вперед, кошмар ожил. - Не подходи! Не подходи!
   Тяжелый душный воздух задрожал от ее крика, яркий свет  вспыхнул  под
зажмуренными плотно  веками,  и  наступил  благословенный  мрак.  Память
прорвала плотину внутреннего запрета и хлынула разрушительным потоком.
   - Миша! - прорыдала она, и бездонная  черная  воронка  втянула  ее  в
себя. Там  не  было  ни  слов,  ни  цвета,  ни  звука  -  ничего,  кроме
разлетевшихся клочьев ее разодранной души.
 
Глава 9 
 
   Николай, убрав запятнанную рубаху, сидел у постели и ждал, когда Тася
очнется. Внешне он был холоден и спокоен, но обуревавшие его чувства, то
ли тревога, то ли страх, были невероятно сильны. Черная рубашка  на  нем
стала влажной от пота и прилипла к золотистой коже.
   Ему так отчаянно хотелось получить ответ на мучивший его вопрос,  что
Тася ощутила жалость, не  понимая  точно,  что  толкнуло  его  на  такой
поступок: горе из-за смерти брата или жажда справедливости.
   Тася, не сводя с него глаз, облизала сухие губы и хрипло проговорила:
   - Я расскажу тебе, что случилось в ту ночь. Каждую деталь, но сначала
дай мне воды..
   Николай налил воды в стакан и, не говоря ни слова, принес ей.  Затем,
сев на кровать, он наблюдал, как она, устроившись поудобнее, с жадностью
глотала освежающую воду.
   Тася думала, с чего начать  свой  рассказ.  Память  вернулась  к  ней
мощным зарядом, а с ней все чувства, испытанные в ту  ночь.  Однако  то,
что она наконец вспомнила правду и  могла  ею  поделиться,  принесло  ей
невероятное облегчение.
   - Я не хотела выходить за Мишу, - начала Тася. - Судя по всему, что я
знала и слышала о нем, он был  странным  страдающим  человеком,  который
играл людьми, как  ребенок  игрушками.  Я  его  не  столько  ненавидела,
сколько боялась. Все были рады нашему обручению, говорили, что  я  окажу
на него хорошее влияние. -  Она  горько  рассмеялась.  -  По-моему,  они
убедили себя, что я смогу соблазнить его и он  полюбит  женщин.  Глупцы!
Даже я, юная, наивная девушка,  понимала,  что  человек,  который  любит
мальчиков, никогда не захочет видеть меня  в  своей  постели.  В  лучшем
случае я была бы для Михаила ширмой: в обществе его считали бы приличным
женатым  человеком.  Но  скорее  всего  стала  бы  для   него   объектом
извращенных забав,  он  бы  мучил  меня  и  унижал,  отдавал  бы  другим
мужчинам, заставлял бы делать неестественные  вещи,  которые  не  должно
делать ни одному человеческому существу...
   - Ты не знаешь этого наверняка.
   - Знаю, - тихо откликнулась она. - И ты тоже знаешь. - Когда  Николай
не ответил, она допила воду и продолжала:
   - Я поняла, что попала в ловушку. И как ни странно,  никто  не  хотел
мне помочь. Моя собственная мать настаивала на этом браке. Единственным,
к кому я могла обратиться за помощью, был сам  Миша.  Несколько  дней  я
обдумывала, что делать, и наконец решила поговорить с ним. Я  ничего  не
теряла, но почему-то надеялась, что  он  меня  послушает.  В  Мише  было
что-то детское... Временами он казался маленьким мальчиком: он то  ждал,
когда все обратят на него внимание, то  капризничал.  Я  подумала,  что,
может быть, мне удастся убедить его  и  он  освободит  меня  от  данного
слова. Несколько его слов могли бы  изменить  мою  судьбу...  И  однажды
ночью я отправилась к нему, чтобы наедине умолять его об этом.
   Тася поставила пустой стакан. Глаза ее были устремлены  на  сложенное
квадратом шерстяное одеяло, лежавшее в ногах. Смотря на  него  невидящим
взглядом, она как во сне продолжала ровным голосом рассказывать:
   - Во дворце было пустынно. Мишу обслуживало лишь несколько человек. Я
покрыла голову шалью, низко  натянув  ее  на  лоб,  чтобы  скрыть  лицо.
Парадная дверь оказалась незапертой. Я  вошла.  Кто-то  из  слуг  увидел
меня, когда я шла по дворцу, но не попытался меня  остановить.  Я  очень
волновалась, боялась, что Миша накурился опиума до бесчувствия.
   Внизу его не было. Тогда я поднялась наверх и  стала  заглядывать  во
все комнаты подряд. Всюду царил  ужасный  беспорядок.  В  воздухе  пахло
табачным дымом, пролитым вином,  прогорклой  едой.  На  полу  вперемешку
лежали груды мехов и шелковых подушек, остатки еды,  странные  предметы,
которыми Миша, наверное, пользовался для... Ну, не знаю, для чего... Мне
все равно.
   Тася разжала руки и порхающим движением как бы сняла что-то с головы.
   - Было очень жарко, и я сняла шаль. - Она прижала пальцы  к  бьющейся
жилке у горла. - Раз или два я позвала его по имени: "Миша, где ты?"  Но
он не откликнулся. Я подумала, может, он сидит  в  библиотеке  со  своей
трубкой, и пошла дальше  по  коридору.  Голоса...  Два  голоса  спорили,
громко и страстно, плакал мужчина...
   Воспоминания нахлынули мощной волной, и Тася уже не думала о том, что
говорит, слова лились помимо ее сознания.
   - Миша, я люблю тебя в  тысячу  раз  больше,  чем  сможет  когда-либо
любить она. Она не сумеет дать тебе то, что тебе нужно.
   - Ты старый сморщенный болван, - отвечал Миша. - Ты ничего не  знаешь
о моих нуждах.
   - Я не хочу ни с кем делить тебя, особенно с балованной девчонкой.
   В бархатном голосе Михаила звучала издевка.
   - Значит, тебя тревожит, что она окажется в моей постели? Свежее юное
тело, невинность, ждущая, чтобы ее развратили.
   - Миша, не мучь меня так...
   - Я больше не хочу тебя. Поди прочь и никогда не возвращайся. Ты  мне
надоел. Видеть тебя не хочу. Меня от тебя тошнит.
   - Нет! Ты моя жизнь, ты для меня все...
   - Мне противны твое нытье и твои  жалкие  любовные  потуги.  Я  лучше
займусь этим с собакой. А теперь убирайся отсюда!
   Второй мужчина мучительно взвыл, рыдающе взвизгнул.
   Раздались  удивленный  вскрик,  шум  отчаянной   борьбы..,   странные
звуки...
   - Я была в ужасе. - Тася постаралась успокоиться. Жгучие слезы жалили
ее сухие, потрескавшиеся губы. - Но не могла не войти в ту комнату. Я ни
о чем не думала, даже не догадывалась, что случилось.  Какой-то  мужчина
застыл в углу, как статуя. Миша, шатаясь,  пятился  от  него.  Потом  он
заметил меня и, повернувшись, шагнул в мою сторону. Всюду  было  столько
крови... Из его горла торчал нож... Он, глядя с мольбой, протянул ко мне
руки, словно просил помочь. Я замерла  на  месте,  как  будто  мои  ноги
налились свинцом... А потом...  Миша  упал  на  меня...  И  все  куда-то
провалилось.
   Когда я очнулась, у меня в руке был нож для разрезания бумаг,  липкий
от крови. Этот другой мужчина подстроил все так, будто я убила  Михаила.
Но я не убивала! - Она засмеялась и заплакала одновременно.  -  Все  эти
месяцы я думала, что убила человека. Я страдала от мучительного ощущения
вины, и ни молитвы, ни пост, ни покаяние - ничто не могло смягчить этого
чувства... А теперь я знаю: я этого не делала.
   - Как имя человека, убившего Мишу? - мягко спросил Николай.
   - Савелий Игнатьевич, граф Щуровский. Я знаю это  точно,  без  всяких
сомнений. Я как-то раз видела его в Зимнем дворце.
   Николай никак не отозвался на ее слова. Он стоял  и  смотрел  на  нее
своими холодными безжалостными глазами, затем медленно направился прочь.
   Когда он подошел к двери, Тася спросила:
   - Ты мне не веришь?
   - Нет.
   Она на мгновение задумалась.
   - Это не важно. Я теперь знаю правду.
   Николай обернулся и сказал, презрительно улыбаясь:
   - Граф Щуровский -  уважаемый  человек,  преданный  муж,  к  тому  же
любимец государя. Много лет он был наперсником царя, его советчиком. Его
называют отцом реформы.
   Не  будь  Щуровского,  неизвестно,  отменили  бы  девять  лет   назад
крепостное право или нет. Более того, стало известно,  что  его  вот-вот
назначат  генерал-губернатором  Санкт-Петербурга.  Мне  кажется   просто
забавным, что именно Щуровского ты представила как  любовника  и  убийцу
моего брата.
   Почему бы не самого царя?
   - Правда есть правда, - просто ответила она.
   - Все русские  знают,  что  у  каждого  своя  правда,  -  с  издевкой
усмехнулся он, покидая каюту.
 
*** 
 
   Биддл любил корабли, и это  было  для  него  вполне  естественно.  На
корабле всегда все вымыто, начищено, никто  не  смеет  нарушить  строгий
порядок. Люка нередко раздражала  страсть  его  камердинера  расставлять
вещи на свои места, но оказалось,  что  это  вполне  отвечает  жизни  на
корабле. Более того, здесь строгий порядок  был  просто  необходим.  Люк
никогда не испытывал особой любви к морю, а это путешествие  было  самым
горестным из тех, что он когда-либо предпринимал.
   День за днем он бесконечно шагал по каюте, бродил по палубе, почти не
оставаясь на одном месте. Он не мог ни на секунду забыть о  случившемся,
не мог ни сидеть, ни  стоять  спокойно.  Ел  он  неохотно,  разговаривал
только тогда, когда было необходимо. То  упрямый,  то  разъяренный,  Люк
развлекал себя мыслями о том, что сделает с Николаем Ангеловским,  когда
его найдет. Он безумно боялся за Тасю и чувствовал отвращение к себе. Он
во всем виноват. Он должен был стать ее защитником и не сумел. Из-за его
непредусмотрительности ее похитили с необычайной легкостью.
   О том,  что  он  может  потерять  Тасю  навсегда,  он  запрещал  себе
думать... Только по ночам, во сне выдержка ему  изменяла.  После  смерти
Мэри он еще смог вести какое-то подобие нормальной жизни.  На  этот  раз
этого не получится.
   Утрата Таси сломает его окончательно. У него не останется ни для кого
ни любви, ни доброты.., даже для собственной дочери.
   Ка