ерпимы к людям? Стоит ли придавать такое  значение
вниманию поклонников?
   - Это старая история.
   - Расскажете?
   - Вряд ли у вас хватит терпения выслушать.
   - Не сомневайтесь, хватит, - заверила Лили, присаживаясь на диван.  -
Обожаю всякие жизненные истории.
   Лайам, сдавшись, тяжело вздохнул:
   - Критики "открыли" меня как раз накануне  моего  двадцатишестилетия.
Уверены, что это будет вам интересно?
   - Абсолютно уверена.
   Лайам сунул руки в карманы и шагнул к окну.
   - Я, как говорят в романах, однажды утром проснулся знаменитым. Поток
приглашений, статьи в журналах, дифирамбы, успех, слава и тому подобное.
Люди швыряли безумные деньги, лишь бы заполучить самый серенький из моих
рисунков.
   - Я хорошо знаю, что это такое, - кивнула Лили.
   Сообразив, что она действительно понимает, через какие испытания  ему
пришлось  пройти,  Лайам  немного  расслабился,   отошел   от   окна   и
расположился напротив своей гостьи в глубоком кресле, заполнив его точно
так же, как заполнял своим присутствием любое  пространство,  в  котором
находился. Лили стало немного не по себе.
   Уж очень он  напоминал  Крейга.  Тот  тоже  имел  свойство  подавлять
окружающих.
   - Естественно, голова у меня закружилась, и я поверил  в  собственную
гениальность. С вами тоже такое было?
   - Мне повезло. Муж не давал мне оторваться от  реальности.  Постоянно
старался спустить на землю.
   "Даже слишком старался", - подумала она. Крейг так  и  не  сообразил,
что она нуждалась в его похвале больше, чем в критике.
   - Ну а меня некому было осадить. Я забыл, что хвалят не художника,  а
его работы. Стал шататься по вечеринкам,  вместо  того  чтобы  сидеть  в
мастерской, много пил, пристрастился к кокаину, полюбил веселых  девочек
и вольный секс.
   - Только секс никогда не бывает вольным, верно? Обязательно  найдется
особа, которая захочет вас захомутать.
   - Тут вы правы, особенно когда ты женат на женщине,  которую  любишь.
О, я старался оправдать себя, потому что только она была  моей  истинной
любовью, а все остальные - ничего  не  значащими  постельными  забавами.
Оправдывал потому, что она тяжело переносила беременность и доктор велел
оставить ее в покое, пока не родится ребенок.
   В голосе звучало такое презрение к себе,  что  Лили  поежилась.  Этот
человек судил себя намного строже, чем других.
   - Жена, разумеется, обо всем узнала и ушла от меня. Неделю спустя  се
отвезли в больницу. Ребенок родился мертвым.
   - О, Лайам...
   Но он только скривил губы и отвернулся, явно не желая ее сочувствия.
   - У этой истории все же счастливый конец. Она вышла замуж за издателя
журнала и родила ему  трех  здоровых,  прекрасных  детишек.  Что  же  до
меня.., я получил жестокий урок  и  понял,  что  в  жизни  действительно
важно, а что нет.
   - И с тех пор живете в строгом уединении?
   - Ну, не совсем,  -  улыбнулся  он.  -  У  меня  есть  друзья,  Лили.
Настоящие.
   - Люди, которых вы знаете  сто  лет,  -  предположила  она.  -  Новые
знакомые не считаются.
   - Думаю, с годами все труднее приобретать друзей. Разве не так?
   - Вы правы.
   Она хотела спросить, почему он все-таки пригласил ее, но внезапно  ее
осенило:
   - Мне кажется или вы что-то намеренно не захотели показать мне?
   Лайам уселся удобнее и раздраженно поморщился:
   - Вам не терпится увидеть мою мастерскую.
   - Понятно, что вы не каждому открываете ее двери, но...
   - Там никто не бывает, кроме натурщиц.
   - Это вполне естественно, - вкрадчиво сказала Лили. - И все же я была
бы благодарна, если бы вы позволили взглянуть одним глазком.
   Лайам усмехнулся:
   - Насколько благодарны?
   - О чем вы?
   - Настолько, чтобы позировать мне?
   - А вы продолжаете стоять на своем?
   - Характер, ничего не попишешь.
   Будь они в пансионе или у речки на лугу, она смогла бы отказаться, но
здесь... Таинственное место, где Дженнер  создавал  свои  шедевры,  было
совсем рядом, только руку протяни.
   -  Понять  не  могу,   почему   вам   захотелось   рисовать   толстую
сорокапятилетнюю отставную актрису, но если только на  этих  условиях  я
увижу вашу мастерскую, значит, так тому и быть. Я буду вам позировать.
   - Прекрасно. Идите за мной.
   Он поднялся, шагнул к  каменным  ступенькам,  ведущим  на  мостик,  и
оглянулся.
   - Вы не толстая. И вам больше сорока пяти.
   - Не правда!
   - Вам подтягивали веки,  но  никакой  пластический  хирург  не  может
стереть усталость в глазах. Вам около пятидесяти.
   - Сорок семь.
   Он взглянул на нее с самого верха и покачал головой:
   - Я теряю терпение.
   - Ваше обычное состояние, - огрызнулась Лили.
   Он нервно передернул плечами:
   - Так вы хотите увидеть мастерскую или нет?
   - Ничего не поделаешь, хочу.
   Лили, нахмурившись, взбежала  по  лестнице,  последовала  за  ним  по
узкому сооружению без перил и с опаской посмотрела вниз:
   - Господи, все равно что по канату идти!
   - Привыкнете, - коротко заверил он, очевидно, полагая, что заманит ее
сюда еще раз.
   - Я согласилась позировать вам сегодня, но ни днем больше.
   - Вы действуете мне на нервы, - процедил Дженнер и,  дойдя  до  конца
мостика, ступил в тень каменной арки и обернулся.
   Внезапное желание охватило Лили. В этот момент  художник  удивительно
напоминал невозмутимого древнего воина, стоящего в традиционной позе - с
широко расставленными ногами и скрещенными на груди руками.
   Лили одарила его надменным взглядом кинодивы.
   - Напомните мне еще раз, почему я вдруг захотела ее увидеть.
   - Потому что я гений. Только попросите, - я  готов  поделиться  своим
талантом.
   - Заткнитесь - и прочь с дороги!..
   Неожиданно Лайам весело рассмеялся, и они пошли в студию,  Мастерская
словно висела в воздухе над  озером  и  деревьями,  паря  в  собственной
крохотной  вселенной.  Из  пяти  стен  три  были  причудливо   изогнуты.
Солнечный свет пробивался сквозь северную стену, сделанную из  огромного
стеклянного  листа.  Потолочные  световые  люки  имели  заслонки,  чтобы
варьировать освещение в зависимости от времени  дня.  Цветные  пятна  на
грубых неоштукатуренных стенах, мебель и пол  из  известняка  превращали
мастерскую в произведение современного искусства. Лили  охватило  то  же
ощущение благоговейного восторга, что и в музее Гетти.
   Незаконченные работы стояли на мольбертах, остальные были  прислонены
к стенам. Несколько больших холстов висело на  железных  кронштейнах.  У
Лили закружилась голова от обрушившихся на нее впечатлений. Пусть она не
получила образования, зато много лет самостоятельно изучала искусство  и
кое в чем разбиралась.
   Она не могла оторваться от монументальной  незаконченной  "Мадонны  с
младенцем", занимавшей едва не всю стену. Из всех современных художников
только он способен  нарисовать  Мадонну,  не  используя  коровье  дерьмо
вместо красок, не  написав  через  весь  лоб  грязное  ругательство,  не
намалевав вместо звезды этикетку кока-колы.
   Только Лайам Дженнер обладал столь абсолютной  уверенностью  в  себе,
чтобы  показать  циничным  ниспровергателям  идеалов,   населяющих   мир
современного  искусства,  значение  и  смысл  истинного  благоговения  к
святыне.
   Сердце Лили наполнилось слезами, которые она не могла  показать  ему.
Слезами сожаления о том, как легко она позволила Крейгу и его честолюбию
полностью подавить ее как личность.  Слезами  тоски  по  сыну,  которого
отдала в чужие руки.
   Глядя на картину, она поняла, как беспечно, как бездумно относилась к
тому, что должно было стать для нее священным.
   Его  рука  осторожно  легла  на   ее   плечи,   нежно,   как   легкие
золотисто-голубые мазки, оттенявшие волосы  Мадонны.  Его  прикосновение
казалось естественным и единственно нужным,  и  Лили  проглотила  слезы,
борясь с желанием прильнуть к его груди.
   - Бедная моя, - прошептал он, - вы осложнили свою жизнь куда сильнее,
чем я - свою.
   Она  не  спросила,  откуда  он  это  знает,  но,  стоя   перед   этой
ошеломляющей недописанной картиной и ощущая тяжесть его руки, она  вдруг
поняла, что эти  холсты  -  отражение  характера  Лайама,  его  яростной
целеустремленности,  ума,  суровости  и  сентиментальности,  которую  он
старался скрыть.
   В противоположность ей Лайам Дженнер был неотделим от своей работы.
   - Садитесь, - пробормотал он, - садитесь сюда.
   Она позволила ему  подвести  себя  к  простому  деревянному  стулу  в
дальнем конце комнаты. Он погладил ее по плечу, отступил и  потянулся  к
одному из холстов, сложенных рядом с рабочим столом.
   Будь  на  его  месте  другой  человек.  Лили  посчитала  бы,  что  ею
бессовестно манипулируют, но Лайаму Дженнеру и в  голову  не  пришло  бы
манипулировать кем бы то ни было. Он не из  тех  людей.  Просто  одержим
своим  творчеством,  потребностью  выразить  себя,  и  она  по  какой-то
непонятной причине попала в орбиту его внимания.
   Но Лили уже было все равно. Она не могла отвести взгляд от Мадонны  с
младенцем и вспоминала о своей жизни, во  многих  отношениях  богатой  и
счастливой, а в чем-то - бесплодной  и  бессмысленной.  Но  вместо  того
чтобы скорбеть о потерях: единственном сыне, карьере,  своей  утраченной
индивидуальности, муже, которого она одновременно любила и ненавидела, -
Лили радовалась всему, что даровала ей судьба.
   Пока она стояла перед Мадонной, с ней что-то  произошло.  Лили  вдруг
представила свое покрывало, на котором пыталась изобразить сад  трав,  и
поняла, что именно ускользало от нее  до  сих  пор.  Сад  превратился  в
олицетворение  женщины,  которой  она  теперь   стала:   более   зрелой,
стремящейся отныне не соблазнять, а  исцелять  и  лелеять,  чья  броская
красота сменилась нежными,  полными  неуловимого  благородства  осенними
красками. Она уже не та, какой была, но еще  не  поняла,  кем  стала.  И
теперь  оказалось,  что  в  покрывале,  на  которое  она  бессознательно
перенесла заворожившие ее оттенки, содержится ответ на главный  для  нее
вопрос.
   Лили вздрогнула. Пальцы затрепетали от  нетерпения.  Скорее!  Где  ее
корзинка с шитьем и коробка с лоскутами? Они нужны ей сейчас! Только так
она сможет найти путь к себе!
   - Мне нужно идти.
   Лайам к тому времени так погрузился в работу, что сначала не понял, о
чем идет речь. Потом его грубоватое лицо исказилось  чем-то  похожим  на
боль.
   - О Господи, вы не можете...
   - Пожалуйста. Я не капризничаю. И не набиваю себе цену. Мне  нужно..,
я сейчас вернусь. Только достану кое-что из машины.
   Лайам отступил от холста, рассеянно пригладил волосы, оставив на  лбу
мазок краски.
   - Я сам принесу.
   - В багажнике корзинка и коробка. Мне... Ладно, пойдем вместе.
   Они помчались по мостику, горя нетерпением поскорее покончить с  этим
и вернуться к тому, что казалось таким существенно важным.
   Лили, сбежав со ступенек, осмотрелась в поисках сумочки с ключами. Но
сумочка как назло куда-то запропастилась.
   - Какого дьявола вы заперли машину? - заревел он. - Откуда  здесь,  в
Богом забытом захолустье, возьмутся воры?!
   - Я живу в Лос-Анджелесе, не помните? - огрызнулась она.
   - Вот!
   Он достал сумочку из-под стола и принялся рыться в ней.
   - Отдайте!
   Лили выхватила у него сумочку, сунула туда руку, но Лайам стиснул  ее
локоть и увлек к двери. Лили не помнила, как ей удалось найти ключи. Она
вырвалась, нажала пульт, открывающий багажник, и едва не  всхлипнула  от
облегчения, увидев корзинку. Коробку с лоскутами она сунула Лайаму.
   Тот едва взглянул на нее.
   Они снова ринулись в дом, взлетели  по  лестнице,  одолели  мостик  и
вновь оказались в мастерской. Оба задыхались - не столько от  физических
усилий, сколько от переполнявших их эмоций. Лили упала  на  стул.  Лайам
бросился к холсту. Они посмотрели друг на друга и  улыбнулись  -  редкий
момент взаимопонимания и безмолвного общения. Он не стал допытываться  о
причинах  ее  настойчивости,  не  выказал  не  малейшего  пренебрежения,
увидев, что ей срочно понадобилась  всего-навсего  корзинка  для  шитья.
Очевидно, и Лайам понял,  какая  созидательная  сила  движет  ею  в  эту
минуту.
   Лили принялась за  работу.  Оба  молчали.  За  окном  стемнело,  и  в
мастерской зажглись светильники, развешанные  с  таким  расчетом,  чтобы
обеспечить равномерное освещение.
   В тишине было слышно пощелкивание ножниц Лили. Иголка летала широкими
взмахами, стягивая лоскуты. Наметка продержится, пока Лили не  доберется
до швейной машинки.
   Шов находил на шов. Оттенки сочетались, переходя от светлого к  более
темному. Узоры подбирались словно сами собой, гармонируя друг с другом.
   Его пальцы скользнули по ее шее.  Она  и  не  заметила,  когда  Лайам
отошел от холста. Пятно краски алело на  его  черной  шелковой  рубашке,
оранжевая капля присохла к  дорогим  слаксам.  Жесткие  седеющие  волосы
растрепались, лоб  украшала  еще  пара  мазков.  Он  взялся  за  верхнюю
пуговицу прозрачной розовато-оранжевой блузки Лили,  и  она  вздрогнула.
Лайам, глядя в ее глаза, расстегнул пуговицу. Другую.
   Третью.
   - Пожалуйста, - прошептал он. Она не попыталась остановить его, когда
он распахнул блузку.
   Даже когда его сильные, измазанные  краской  пальцы  задели  переднюю
застежку лифчика, она не шелохнулась.  Лили  просто  склонила  голову  к
шитью и стала ждать.
   Ее сильно потяжелевшие за последние годы груди вырвались на  свободу.
Лили позволила ему расположить  складки  блузки,  как  он  хотел.  Лайам
потянул рукава вниз, до самых локтей.
   Груди выглядывали из легкой ткани, как пухленькие птенчики.
   Лайам молча вернулся к холсту.
   Лили, как была, с обнаженной грудью, продолжала шить.
   Еще час назад она была уверена,  что  ее  творческая  идея  не  имеет
ничего общего с обольщением, но то поразительное обстоятельство, что она
позволила Лайаму раздеть ее, означало нечто  большее.  Очевидно,  смысл,
заложенный в узоре  покрывала,  сложнее,  чем  она  ожидала.  Лили  была
уверена,  что  ее  сексуальные  порывы  давно  мертвы.  Однако  томление
горящего желанием тела говорило само за себя.
   Она осторожно опустила руку в коробку и нашла мягкий  лоскут  старого
бархата, переливавшегося глубокими чувственными  оттенками  ало-бордовых
тонов. Цвет темно-опалового базилика. Цвет потаенной женской плоти.
   Лили дрожащими пальцами скруглила углы. Ткань  терлась  о  ее  соски,
заставляя их твердеть и напрягаться. Она снова сунула руку в  коробку  и
взяла еще один  кусочек  бархата,  потемнее.  Символ  святая  святых  ее
женственности.
   Позже она добавит несколько крохотных стразиков - капель росы.
   Услышав  сдавленное  проклятие,  Лили  подняла  глаза.  Лайам  гневно
уставился на нее. Лицо покрыто потом,  руки  бессильно  повисли.  У  ног
валяется забытая кисть.
   - Я сотни раз писал с натуры. Это впервые... - Он ошеломленно  потряс
головой. - Я не могу. Не могу...
   Лавина стыда накрыла Лили. Лоскут спланировал вниз.
   Она вскочила, лихорадочно стягивая края блузки.
   - Нет, - выдохнул Дженнер, шагнув к ней. - О нет, не это.
   Пламя, бушующее в его взгляде, ошеломило ее. Он был так  близко,  что
дышать становилось все труднее. Не отводя от  Лили  глаз,  он  распахнул
блузку, взвесил на ладонях ее груди и опустил лицо к мягким  полушариям.
Она судорожно вцепилась в его руки,  когда  жадные  губы  сомкнулись  на
соске.
   Подобный пыл более  пристал  молодым,  а  они  уже  вступили  в  пору
зрелости. Лили ощутила прижатый к бедру  твердый  бугор,  когда  Дженнер
потянулся к поясу ее юбки. Страсть отступила. На смену ей пришел здравый
смысл, и Лили отстранилась. Ах, будь она на двадцать  лет  моложе..,  но
сейчас она не позволит ему увидеть себя такой...
   - Лили, - протестующе пробормотал он.
   - Прости...
   Вместо ответа Лайам сунул руки ей под юбку, стянул трусики  и,  встав
на колени, приник к ее  лону.  Теплое  дыхание  коснулось  бедер.  Теряя
голову от  блаженства,  Лили  раздвинула  ноги,  совсем  чуть-чуть..,  и
позволила его дыханию коснуться самого заветного местечка. Лайам потянул
ее вниз, на жесткий каменный пол, сжал ладонями лицо и поцеловал.
   Глубоким, умелым поцелуем мужчины, знавшего многих женщин.
   Она опрокинулась на спину и потянула его за собой.  Юбка  сбилась  на
талии. Он погладил ее ноги, развел шире и окунулся лицом в ее свежесть.
   Лили согнула ноги в коленях, упиваясь  его  жадными,  сладострастными
ласками, сама не понимая, как вышло, что после стольких лет она бьется в
нескончаемых судорогах разрядки, столь сильной, что сознание мутится.
   К тому времени когда она пришла в себя, он был обнажен.
   Мощное тело накрыло Лили. Она призывно подалась  навстречу,  и  он  с
силой вошел в нее. Пальцы Лили запутались в его  волосах.  Обвив  ногами
его талию,  она  наслаждалась  долгим  поцелуем.  Шовчик  между  камнями
врезался в ее спину, и она невольно  поморщилась  при  следующем  резком
выпаде.
   Лайам заметил это, приостановился и стал двигаться чуть медленнее,  а
потом перевернул ее на себя.
   - Так лучше? - шепнул он, сжимая колышущиеся перед его глазами груди.
   Кивнув,  Лили  нашла  нужный  ритм.  Краски  на  картинах,  казалось,
сгущались вокруг них, становились  ярче,  сплетались  цветными  лентами,
вихрились  радужными  смерчами.   Наконец,   когда   ощущения   достигли
невыносимой остроты, вселенная взорвалась слепяще-белыми осколками.
   Лили медленно вплывала в реальность. Она все еще лежала на Лайаме. Ее
заколдовали. Этот человек излучал такую же магию, как и его картины.
   - Я слишком стар, чтобы заниматься любовью на полу, - простонал он.
   - Простите. Я, должно быть, придавила вас.
   - Только не начинай все сначала!
   Дженнер повернулся на бок, поежился и медленно встал.  В  отличие  от
нее он, похоже, не спешил одеться. Лили поспешно опустила  смятую  юбку,
краем глаза заметив  валявшиеся  на  полу  трусики.  Времени  застегнуть
лифчик не оставалось, поэтому она стянула края блузки, но Лайам  положил
поверх ее рук свои и заставил остановиться.
   - Послушай меня, Лили  Шерман.  За  эти  годы  я  работал  с  сотнями
натурщиц, но никогда не прерывал сеанса, чтобы заняться любовью.
   Она хотела сказать, что не  верит  ему,  но  перед  ней  стоял  Лайам
Дженнер, человек, не терпевший возражений.
   - Это.., это было безумием.
   - Твое тело великолепно! - свирепо прошипел он. - Роскошное,  спелое,
каким и должно быть женское тело. Неужели не видишь, как падает свет  на
кожу? Или на груди? Они невероятны, Лили. Большие. Сладкие.  Изобильные.
Я никогда не устану их рисовать. А соски...
   Лили задрожала, чувствуя, как подкашиваются ноги.
   Господи, что он говорит? Что  говорит?!  И  что  делает  с  ней  этот
невероятный, возмутительный, странный человек?
   - Твое тело. Лили.., разве не видишь? Такое тело когда-то дало  жизнь
человечеству.
   Его слова противоречили всему, что ценил и почитал мир, в котором она
жила. Диеты. Ограничения. Культура юности и  худобы.  Голода.  Уродства.
Страха.
   На какое-то мгновение Лили прозрела, чтобы увидеть истину.  Истину  о
мире, настолько запуганном мистическими силами женщины, что единственным
выходом  казались  усилия  уничтожить  самый   источник   этих   сил   -
естественные формы  ее  тела.  Видение,  чуждое  затверженным,  затертым
постулатам, тут же померкло.
   - Мне нужно идти, - прошептала  она,  прижимая  руку  к  колотящемуся
сердцу.  Наклонившись,  она  поспешно  подобрала  трусики  и  бросила  в
корзинку вместе с лоскутами. - Это.., это было слишком легкомысленно.
   - А что, есть опасность забеременеть? - улыбнулся Лайам.
   - Нет. Но разве только в этом дело?
   - Ни вас, ни меня нельзя отнести к людям неразборчивым. Мы  прекрасно
понимаем все значение секса.
   - А как вы назовете это? - прошипела она, тыча пальцем в пол.
   - Страстью, - коротко бросил он, кивком показывая на высыпавшиеся  из
корзинки лоскуты. - Вы дадите мне посмотреть, над чем работаете?