ормотал -  Флер  не
расслышала, но ей показалось, что Алексей по-французски сказал:  "Чистая
кровь". Силы покинули  Флер,  она  решила  прекратить  борьбу,  пока  не
почувствует себя лучше. Внезапно Алексей начал гладить пальцами ее губы.
Прикосновения были невероятно нежными. Указательный  палец  прошелся  по
линии губ, потом неожиданно проскользнул в рот и ласково  пробежался  по
зубам.
   - Ребенок. Бедное дитя. - Он что-то ворковал, будто пел  колыбельную.
- Ты оказалась втянутой в то, чего не понимаешь.
   Флер не могла бы пошевелиться, даже если  бы  хотела  отшатнуться  от
этого пальца между ее губами. Она  должна  была  дать  ему  понять,  как
сильно ненавидит его, но не могла найти  слов.  Его  прикосновение  было
таким нежным. Может, вот так отцы ласкают  дочерей?  Те,  которые  любят
своих девочек?
   - Ты поразительно красива. Даже снимок в газете не подготовил меня  к
подобному... - Он нежно потянул светлый локон, прилипший к мокрым щекам.
Совсем не больно. - Я всегда любил красивые вещи, - проговорил он  тихо.
- Красивую одежду. Красивых  женщин.  И  машины,  особенно  машины.  Чем
старше я становлюсь, тем они для меня важнее.
   Она чувствовала, как его рука соскользнула к ее подбородку.
   О чем он говорит? Почему она не может пошевелиться? Флер  чувствовала
запах его одеколона, немного острый. Алексей снова заговорил:
   - А женщины... Сначала я любил их всех.  А  последние  десять  лет  я
одержим только "бугатти". Ты знаешь "бугатти"?
   О чем он спрашивает? Флер не могла сосредоточиться, пока  его  пальцы
гладили ее лицо. Словно околдовывая, напуская на нее  чары,  от  которых
она не могла освободиться. Он ждал. Глаза его просвечивали ее  насквозь.
Она покачала головой... Потом кивнула...
   Она не знала, на что дала ответ "нет" и на что "да".
   - "Бугатти" - это гениальный автомобиль, - сказал он тихо. -  Другого
такого нет. Величайший в мире. -  Кончики  пальцев  коснулись  серег  из
оникса у нее в ушах и тихо потянули вниз. Глаза ее закрылись.  -  Этторе
Бугатти называл свои  машины  чистокровными.  Как  тщательно  выведенных
лошадей.
   У  меня  прекраснейшая  коллекция   чистокровных   "бугатти",   самая
прекрасная в мире. Но у меня нет главного драгоценного камня  в  короне.
"Бугатти-роял". - Голос был ласковый, любящий, он гипнотизировал  ее.  -
Этторе Бугатти построил его в тридцатые годы, всего  шесть  экземпляров.
Во время войны "бугатти-роял" оставался в Париже. Я был  одним  из  трех
человек, спрятавших его от немцев среди сточных  труб  за  городом.  Тот
автомобиль - настоящая легенда. Я решил, он будет моим,  потому  что  он
самый лучший.
   Чистокровный. Ты понимаешь меня, детка? Если  ты  не  владеешь  самым
лучшим, это признак слабости.
   Она кивнула, хотя ничего  не  понимала.  Не  важно.  Старые  фантазии
вернулись, захватили ее в свой плен  и  держали,  заставляя  чувствовать
что-то мягкое и теплое внутри... Когда Алексей  увидел  ее,  он  захотел
ее...
   После всех этих лет он захотел, чтобы его дитя вернулось...
   - Ты напоминаешь мне тот автомобиль, - пробормотал он. - Только  ведь
ты не чистокровная, так ведь?
   Она подумала, что у нее на губах снова его палец. Потом поняла -  это
его губы. Ее отец наклонился и целовал ее. Ее отец...
   - Алексей! - раздался визгливый,  полный  ужаса  крик,  такой,  какой
может  вырваться  только  у   смертельно   раненного   животного.   Флер
подпрыгнула на стуле. В дверях стояла Белинда с дрожащим от гнева лицом.
- Ты, ублюдок, - шипела она. - Убери от нее руки! Я убью тебя,  если  ты
снова коснешься ее.
   Отойди от него,  Флер,  он  чудовище.  Ты  не  должна  позволять  ему
прикасаться к тебе.
   Впервые за всю жизнь Флер возразила матери.
   - Он мой отец! - закричала она. - Ты не имеешь права!
   У  Белинды  был  такой  вид,  будто   ей   влепили   пощечину.   Флер
почувствовала боль внутри. Что она такое говорит? Что с ней  происходит?
Он действительно чудовище. Она отпрянула от него и подбежала к матери.
   - Прости, я не хотела.
   - Как ты можешь? - прошептала Белинда. - Неужели только одна  встреча
с ним способна заставить тебя забыть все?
   Флер с несчастным видом покачала головой.  Но  правда  заключалась  в
том, что на миг она действительно забыла все.
   - Пошли со мной наверх, сейчас же, - каменным голосом велела Белинда.
   Флер заколебалась, но не потому, что не  собиралась  подчиниться;  ей
хотелось понять, что произошло.
   - Иди со своей матерью, дорогая. - Голос Алексея был словно  шелк.  -
Мы поговорим завтра, после похорон. О твоем будущем, о планах.
   Ногти Белинды впились в  руку  Флер,  и  девушка  почувствовала  себя
виноватой за трепетные сладкие ощущения от минут, проведенных наедине  с
отцом.

***

   В  тот  же  самый  вечер  молчаливая  горничная  впустила  Алексея  в
маленький кирпичный домик на окраине Фобурж-Сен-Жермен.
   Он молча прошел мимо нее в гостиную, налил  себе  достаточную  порцию
бренди из графина на серебряном подносе, рядом  с  которым  лежала  одна
безупречной формы груша и маленький кусочек рокфора. Усевшись в  кресло,
Алексей устало потер  глаза.  День  оказался  гораздо  труднее,  чем  он
ожидал.
   Он поболтал бренди на дне рюмки и потом только наконец позволил  себе
подумать о Флер. Ему следовало лучше  подготовиться  к  встрече  с  ней.
Газетная фотография достаточно отчетливо намекала на ее красоту. Но  как
он мог приготовиться ко всему остальному, что увидел? Она была  сгустком
противоречий.  Ребенок  на  пороге  женственности.  Владеющая  собой   и
непредсказуемая. Совершенно не имеющая понятия  о  своей  чувственности.
Несправедливость была почти  невыносима  для  него.  Выражение  триумфа,
которое он увидел на лице Белинды, тоже  было  невозможно  вынести.  Как
могла она произвести на свет такого ребенка для Флинна, в то  время  как
сын, которого она дала ему...
   Но мысли о Мишеле выводили его на дорогу,  на  которую  он  не  хотел
вставать. Допив бренди, Алексей нахмурился и встал. Он будет вести  себя
с Флер так  же,  как  когда-то  с  ее  матерью.  Предстоит  основательно
потрудиться, но теперь он уже не тот, что раньше, не такой нетерпеливый,
Дверь спальни наверху была закрыта неплотно,  и  свет  падал  на  ковер.
Алексей нажал ручку и вошел.
   Она лежала, свернувшись на кровати, и читала  журнал.  Простая  белая
хлопчатобумажная нижняя рубашка раскрылась, и виднелась маленькая грудь,
не полностью заполнявшая чашечки. На секунду он забыл ее имя.
   - Алексей, а  я  уже  почти  распрощалась  с  тобой.  Ой,  но  я  так
счастлива, что ты снова пришел навестить меня.
   В этом приветствии он уловил нотки отчаяния и понял; она заподозрила,
что он устал от нее. Отложив журнал, она вскочила с кровати и  подбежала
к нему, неслышно ступая по ковру розовыми домашними  туфельками.  У  нее
были светлые  волосы,  ровно  подстриженные  чуть  ниже  мочек  ушей,  и
длинная, как у ребенка, челка.
   Семнадцатилетнее лицо  почти  не  тронуто  косметикой,  и  когда  она
подняла руки, чтобы обнять его, от нее пахло скорее мылом,  чем  духами.
Все в ней было тщательно продумано, чтобы доставить ему удовольствие. Но
он уклонился от ее объятий.
   - Я устал, Анна-Мари.
   Он видел, как неприятна ей его резкость; она слегка отстранилась,  но
все с той же прочно приклеенной к лицу улыбкой.
   - Бедный Алексей. Давай я помогу тебе раздеться и разотру спину.
   - Нет.
   Улыбка исчезла, ему казалось, он видел, как заработал  ее  ум,  когда
она  направилась  обратно  к  кровати,  пытаясь  отыскать  способ  снова
завоевать его расположение. Она подошла к постели, села точно посередине
и закинула ногу на ногу. Рубашка чуть-чуть раскрылась на бледных бедрах,
и  Алексей  увидел  уголок  хлопчатобумажных   девичьих   трусиков.   Он
презрительно посмотрел на нее.
   Под невинным одеянием для него не  осталось  никаких  тайн.  Плоский,
почти  впалый  живот,  и  коротенький  пушок  цвета   имбиря,   когда-то
восхитивший его.
   Он налил еще порцию бренди,  что  редко  позволял  себе,  и  медленно
опустился в пухлое кресло. Она начала нервно теребить шов на рубашке, но
когда подняла глаза на Алексея, выражение лица ее было хитроватым.
   - Я сегодня была очень нехорошей, Алексей. Я съела шоколадку,  а  это
так плохо для кожи. Ужасно, да? У меня  совсем  нет  силы  воли.  -  Она
плюхнулась на живот, растянулась на кровати и, согнув  ноги  в  коленях,
принялась болтать  ими;  розовые  туфельки  замелькали  в  воздухе.  Она
тихонько хихикала, а когда от резкого взмаха одна из  них  свалилась  на
плоские ягодицы, игриво пролепетала:
   - Когда маленькая девочка себя плохо ведет, ее надо отшлепать.
   Алексей снова посмотрел на нее, уже с отвращением.  До  чего  же  она
глупа! Она не в первый раз намекала на нечто подобное, и это его бесило:
неужели она думает, что подобное извращение может удержать его  интерес,
как будто его потребности имели что-то общее с неестественными желаниями
больных мужчин, избивающих женщин ради  собственного  удовольствия?  Сам
виноват, пытался отыскать невинность в шлюхе.
   Снова он подумал о Флер. Стоило закрыть глаза, как он видел ее  лицо,
невероятно красивое и невероятно невинное. А потом по совершенно неясной
причине вместо него явилось лицо Белинды. Не такой, как сейчас, резкой и
острой, словно кусок стекла, а прежней, какой она была в  первые  месяцы
их брака, когда весь мир принадлежал им одним и  жизнь  казалась  полной
обещаний.

***

   В нескольких милях от этого домика Белинда стояла  в  своей  спальне,
глядя сквозь деревья на фонари, блестевшие на улице рю де ля Бьенфезанс.
Раздался мягкий щелчок стерео, полился голос Барбары Стрейзанд Она  пела
"Какими мы были". Песня начиналась долгими  чистыми  нотами,  и  Белинда
заплакала.
   Казалось,  все,  что  у  нее  было  в  жизни,   осталось   только   в
воспоминаниях. Ей всего тридцать шесть лет, но она  живет  прошлым,  как
старуха. Те, пропитанные солнцем и запахом хлорки дни в  "Саду  Аллаха",
когда она была любимой женщиной Эррола Флинна, невероятным образом стали
реальнее нынешних.
   Флинн.  Он  умер  почти  четырнадцать  лет  назад.  Как  такое  могло
случиться? Он умер, ничего не зная о Флер. Слезы, черные от туши,  текли
по щекам, падали на воротник халата цвета голубого льда.  Не  могла  она
забыть и свои первые дни в Париже, медовый  месяц  с  Алексеем.  Ночи  в
огромной спальне... Он так нежно любил  ее.  Порой,  лежа  в  кровати  и
закрыв глаза, Белинда пыталась вспомнить, каково это было, когда Алексей
Савагар любил ее.
   Теперь он замыслил украсть у нее Флер. Ее ребенка.
   Ее красивого ребенка, спавшего в соседней комнате, накрутив волосы на
палец. Почему он не полюбил ее так, чтобы простить за Флер?  Но  сегодня
она сумела постоять за  нее.  Сегодня  она  защитила  ребенка  от  злобы
Алексея. Одним телефонным звонком она изменила все.
   Наступив на полу  длинного  халата  и  слегка  споткнувшись,  Белинда
направилась к стерео и резко выключила его. И услышала свой плач, тихий,
как мяуканье кошки. Краем рукава  вытерла  слезы.  Как  она  испугалась.
Боже, а где ее выпивка? Последняя  выпивка.  После  сегодняшнего  вечера
никаких выпивок не будет.
   Рюмка стояла на полу рядом с кучей пластинок, которые она вытащила из
шкафа. Белинда села среди них и взяла альбом, лежавший сверху. Музыка из
"Дьявольской резни". Вторая  картина  с  героем  по  имени  Калибр.  Она
посмотрела на обложку. Джейк Коранда. Актер. Драматург. Критики уверяют,
что он лучший из драматургов нового поколения. Джейк  показал  им  всем,
что он не просто еще одна смазливая мордашка на экране.  Она  любила  бы
его фильмы, даже если бы все критики на свете их поносили.  Кое-кто  уже
кричал, что Джейк торгует своим талантом, появляясь в  этом  образе.  Но
она так не считала. Калибр, которого он играл, имел при  себе  все,  что
полагалось  иметь  настоящему  мужчине:  силу,  жестокость,  способность
справиться с любой женщиной, попавшейся  на  его  пути.  Белинда  обвела
ногтем линию его подбородка. Он не так красив, как Джимми, но в нем есть
что-то...
   На  обложке  альбома  был  помещен  его  портрет  из   первой   сцены
"Дьявольской резни". На ней Джейк в роли Калибра. Глаза смотрят прямо  в
камеру Лицо  утомленное,  в  грязи.  Мягкие  пухлые  губы  растянуты  до
противности,  на  боку  висят  "кольты",   рукоятки   которых   отделаны
перламутром.
   Она откинулась назад, закрыла глаза, пытаясь  сдержать  фантазии,  от
которых ей становилось легче; спальня и звуки улицы исчезали, вместо них
она слышала только дыхание, тяжелое, влажное, горячее, возле самого уха.
Коми, пути, Белинда. Время сводить счеты.
   Она закрыла глаза и почувствовала руки у себя на груди. Они  мяли  ее
груди, наслаждаясь  их  полнотой.  Нет!  -  взмолилась  она,  -  это  не
правильно. Я не могу. Я...
   Лицо мужчины по имени Калибр стало тяжелым, руки грубыми, он с  силой
встряхнул ее. У тебя нет выбора, маленькая леди. Мы здесь одни. И  ничто
не остановит меня, я получу то, что хочу.
   ...Пожалуйста... Пожалуйста...
   Она боролась, но он  был  слишком  сильный.  Он  взял  ее  на  земле,
привязав за запястья к столбу бархатными веревками. Он разорвал  на  ней
одежду, гладил ее, любил ее. Его  руки  летали  по  ее  телу,  проникали
внутрь, а веревки словно растворились.
   Да, Джейк. О да. Да, мой дорогой Джимми...
   Пластинка выскользнула из пальцев и упала на пол, вырвав  Белинду  из
мира фантазий. Она опустилась на край кровати и потянулась к мятой пачке
сигарет.  Та  оказалась  пустой.  Белинда  кинула  ее  на  пол,  пытаясь
придумать, где добыть другую пачку. Она собиралась  послать  кого-нибудь
за сигаретами после ужина, но не могла вспомнить, послала или  нет.  Все
ускользало от нее.
   Она снова посмотрела вниз, на фотографию Джейка Коранды.
   Она хотела его любви. Насильной. Уже прошла мода на эротические мысли
об  изнасиловании,  но  не  для  нее.  Она  хотела,  конечно,  чтобы  ее
изнасиловал мужчина, которого она сама бы выбрала. Она вспомнила Роберта
Рэдфорда и Фэй Даноуэй в  фильме  "Три  дня  Кондора".  В  самом  начале
картины Рэдфорд швыряет Фэй на кровать, заставляя ее молчать, и, пока он
ее держит, Фэй смотрит на него снизу вверх и шепчет:
   - Пожалуйста, не насилуй меня.
   Белинда была единственная в зале кинотеатра, кто  рассмеялся  в  этом
месте. Роберт Рэдфорд. Да ради Бога.
   Она услышала неожиданный шум. Шаги Алексея по лестнице.
   Но Белинда не сразу подошла к двери. Сначала  налила  половину  рюмки
скотча из графина, а потом опустила руку в холодную воду на дне ведерка,
где еще плавало несколько кубиков льда. Затем она наконец открыла  дверь
спальни и увидела его спину, удалявшуюся по коридору.
   - Алексей.
   Он повернул к ней искаженное лицо.
   - У меня кончились сигареты. У тебя есть? Мне нужна одна сигарета.
   Когда она подходила к нему, ее халат спустился с плеча, слегка оголив
его.
   - Ты напилась.
   - Я выпила немножко. - Кубик льда глухо стучал по  стеклу  бокала.  -
Настолько, чтобы осмелиться с тобой заговорить.
   - Иди спать, Белинда.  Я  слишком  устал,  чтобы  удовлетворить  тебя
сегодня.
   - Я хочу только сигарету.
   Внимательно глядя на нее, он вынул серебряный портсигар и открыл. Она
медленно выбирала сигарету, как будто они чем-то отличались,  а  выбрав,
прошла мимо него в его спальню.
   Алексей прошел за ней.
   - Не помню, чтобы я тебя приглашал. - Слова падали тяжело.
   - Извини, -  проговорила  она  с  сарказмом.  -  Я  забыла,  что  эта
территория стала мужской половиной.  Или,  точнее,  не  женской.  -  Она
вынула из кармана халата зажигалку и посмотрела на постель. - Нет, ни то
ни другое не точно, так ведь? Как  же  назвать  твою  спальню,  Алексей?
Детской?
   - Уходи, Белинда, - сказал он  бесстрастным  голосом.  -  Ты  сегодня
старая и отвратительная. Как отчаявшаяся женщина, которая знает, что  ей
больше нечем завлечь мужчину.
   Белинда закрыла глаза.  Она  не  должна  размениваться  на  ерунду  и
позволять себе обижаться на его слова.  Она  должна  сосредоточиться  на
ужасном, грязном рте Алексея, которым он целовал ее дочь. Он снял пиджак
и бросил его на спинку кресла.
   - Не утомляй меня  очередной  сценой,  Белинда.  Я  уже  все  слышал.
Оскорбленная  мать,  оскорбленная  жена.   Что   сегодня?   Оскорбленная
потаскуха? Но это с тобой было давно, так ведь?
   Она не должна слушать его. Не должна думать о его жестоких словах. Он
носит подтяжки под пиджаком. Вот о чем  она  должна  думать.  Интересно,
давно он носит подтяжки?
   - Я не дам тебе поиметь мою дочь, - сказала Белинда.
   - Твою дочь? Разве не нашу дочь?
   - Я убью тебя, если ты тронешь ее, Алексей.
   - Боже мой, дорогая. Я понимаю, ты выпила и  потеряла  разум.  -  Его
запонки упали на бюро. - Много лет ты просила  меня  сделать  ее  членом
нашей семьи. Разве нет?
   Белинда подумала о череде его любовниц-подростков.  И  почувствовала,
что сейчас выдержка оставит ее и она не совладает с собой.
   Тонкие губы Алексея сложились в жестокую улыбку, она поняла,  что  он
снова прочитал ее мысли.
   - Что за грязь у тебя на уме?  Отвратительная  грязь.  Неужели  Флинн
вложил в тебя подобные мысли? Или это результат твоего воспитания?
   Она сдерживалась с трудом,  старалась  говорить  спокойно,  напоминая
себе, что о ее телефонном разговоре он ничего не знает.
   - Не будь таким самоуверенным, Алексей. У тебя больше нет  надо  мной
власти. - И над Флер тоже. Она выросла. Теперь все будет иначе.
   Его пальцы замерли на пуговицах рубашки.
   - Что ты имеешь в виду?
   Белинда собралась с духом.
   - Я имею в виду, что у меня есть планы на  ее  счет.  Прежде  чем  ты
попытаешься вмешаться в них, ты должен узнать: меня больше  не  волнует,
даже если целый мир сделает открытие, что Алексей  Савагар  растил  дочь
другого мужчины. - Она говорила  не  правду.  Ну  и  пусть.  Как  бы  ни
хотелось ей все это прокричать  миру,  она  понимала:  Флер  никогда  не
поймет, почему ее мать осталась с Алексеем, если знала,  что  не  он  ее
отец. А она, Белинда, не  вынесет,  если  любовь  дочери  превратится  в
ненависть.
   Алексей рассмеялся.
   - Это что же, шантаж, дорогая? Я бы мог забеспокоиться,  если  бы  не
знал, как ты любишь роскошь. Я и  раньше  говорил:  если  кто-то  узнает
правду о Флер, я отрежу тебя от моих денег. А ты не  выживешь  без  них,
Белинда. Ты не сможешь заработать себе даже на чулки,  не  говоря  уж  о
скотче.
   Белинда медленно подошла к нему.
   - Увидим, Алексей.  После  всех  этих  долгих  лет  ты  с  удивлением
узнаешь, что не так уж хорошо меня изучил, как думаешь.
   - О, я знаю тебя, дорогая. - Его пальцы пробежались по ее руке сверху
вниз. - Я знаю тебя даже лучше, чем ты сама себя знаешь.
   Подняв  голову,  она  пристально  посмотрела  ему  в  лицо,   пытаясь
обнаружить хоть каплю мягкости. Но все, что она увидела, - это его  рот,
который он прижимал к губам ее дочери. Гнев затопил ее всю, гнев,  страх
и.., другие чувства. Одно она не хотела назвать даже мысленно. Ревность.
Постыдная, жгучая ревность.

Глава 9

   На следующий день после похорон Соланж Белинда разбудила Флер до зари
и шепотом сообщила, что они уезжают в Фонтенбло к  Банни  Дюверж.  Когда
они ехали по тихим окраинам Парижа, она торопливо  рассказывала  Флер  о
своих разговорах с Банни после встречи на Миконосе  и  о  том,  чем  они
завершились.
   - Я не могу поверить, - в пятый раз повторила Флер. - Я действительно
не могу. Это просто сумасшествие. - Она  сбросила  босоножки  и  задрала
ноги на приборную панель, желая унять дрожь в коленях.  -  Расскажи  все
снова. Только не торопись.
   Белинда полезла в сумочку за сигаретой, то и дело нервно поглядывая в
боковое зеркало.
   - Банни позвонила мне в тот же день,  как  я  вернулась  а  Париж,  -
сказала мать. - Единственное, о чем она могла говорить, -  это  о