й дороги, кроме как мимо дома Гребешковой бабушки, ей нет.
Возможно,  она  не  заметила,  что   в   деревне   появилась   "девятка"   с
куропаточниками, а возможно, не сообразила, что это они. К тому же и на  нее
могла найти расслабуха, после того как выкрутилась от  девяти  передравшихся
между собой мужиков. Впрочем, строго говоря, она ведь, сама того  не  желая,
спасла им жизнь. Очень уж не верилось в то, что Штырь с друганами оставил бы
куропаточников в живых, если бы фортуна  не  повернулась  другим  боком.  По
большому счету, они должны были ее водкой поить до скончания века.
   Они ничего плохого ей не сделали. Наоборот, помогли отделаться  от  Штыря
энд компани. Тоже, между прочим, услуга нехилая. Попадись Элька  Лавровке  -
ей бы точно не жить. Если речь шла о  ключах  Ростика,  то  поканали  бы  ее
однозначно. Кроме того, эти оглоеды, пожалуй,  сделали  бы  с  ней  то,  что
"Содом не делал со своей Гоморрой", говоря  словами  Попандопуло  из  фильма
"Свадьба в Малиновке". Так что с нее за это избавление явно причиталась хотя
бы бутылка. Она  же  вместо  этого,  конечно,  крепко  саданула  Агафона  по
мужскому достоинству, напакостила Гребешку, пропоров шины, - в общем, повела
себя явно недружественно.
   Хотя, конечно, как посмотреть. Агафона видели ее  подруги.  (Кстати,  где
они сейчас?) Налима тоже, а тем, как известно,  они  представились  ментами.
Госпожа Пряхина тоже могла разглядеть Агафона и Налима через лобовое  стекло
машины, когда девицы выгуливали своего увечного солдатика. И Лида с  Ларисой
запросто могли ей  сказать:  "А  вон  там,  в  машине,  менты,  которые  нас
расспрашивали насчет Воинова". А у  Эльки,  если  она  действительно  резала
Ростика, наверняка нет желания встречаться с  органами.  Опять  же  раз  она
знала цену ключикам, то могла знать и то, что ей  будет  от  тех,  кому  она
собирается эти ключики доставить, если она с ними угодит в  милицию.  Агафон
был твердо убежден, что Элька нашла на эти ключики приличных покупателей,  а
не таскала их ради сорочьей страсти к блестящим металлическим предметам.  За
непоставку товара в срок вообще-то наказывают. Нашли бы даже в СИЗО.
   Кроме того, ей ведь вряд ли было приятно попасть из одних бандитских  лап
в другие. Тем более что ключики она обещала кому-то третьему.  Элька  вполне
могла пострелять и их, выполнить то самое, что подсказывала логика: "Боливар
не выдержит двоих".
   Гребешок тоже волновался. И про шины вспоминал, конечно, и про то, как их
лавровцы разложили на просеке мордами в мох, и  про  то,  как  сам  насмерть
забил Чику, и как Штырь швырнул его через себя, а потом чуть  не  расстрелял
его и Лузу, беспомощных и безоружных. Да уж, бедная бабуля!  Небось  думает,
что они с Лузой в обычной пьяной драке пострадали.
   В общем, Агафон и Гребешок не сговариваясь натянули тренировочные костюмы
и пошли на воздух,  покурить.  Присели  на  ступеньках  крыльца-терраски,  в
качестве пепельницы взяли консервную банку. Закурили. Днем  им  было  не  до
того, чтоб радоваться свежему воздуху, а сейчас светлой  ночью  этот  воздух
так и пропитывал все легкие кислородом. Даже казалось, будто этого кислорода
избыток.  А  потому  курево  как-то  помогало  адаптироваться  к  недостатку
бензиновой гари и асфальтовой пыли.
   В открытую дверь крыльца-терраски виднелась часть улицы, тускло озаренная
оранжево-золотистым отсветом спрятавшегося за  лес  солнца.  Деревья  стояли
темные, загадочные, неподвижные. Ни одного дуновения ветерка не ощущалось, и
ни один листочек на ветвях не трепетал, будто колдун заворожил. Ни шагов, ни
голосов не слышалось. Только из дома  через  окна  долетал  храп  спящих  да
откуда-то издалека доносились  слабые  и  неясные  звуки  музыки.  Безмолвие
нарушил Гребешок:
   - Слышишь? Это в Воронцове, на танцах.
   - Ну и тишина тут! - заметил Агафон. - Неужели за семь километров слышно?
   - А как ты думал? Конечно. Тут шуметь нечему.
   - Вообще-то хорошо. Но только вот одно смущает - что сейчас Элька делает?
   - Спит небось. Они там, по-моему, поддавали куда крепче, нашего.
   - Ты так и не спросил, кто там сейчас живет?
   - Забыл. Да и вообще  бабку  не  хотелось  тревожить  всякими  вопросами.
Слишком уж серьезное дело.
   - Может, ты и прав. Только ведь что-то надо делать. Или по-хорошему с ней
договариваться, или по-плохому.
   - Ты что, предлагаешь сейчас к ней залезть? Шум на всю  деревню  поднять?
Стреканет  пару  очередей  -  мало  не  покажется,  автомат-то  она  у  тебя
забрала...
   Агафон досадливо поморщился:
   - Ну и что ты предлагаешь? Ждать, пока она возьмет ключики и на  автобусе
слиняет? Она, между прочим, уже могла проскочить, кстати. Лесом,  не  выходя
на улицу. Оставить "Волгу" здесь и смыться пешком.
   - А с чего ты взял, будто она заметила, что мы здесь?
   - В этой деревне сейчас только две машины. Ее и наша. А мы, между прочим,
два раза тарахтели, когда приезжали  и  когда  во  "двор"  машину  загоняли.
Наверняка обратила внимание.
   - Может, и обратила. Только таких "девяток", как моя, тыщи. Ну, допустим,
увидела она ее из окна. И что? Номер с такого расстояния не прочтешь.
   - А морды наши, само собой, не в счет? Или одежда хотя бы?
   - Между прочим, машину она еще могла увидеть, а нас  -  навряд  ли.  Куст
сирени заслонял. Вот этот, рядом с калиткой.
   - Соседи могли подсказать...
   Агафон собрался привести  еще  какой-то  аргумент,  но  тут  от  дома,  у
которого стояла Элькина "Волга", послышался скрип двери, ступенек,  а  потом
шаги. Шли две женщины, шушукались невнятно, потом вдруг звонко заржали.
   - Ну, Ксюха, ты и сказала! -  отхохотавшись,  заметила  одна  из  дам,  и
Агафон с Гребешком тут же узнали Элькин голос.  "Поддатая",  -  Агафон,  как
старый "сексопохметолог", в диагнозах ошибался редко.
   - Запросто! - очень самодовольно сказала вторая. Ее голос  куропаточникам
был явно незнаком, но в нем ощущался заметный хмель.
   Они опять перешли на шушуканье и,  протопав  по  деревянному  настилу  во
дворе избы, вышли на улицу, тихо скрипнув калиткой.
   - Сюда идут, - шепотом произнес Гребешок, - свалим с  крыльца  на  всякий
случай?
   - Зачем? В темноте они нас не рассмотрят. И потом, ты  что  думаешь,  они
сюда с автоматом придут?
   - Ксюха, ты петь умеешь? - спросила Элька.
   - Иногда, от сильного кайфа. А что?
   - Ну, какую-нибудь русскую народную, блатную-хороводную...
   - З-запросто! - плохо различимая во тьме Элькина спутница  откашлялась  с
нарочито старческими интонациями: "Кхе-кхе!" и завела довольно сильным, хотя
и пьяноватым голосом:
   Ромашки спрятались, поникли лютики,
   Когда застыла я от горьких слов...
   Элька тут же подтянула,  и  уже  в  два  голоса  над  заснувшей  деревней
понеслось:
   Зачем вы, девочки-и, красивых любите?
   Непостоянная у них любовь!
   Они постепенно приближались к дому бабы Дуси. Если первый куплет бабоньки
спели в лирическом ключе и стараясь прежде всего, чтоб исполнить красиво, то
второй проорали именно в расчете на громкость.  Может,  найдется  в  деревне
хоть какой-нибудь гражданин,  который  заинтересуется,  отчего  девушки  так
надрываются?
   Впрочем, из застольного разговора  с  бабкой  Агафону  с  Гребешком  было
известно, что самому молодому из мужиков, коренных жителей Конца, сравнялось
семьдесят.
   В общем, надрывались девки  зря.  Наконец  Эля  и  Ксюша,  поравнялись  с
крыльцом, где покуривали куропаточники. Как раз в это время они допели песню
про ромашки и лютики, после чего без перекура взялись  за  следующую.  Тоже,
естественно, из бабского застольного репертуара:
   Огней так много золотых
   На улицах Саратова...
   Зоркий глаз Эльки углядел, однако, красноватое  мерцание  сигарет  сквозь
щель полузакрытой двери. Она оборвала пение и сказала:
   - Ага, а вот тут-то мы и закурить стрельнем!
   - Запросто! - подтвердила Ксюха.
   - Ну и что делать будем? - обеспокоенно пробормотал Гребешок. Девицы  уже
открывали щеколду калитки.
   - Общаться, - лаконично произнес Агафон. - На ловца и зверь бежит.
   Легкий топоток двух пар туфель  быстро  добежал  от  калитки  до  крыльца
терраски. Дверь дернули за ручку с внешней стороны, она открылась.
   - Здрасте, мальчики! - сказала Элька. - Сигаретки не будет?
   - Будет сигаретка, - Агафон произнес это весьма спокойно и вытащил пачку.
   Элька даже при свете сигареты лицо рассмотреть  не  могла,  но  голос  ей
показался знакомым. Правда, алкоголь изрядно нарушил  у  нее  способность  к
логическому мышлению, а также и память ослабил, и она сообразить сразу,  что
нарвалась на кого-то из тех, кого пыталась жестоко кинуть, не сумела.
   - Спасибо, вы очень любезны, -  покривлялась  береговская  этуаль.  Ксюша
тоже полезла в пачку, и тут куропаточники с удивлением увидели, что  рука  у
нее с внешней стороны намного темнее Элькиной. А когда девушки прикурили  от
услужливо  выставленной  Гребешком  зажигалки,  пламя  на  несколько  секунд
осветило их лица, и все стало ясно.
   Большие глазищи, ярко-белые зубки, выпуклые темно-красные губы...  Волосы
чернее воронова крыла, свитые в дикое  множество  мелких  косичек.  Наконец,
кожа цвета темного шоколада.
   - Ты чего, африканка, что ли? - с легким обалдением произнес Гребешок.
   - Конечно, только сегодня из Африки, а позавчера, блин, хвост отпал  и  с
дерева слезла, - невозмутимо произнесла чернокожая.
   - А по-русски шпаришь классно, без акцента, - заметил Агафон.
   - Ничего не поделаешь, приходится.
   - Прямо как  в  анекдоте,  -  хмыкнул  Гребешок.  -  Спрашивает,  значит,
негритенок у матери: "Мама,  а  почему  у  меня  такая  черная  кожа?"  Мать
отвечает: "А затем, сынок,  чтоб  защитить  тебя  от  палящего  африканского
солнца". Негритенок опять спрашивает: "Мама, а почему у меня такие жесткие и
курчавые волосы?" - "А это, сынок, чтоб ты не цеплялся  волосами  за  листья
пальм, которые  растут  в  вечнозеленых  африканских  джунглях  под  палящим
африканским солнцем". - "Мама, а почему у  меня  такие  крепкие  и  красивые
белые зубы?" - "А это, сынок, чтоб ты мог разгрызать кокосы,  которые  висят
на  пальмах,  растущих  в  вечнозеленых  джунглях  под  палящим  африканским
солнцем". - "Слушай, мам, а какого же хрена мы тогда в Архангельске живем?"
   Девицы закатились таким хохотом,  что  Гребешок  испугался:  вдруг  бабку
разбудят? Агафон, как раз наоборот, был вовсе  не  против,  чтоб  кто-нибудь
проснулся. Конечно, лучше, чтобы Налим с Лузой.
   - Можно потише? - сказал Гребешок не очень сердито. - Люди спят.
   - Можно, - прошептала негритянка Ксюша, готовая вот-вот опять прыснуть.
   - А вы  пройтись  не  хотите?  -  поинтересовалась  вполголоса  Элька.  -
Воздухом подышать, тишину послушать? Так клево!
   - Без проблем, - ответил Агафон, -  только  мы,  предупреждаю,  песен  не
поем. У нас голоса сорваны.
   - Как жаль, а нам так мужской силы не хватает... в пении. Общей  группой,
попыхивая сигаретами, вышли за калитку.
   - Не люблю на ходу курить, - заметил Гребешок, - вон там бревнышко лежит,
присесть можно.
   Это возражений не вызвало. Дошли до бревнышка,  присели  рядком:  девочки
посередке, мальчики с краев. Агафон оказался рядом с Элькой,  а  Гребешок  с
негритянкой Ксюшей.
   - В отпуск приехали? - поинтересовалась Ксюша. - Из города?
   - Само собой, - ответил Гребешок, удивляясь тому, что Элька их до сих пор
не узнала. Вспомнилось,  как  меньше  чем  полсуток  назад  эта  длинноногая
блондинка навела на него пистолет и он, струхнув, положил на землю  автомат.
А почему? Да потому что  она  прямо  на  глазах  у  куропаточников  задушила
здоровяка Барбоса. Точнее, шею ему свернула. Жуть!
   Агафон тоже соображал помаленьку. Действительно настолько пьяна,  что  не
может узнать, или все-таки узнала, но виду не подает? А  если  это  так,  то
какую новую заподлянку задумала?
   - Что-то я вас здесь раньше не видел, - заметил Гребешок. - Вроде  в  том
доме Дарья Петровна жила. Верно?
   - Это моя бабушка была, - вздохнула Ксюша. - Померла полтора года  назад.
Правда, я ее никогда не видела.
   - Я тоже никогда не слышал, что у нее такая внучка есть.
   - В смысле черная?
   - Нет, вообще.
   - Не мудрено. Мать у меня объявилась только  год  назад.  Последний  срок
досидела. И к бабке лет двадцать не ездила. Сперва от стыда, что залетела от
негра, потом оттого, что пила и в тюрьму садилась. Но как бабка померла, тут
же примчалась наследство на дом оформлять. Хотела  пропить,  но  не  успела.
Надрызгалась и померла в поезде. Я и не знала ничего про дом, если бы  менты
мне бумаги не отдали, которые у нее нашлись.
   - Нормально, да? - пуская дым ноздрями,  сказала  Элька.  -  Два  подарка
сразу!
   - Не понял... - произнес Агафон. - Почему два?
   - А потому что главный подарок - это не дом, - хмыкнула Ксюша. -  Главный
подарок - это то, что она сдохла.
   - Ни фига себе, - неодобрительно произнес Гребешок, - про мать  -  и  так
круто...
   - В самый раз, - красноватые  блики  от  сигареты  отразились  в  сердито
сверкнувших белках Ксюшиных глаз. - Чего я от нее хорошего видела?  То,  что
она меня родила, блин, хрен знает от какой гориллы? Так  я  ее  об  этом  не
просила. Знаешь, сколько раз думала: как бы хорошо было, если бы меня вообще
на свете не было?
   - Не заводись, -  миролюбиво  произнесла  Элька,  -  фига  ли  ее  теперь
поливать, когда уже все? Теперь-то все о'кей у тебя: квартира в Питере есть,
дом в деревне есть, хрусты водятся... Прикида - завались, какие проблемы?
   - Да я так, просто товарищ за мою маму испереживался, - хмыкнула Ксюша, -
небось была бы у него такая, так он бы ее сам зарезал.
   - Значит, ты тоже отдыхать приехала? - спросил Гребешок.
   - А что, нельзя? - зло сказала Ксюша.
   - Не, можно... - обескуражено произнес Гребешок. - Я же  не  расист.  Мне
лично все по фигу, был бы человек хороший.
   - Правильно, - поддержала Элька, - пойдем лучше погуляем, а  то  на  этом
бревне радикулит нажить можно.
   Встали и пошли в том же развернутом строю.
   - А мы, по-моему, еще не знакомились, - сказал Агафон,  -  верно?  Может,
пора?
   -  Запросто!  -  сказала  Ксюша.  -  Щапова  Ксения  Николаевна,  русская
негритянка.
   - Очень приятно, - поклонился Гребешок, - меня можно просто  Миша,  я  не
гордый. Можно, я вас буду Ксюшей называть?
   - Можно. "Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша..."
   - Во, это по-нашему! - пьяненько просияла Элька. -  А  то,  блин,  как  в
анекдоте про собак. Встречаются два кобеля: "Я - доберман-пинчер!"  -  "А  я
просто так, пописать вышел!" Так вот, я просто Эля, без отчества.
   - Ну, тогда я Саня, - произнес Агафон.
   - Врешь, конечно, - усмехнулась Элька, - но имя хорошее.  Агафон  немного
опешил, однако промолчал.
   - Не могу понять, - вздохнула Элька, - как здесь народ без  электричества
живет? А главное - без телика?
   - Зато спокойно. Никто никого не пугает. Ни  войной,  ни  революцией,  ни
ростом организованной преступности, - с умным видом заявил Агафон.
   - Точно! - сказала Ксюша. - Я, кроме "Санта-Барбары", ничего  не  смотрю,
только уже не помню, с чего начиналось.  Видак  интереснее.  У  меня  кассет
тридцать дома, в любой момент могу поглядеть.
   - А ты, поди-ка, богатая невеста! - заметил Гребешок. - Квартира,  дом  в
деревне, видак есть... Или уже замужем?
   - Ага, сейчас, возьмут меня. У негров такие, как я, дома есть, а русские,
козлы, трахнуть, конечно, не откажутся, но чтобы замуж...  Да  они  со  мной
днем по улице пройтись не захотят. Застыдятся, видишь ли.
   - Вообще-то ты права, -  задумчиво  произнес  Агафон.  -  Меня  это  тоже
здорово занимало. Почему, интересно, русские бабы к черным и прочим  липнут,
а наши мужики только белых в жены подыскивают?
   - Сказать? - воскликнула Элька. - Не обидитесь?
   - Да ладно, - разрешил Агафон, - правду, даже горькую, знать полезно.
   - Верно мыслишь, гражданин начальник, -  произнесла  Элька.  -  Так  вот,
слушайте горькую правду. Во-первых, русский мужик ухаживать не  умеет.  Либо
забалтывать пытается, либо руки тянет, когда еще  не  надо.  А  когда  надо,
почему-то стесняется. Во-вторых, русские бабы сами ни к кому не липнут.  Это
к ним все липнут. Потому что они намного красивей  мужиков.  И  даже  умней,
если на то пошло. В-третьих, мужики наши вообще сволочи.
   - Понятно, - сказал Гребешок.
   - Высказалась! - хихикнула Ксюша.  -  Мы  тут  две  бутылки  на  четверых
усидели, вот ее и ведет.
   - На четверых? - переспросил Агафон. - Так вы тут кавалеров нашли?
   - Кроме вас, чуваков, ничего пока не подвернулось, - сказала Элька.  -  У
нас тут еще две девочки есть. Только они отключились и спят.
   - Надо же! - Агафон догадался, что речь идет о Ларисе и Лиде. - А  у  нас
есть два мальчика свободных. Может, подымем их, познакомим?
   - Нет, нечего их будить. Они молодые,  глупые  и  пьяные.  Еще  развратят
малолетних, - тоном заботливой мамаши произнесла Элька.
   - Прохладно что-то стало, - глубокомысленно произнес Гребешок. -  У  нас,
между прочим, есть, чем погреться. Как насчет пары глоточков?
   - Спасибо, в другой раз, -  отказалась  Ксюша.  -  У  Эльки  язык  и  так
заплетается.
   - У меня? Заплетается?! - обиделась Элька. - Да шла бы  ты  на  хрен!  Ща
пойду и выпью! Имею право!
   - Элечка, - Агафон обнял спутницу за талию. - Ты чего? Все нормально.
   - Руку убери, а? - вяло сказала Эля.
   - А что, еще рано? - ухмыльнулся Агафон. - Или уже поздно?
   - Да так... Скучно все это. Не в первый раз.
   Как-то незаметно четверка  распалась  на  две  пары.  Гребешок  с  Ксюшей
приотстали, а затем повернули назад. Шли уже под ручку.
   Агафон тоже взял Эльку под руку. Вырываться она не  стала,  но  и  особой
приязни не выказала. Видно было, что ей это  и  впрямь  скучно.  Шли  молча,
размышляя каждый о своем. Как-то незаметно деревня осталась позади, они  шли
по той самой  единственной  проезжей  лесной  дороге,  ведущей  из  Конца  в
Воронцово.  Дышали  воздухом,  не  курили.  Когда  прошли  под  горку  почти
километр, Элька нарушила молчание первой:
   - Долго мы с тобой, Агафон, в дурочку играть будем?
   - Не понял...
   - Не свисти -  все  ты  понял.  Думаешь,  я  настолько  косая,  чтобы  не
вспомнить, кому сегодня пинка поддала?
   - Это уже вчера,  между  прочим,  -  сказал  Агафон,  освещая  зажигалкой
циферблат часов. - Ну а насчет того, что у тебя память хорошая, так это меня
даже очень устраивает. По крайней мере мозги не полощешь. Может,  даже  меня
не убьешь. А то я очень боюсь. Кроме  шуток,  после  того,  как  ты  Барбоса
заломала у нас на глазах, ты мне супербабой кажешься.
   - Ладно тебе кокетничать, - строго произнесла Эля. - Никакая я не  супер.
Просто с вами, зверьем,  иначе  не  выходит.  Знаешь,  сколько  девчонок,  с
которыми я в "Береговии" подрабатывала,  из-за  вас,  гадов,  на  всю  жизнь
чувства потеряли? А  сколько  поувечились,  потому  что  вам,  скотам,  надо
обязательно  с  какими-нибудь  вывертами?  Я  уж   не   говорю,   что   знаю
трех-четырех, которым вообще решку навели. Но  в  каком  болоте,  под  какой
корягой они лежат - фиг кто доищется. Поэтому мне, если хочешь знать, сейчас
все до фени. Если у тебя пушка при себе, стреляй. Мне сдохнуть уже давно  не
страшно. А если позабыл, то повозись со мной, может, чего и получится.
   - Знаешь, - усмехнулся Агафон, - странноватая ты какая-то.  И,  по-моему,
психованная. Пошли лучше обратно. А то  в  гору  пилить  придется  долго.  Я
больше суток не спал. И сегодня, между прочим, спать не лег из-за того,  что
ты здесь. Мне бы дрыхать  сейчас  без  задних  ног,  а  я  бдю,  потому  что
оказалось, блин, что в то самое тихое место,  куда  нас  друг  Миша  привез,
залетела птичка с автоматом, где еще полрожка патронов осталось.
   - Слушай, боец, что  ты  мне  лапшу  на  уши  вешаешь?  Вы  дня  три  нас
выслеживаете, только не пойму, от какой фирмы. Мне уже мама Оксана говорила,
что вы