нял по три-пять долларов. Европа брала отлично,  янки  похуже,  но  тоже
брали. Индейские маски  неплохо  шли,  чучела  крокодилов,  черепах,  игуан,
пончо, значки... Иногда удавалось оптом сбыть партию.
   Марсела пустила дым через ноздри и со злостью в голосе продолжила:
   - А потом появился сеньор Рамирес. Он хотел продать  дядюшке  свою  яхту.
Дядюшка, хоть и  скряга,  но  очень  хотел  иметь  яхту  -  престиж!  А  это
полмиллиона песо, между прочим, хотя она и подержанная, но очень шикарная!
   Дядюшка просил Рамиреса, чтобы тот сбросил  сотню  тысяч.  Тогда  Рамирес
говорит: "Хорошо, я сброшу, Рамон, но твоя Марсела должна принять участие  в
конкурсе "мисс Хайди". Если возьмет хотя бы третий приз, то можешь  считать,
что мы в расчете, а если станет "мисс", то заработает все, что  будет  сверх
ста тысяч. Ну, "мисс  Хайди"  -  это  же  один  миллион  песо!  Вице-мисс  -
полмильона, вторая вице-мисс - сто тысяч... Конечно, там все было десять раз
куплено. "Мисс", конечно, мне не дали стать. Это уже давно было для  Мануэлы
Лопес припасено, дочери самого дона Педро, генералиссимуса и  президента.  А
мне, как я понимаю, прикидывали место второй вице-мисс. Рамирес  так  хотел,
чтобы сто тысяч вернуть. Но тут, на втором туре,  когда  перед  комиссией  в
купальниках ходили, меня углядел Хорхе дель Браво... Это такой кобель! Ночью
приезжают агенты, дядюшка чуть не помер, думал, за  ним.  Даже  обрадовался,
когда они сказали, что за мной. Я тоже боялась. А меня привезли на  виллу  к
Хорхе дель Браво. Там не так шикарно, как здесь, но тоже неплохо. Он  совсем
неплохо все обставил, сделал приятно... Драл только  очень  долго,  полчаса,
наверно, кончить не мог. Дал пять тысяч песо и сказал, что  я  могу  считать
себя "вице-мисс", и не второй, а первой. Так и вышло!  Месяца  три  он  меня
держал, потом нашел что-то получше, но и меня не забыл:  дал  удостоверение,
так что мне теперь весь хайдийский генералитет и половина министров знакомы.
И все за какие-то полтора года!
   - А главного Лопеса ты не обслуживала?
   - Видать я его видала, даже несколько  раз,  но  спать  меня  к  нему  не
водили. У него, кроме жены,  три  постоянных  любовницы  есть:  одна  белая,
норвежка, по-моему, яркая такая блондинка - он  зовет  ее  Сан  -  "Солнце",
другая китаянка из Гонконга - Мун - "Луна", а третья,  негритянка  из  самой
черной Африки - Стар - "Звезда". Говорят, что он спит со всеми сразу. Как он
это делает, я не знаю, не видела, но это так. А жена у него старая карга, от
которой даже сержанты охраны шарахаются. Она живет с вибраторами. У  нее  их
целая коллекция, а недавно японцы за полтора миллиона долларов изготовили ей
секс-робота, который умеет ласкать и даже говорить ласковые слова. Правда, я
его не видела, может быть, это вранье.
   - А где живет сам Лопес?
   - Никто не знает. У него по всему острову виллы, ранчо, асиенды. Вот  эта
- "Лопес-23", а есть еще, по-моему, и "24", и "25", и "30". Они  все  как-то
между собой связаны. Может быть, мы с тобой сейчас переедем  куда-нибудь  на
"Лопес-20" или на "Лопес-27". У него есть дома и в Европе, и в Америке, и  в
Австралии, и даже  в  Африке  где-то.  Но  есть  одно  место,  главное,  оно
называется "Зеро" или "Лопес-0". Только где оно, никто не знает.
   - И даже не догадывается? - спросил я.
   - У нас пол-острова запретных зон. Которая из них "Зеро" - неизвестно.  А
те, кто слишком интересуются, - исчезают... Жизнь такая.
   Сигареты  мы  докурили.  Эскалатор  по-прежнему  вез  нас  по  наклонному
тоннелю, но наклон теперь был совсем небольшой.
   - Слушай, - спросил я Марселу, - но ведь здесь  понарыто  столько  всяких
ходов и переходов, ведь нужны были массы народа, чтобы  все  это  построить.
Неужели люди не помнят, где чего строили?
   - Наивный ты парень! - усмехнулась Марсела и приятельски обняла  меня  за
плечи. - А еще утверждал, что ты хайдиец! Во-первых,  здесь  в  наших  горах
много старинных штолен, пещер и естественных пустот. Это  намного  облегчало
работу, а во-вторых, у  нас  примерно  пятьдесят  тысяч  заключенных,  почти
каждый десятый...
   - Ну, а деньги откуда взялись?
   - Лопес имеет примерно пятьдесят миллионов только личного дохода, да плюс
в его распоряжении вся государственная казна.
   Я хотел задать еще несколько вопросов, но тут  впереди  возникло  светлое
пятно. Там, в этом пятне, заканчивался эскалатор.
   - Куда-то мы приехали? - подумал я вслух.
   - Лишь бы там не стреляли... - вздохнула Марсела.
   Эскалатор закончился в  небольшом,  хорошо  освещенном  зале,  отделанном
красным  мрамором.  Прямо  перед  нами  в  стене  имелась   дверь,   которая
автоматически открылась при нашем приближении. В то же время за нашей спиной
сверху опустился щит, отделанный тем же красным  мрамором,  и  мы  оказались
отрезаны от эскалатора. Перешагивать через порог двери было страшновато -  я
все время помнил о лазерном душе. Но больше идти было  некуда,  и  я  решил,
что, возможно, долго мучиться не стоит. Я довольно корректно  обнял  Марселу
за талию и шагнул вперед. Ничего ужасного не произошло. Мы оказались в узком
коридорчике длиной примерно в пять ярдов, где при  нашем  появлении  зажегся
тусклый свет. Дверь, которая была позади, конечно, тут же закрылась,  а  вот
другая, которая была впереди, почему-то открываться не  стала.  Даже  тогда,
когда мы подошли вплотную. В нашем  распоряжении,  таким  образом,  осталось
несколько десятков кубических футов воздуха, поскольку обе двери закрывались
герметически. Никаких иных  выходов  из  коридорчика  не  было,  и  я  вдруг
отчетливо представил себе, что весь  остаток  жизни  мне  придется  провести
здесь, вдвоем с Марселой. Если учесть, что я ничего не ел со вчерашнего дня,
то это визави мне не должно было показаться особенно обременительным. Я имел
самые  смутные  представления  о  том,  за  какое  время  мы  вдвоем  успеем
переработать весь кислород  в  углекислый  газ  и  заполнить  это  помещение
сероводородом, но догадывался, что дожить до седых волос я  не  успею,  даже
если съем Марселу до последней косточки.
   - Это что, уже все? - произнес я вслух очень глупую фразу, размышляя  про
себя, стоит ли застрелиться  сразу  или  все  же  подождать,  пока  кончится
воздух. Решив повременить, я обнаружил на двери замок с десятизначным кодом.
Это было неплохо, поскольку придавало  смысл  всей  моей  оставшейся  жизни.
Можно было потратить примерно десять, а то и пятнадцать лет,  но  так  и  не
найти нужной комбинации. Правда, я слышал, что  некоторые  замки  не  любят,
когда  их  слишком  долго  мучают  неправильными  комбинациями,  и  начинают
стрелять,  пускать  ядовитый   газ   или   поливать   огнесмесью   любителей
экспериментов.
   - Такой замок я уже видела, - сообщила Марсела, которая, должно  быть,  и
не догадывалась о моих сомнениях и мелькнувшей мысли воспользоваться ею  как
продуктом питания, - у этого козла Паскуаля был  в  кабинете  сейф  с  точно
таким же замком. Я даже почти запомнила число, которое он там набирал... Год
рождения его деда - 1865, потом год рождения его бабушки 1870,  а  последние
две цифры я забыла...
   Это было хорошим утешением. Набрав на замке  18651870,  я  прикинул,  что
даже комбинацию из двух цифр - если принять, что первые набраны верно!  -  я
буду искать очень долго.
   Пока я опять терзался своими сомнениями, легкомысленная Марсела сказала:
   - А что, если набрать его возраст? Лопесу - 53.
   - Попробуй набери, - равнодушно пробормотал я, надеясь, что замок  сожжет
нас напалмом или. отравит "ви-эксом" и спасет меня, таким образом, от  греха
каннибализма.
   Произошло чудо - когда замурзанный пальчик, Марселлы с остатками лилового
маникюра нажал, сперва  на  пятерку,  а  потом  на  тройку,  замок  щелкнул,
половинки двери с шелестом ушли в боковые пазы. Таким образом,  как  это  ни
прискорбно, нам был открыт путь к новым неприятностям.
   За дверью оказался почти такой же коридорчик, но в дальнем конце его была
прозрачная стеклянная дверь, и сквозь нее отчетливо виднелся точно такой  же
вагончик, как тот, что привез нас на асиенду "Лопес-23" с кукурузного поля.
   Ловушка была что надо! Едва мы с Марселой бросились  вперед,  убежденные,
что  уж  со  стеклянной-то  дверью  мы  как-нибудь   справимся,   казавшийся
неколебимым монолитом пол коридорчика под  нами  раскрылся,  словно  створки
бомболюка, и мы, дико заорав от неожиданности, полетели в пропасть...
   По уши в дерьме
   Насчет пропасти я, конечно, сказал слишком сильно. Это  только  в  первый
момент показалось, потому что внизу было темно. Мы - ну, я-то  уж  точно!  -
решили было, что нам  крышка  и  что  нам  предстоит  разбиться  в  лепешку,
пролетев сотни три  футов.  На  самом  деле  мы  не  пролетели  и  десяти  и
шлепнулись не на камни, а в самое стопроцентное жидкое дерьмо.
   Когда-то, должно быть, еще в  доиспанские  времена,  это  была  подземная
река, которая несла по  подземному  лабиринту  кристально  чистые,  возможно
даже, минерализованные воды.  Однако  технический  прогресс  на  поверхности
земли превратил речку в клоаку, куда естественным  или  искусственным  путем
сливались канализационные стоки ближайших асиенд  и  поселков.  Впрочем,  об
этом мы с Марселой узнали гораздо позже, а в тот момент, когда мы угодили  в
этот  поток  дерьма,  нам  было  совершенно  неинтересно  знать,  откуда  он
начинается и откуда  это  дерьмо  взялось.  Значительно  больше  меня  лично
интересовало то, как из дерьма выбраться. Скажу  откровенно,  я  подозревал,
что это невозможно.  Ноги  до  дна  не  доставали,  наверху  серел  каменный
естественный свод. Впрочем, свод я видел недолго,  только  несколько  секунд
после падения, пока  еще  виделся  свет  из  открытых  створок  "бомболюка",
доставившего  нам  удовольствие  искупаться.  Скорость  течения  была  очень
велика, и нас быстро унесло за несколько крутых поворотов, куда свет уже  не
доходил. Мы плыли в  кромешной  тьме  и  такой  густой  вони,  что  меня  не
вывернуло наизнанку лишь потому, что я уже более полусуток ничего не жрал.
   - Анхель! - услышал я визг Марселы. - Ты здесь?
   - Здесь, здесь... - пробормотал я, стараясь поуже открывать рот.
   - Боже, какая вонь! - Она была где-то рядом, но я ее не видел.
   - Ты хорошо плаваешь? - спросил я.
   - Часа четыре продержусь, - ответила она, - если раньше не задохнусь!
   Самое смешное, что, падая в дерьмо, я не бросил автомат, висевший у  меня
на шее. При определенных условиях он мог бы утянуть меня на дно, так же, как
пистолет, нож и четыре гранаты, висевшие на поясе вместе с  двумя  запасными
магазинами. Если бы нам довелось проплыть по  этой  мерзкой  реке  чуть-чуть
дольше, то кто-то из нас должен был утонуть -  либо  я,  либо  "Калашников".
Однако очень скоро мы ощутили под ногами более-менее  твердое  дно  и  затем
смогли идти пешком. Уровень зловонной жидкости стал поменьше,  должно  быть,
труба стала шире. Здесь же я, наконец, нащупал в темноте  отплевывавшуюся  в
разные стороны Марселу. Мы взялись за руки, как  школьники  на  прогулке,  и
двинулись рядышком, чуть-чуть подталкиваемые потоком, который доходил нам до
пояса.
   - Боже! - бормотала Марсела. - Мои волосы! Они же насквозь пропахнут!
   Бедняжка! Мне было так странно слышать, что ее волнуют волосы, когда есть
прямая угроза вообще остаться тут навек. И это  была  серьезная  угроза.  Мы
были по-прежнему во власти потока, и никто не мог поручиться, что где-нибудь
за поворотом труба не начнет сужаться, и дерьмо не заполнит ее  до  потолка.
Правда, пока уровень  дерьма  несколько  снижался  и  доходил  временами  до
середины бедер. Однако минут через десять  он  начал  неуклонно  повышаться,
опять дошел до пояса и приблизился к груди. К тому же,  вытянув  левую  руку
вверх, я нащупал свод, а это был совсем дурной знак.
   Марселе было явно проще. Она была воспитана в  традициях  безоговорочного
доверия и подчинения мужчинам. Эмансипированность женщин-янки,  летающих  на
истребителях и командующих десятками мужчин на кораблях, в эти места еще  не
докатилась. Это дитя природы и обычаев твердо верило, что с таким  мужчиной,
как я, бояться нечего, и было  убеждено,  что  со  мной  не  пропадешь.  Мне
надеяться было не на кого, а потому я  трусил  так,  как  никогда  в  жизни.
Трусил потому, что от меня, по сути, ничего не  зависело.  Против  тяжелого,
неотвратимого потока идти было невозможно, остановиться - тоже.  Можно  было
только идти или плыть по течению. Если бы я был один, то наверняка выл бы  и
орал от безысходности своего положения, но при Марселе стеснялся. Хотя в  то
время я был полным идиотом во всем, что  касалось  глубоких  обобщений,  моя
беспомощность перед потоком дерьма как-то стихийно заставила меня подумать о
том, что все мое прежнее существование являлось именно таким же  беспомощным
барахтаньем в потоке жизни. Несколько раз я  действовал  самостоятельно,  но
это приводило лишь к новым  неприятностям,  и  меня  еще  дальше  уносило  в
клоаку. Было горько и  стыдно,  что  жизнь  закончится  таким  омерзительным
образом, но сделать я ничего не мог.  Наше  путешествие  по  смердящей  реке
продолжалось.
   Коллектор  шел  все  время  под  гору,  а  поток   зловеще   приближался.
Зловоннейшая жижа вновь  поднялась  до  плеч  и  заметно  ускорила  течение.
Вспомнилось, что в детстве я то ли читал, то ли видел в кино историю,  когда
какой-то француз, каторжник или революционер, вот так же  шел,  спасаясь  от
врагов, по парижской канализации. Отчего-то  его  путешествие  казалось  мне
увлекательным... Сейчас я так, конечно, не считал.  Наоборот,  у  меня  было
горячее желание застрелиться,  но  этого  я  не  сделал  по  двум  причинам:
во-первых,  как  всегда,  у  меня  проявлялось  чувство  самосохранения,   а
во-вторых,  я  не  был  уверен,  что  мое  оружие  после  уже   двухчасового
путешествия по клоаке окажется в состоянии выстрелить.
   Одежда была пропитана дерьмом насквозь, до последней нитки.  Волосы,  вся
кожа с головы до пят - тоже. Даже во рту ощущался вкус этой дряни.  Но,  как
ни странно, чем дольше я находился в объятиях смрадного потока,  тем  больше
привыкал к своему положению и смирялся со своей участью.  К  концу  третьего
часа нашего путешествия мне стало почти безразлично,  чем  все  кончится.  В
конце концов рано или поздно умирать все равно придется.
   Внезапно  скорость  потока  увеличилась  резко,   даже   можно   сказать,
стремительно. Уклон явно стал круче, и крутизна  его  все  возрастала.  Идти
оказалось невозможным, нужно было плыть. Я даже пытался хвататься за потолок
туннеля, но зацепиться было не за что.
   - Ой! - пискнула Марсела. - Меня уносит! Уносило нас обоих, уклон  достиг
градусов тридцати, и поток мчался со скоростью быстрой горной реки. Никто не
поручился  бы,  что  дело  не   кончится   каким-нибудь   жижепадом...   Нас
действительно с разгона бросило вниз, с головой окунув в жижу, но все же  мы
вынырнули.  Откуда-то  сверху   низвергались   гнусные   клокочущие   струи,
закручивая в потоке водовороты из жижи, но течение нас пронесло  сквозь  них
за какие-то секунды. Теперь нас втянуло в явно искусственную бетонную трубу,
на ощупь скользкую и  обросшую  какими-то  наростами.  Глубина  опять  стала
такой, что ноги не доставали до дна, и мы с трудом держались на поверхности,
изредка цепляясь друг за друга. Наши руки и ноги из последних сил  работали,
преодолевая  тяжесть  намокшей  одежды,  обуви,  а  кроме  того,   и   моего
вооружения,  которое  я  почему-то  не  пытался  бросить.   Изредка   ладони
натыкались на всякую мерзость, плывшую вместе с нами: гнилую кожуру бананов,
дохлых крыс, тряпки, экскременты, хлопья пены,  щепки...  Все  эти  предметы
канализационного обихода, половина из  которых  в  обычное  время  могла  бы
вызвать неукротимую рвоту, как ни странно, мало  нас  волновали.  Мы  к  ним
привыкли!
   Бог что-то хотел для нас сделать. Неожиданно меня ткнуло в  спину  что-то
твердое. Это был довольно толстый обрубок бревна, причем с  большим  запасом
плавучести. Как его занесло сюда, меня не волновало. Главное, я смог в  него
вцепиться, и Марсела сделала то же самое.  Мы  поехали  дальше  с  некоторым
комфортом, уже не боясь выдохнуться и пойти ко дну.
   Однако автомат,  чиркнувший  стволом  по  бетону  трубы,  навел  меня  на
грустные мысли. Уровень  жижи  все  ближе  подходил  к  потолку.  Следом  за
автоматом по бетону стала чиркать моя макушка. Это могло означать, что  наше
путешествие подходит к печальному концу. Но заставить  дерьмовую  реку  течь
вспять мы не могли.
   Чтобы не скрести потолок макушкой, пришлось по самый подбородок окунуться
в жижу и держать голову почти вровень с бревном. Но просвет между потолком и
поверхностью дерьма сокращался катастрофически быстро. Наконец, его не стало
совсем, и я, хватив последний глубокий глоток смеси аммиака, сероводорода  и
прочей дряни, которую при достаточной доле воображения  можно  было  назвать
воздухом, погрузился в отвратительную пучину. При этом я все-таки на  всякий
случай зажал нос, крепко стиснул зубы  и  закрыл  глаза,  хотя  был  на  сто
процентов уверен, что уже никогда их не открою...
   Говорят, что некоторые ловкачи-ныряльщики  умеют  задерживать  под  водой
дыхание на пять-шесть минут. Не  знаю,  насколько  сумел  это  сделать  я  и
насколько - Марсела. Мне лично казалось, что мое пребывание в  толще  дерьма
длилось час, а то и больше. Во всяком случае, я держал в себе воздух до  тех
пор, пока не почувствовал, что у меня вот-вот лопнут легкие...
   И - о чудо! Все-таки Господь Бог проявил  великодушие  к  моей  заблудшей
душе и счел ее на данный момент  не  подлежащей  призыву.  Меня  вынесло  на
поверхность, и я с наслаждением выдохнул ту  гадость,  которую  уже  не  мог
держать в груди, и жадно глотнул  порцию  свежего  канализационного  смрада.
Более того! Нас вынесло к свету!
   Тут я невольно вспомнил момент своего рождения. Тогда, как вы помните,  я
не испытывал такой радости. Наверно, тогда я был умнее,  поскольку  понимал,
что избавление от одних страданий есть прелюдия к последующим.
   Итак, в конце туннеля появился свет.  Вначале  это  была  едва  ощутимая,
неяркая точка. Потом она вытянулась, расширилась, превратилась  в  маленький
полукруг. Полукруг этот быстро рос: сначала до размера  двухнедельной  луны,
потом - до пол-арбуза, затем - до полкруга швейцарского  сыра.  И  вот  свет
Божьего дня ослепил, резанул по глазам, заставил зажмуриться!  Наше  бревно,
выброшенное напором воды из трубы, оказалось в густой жиже пруда-отстойника.
Вместе с бревном мы благополучно причалили к берегу и,  окутанные  полчищами
мух, протащились несколько шагов через кусты. Вонь, вероятно, и  здесь  была
весьма ощутимой, но что она была по сравнению с той, которой мы надышались в
канализации! Мы жадно, полными легкими вдыхали  воздух,  который  нормальный
человек назвал бы миазмами...
   Пробравшись через  кусты,  мы  обнаружили,  что  они  росли  на  плотине,
отделяющей пруд,  где  отстаивалось  самое  крупногабаритное  дерьмо,  вроде
бревна или нас с  Марселой,  от  другого  пруда  почище.  Конечно,  он  тоже
порядком вонял, но для нас там вонь уже и вовсе не чувствовалась. За  вторым
прудом виднелись какие-то здания, по-видимому, там располагались  сооружения
для окончательной очистки воды.
   - Что ты встал! - рявкнула Марсела нетерпеливо. - Идем туда!
   - Больно уж ты быстрая! - ответил я, сразу вспомнив, что я нахожусь не на
прогулке, а на войне и что с местными властями у меня весьма  неопределенные
отношения. Одновременно, глянув на Марселу и на себя, я  понял,  во  что  мы
превратились.  Строго  говоря,  человеческий  облик  мы  потеряли.  Любитель
сенсаций, сфотографировав нас в этот  момент,  мог  убедить  весь  мир,  что
общался с пришельцами из космоса. Солнце довольно быстро сушило нашу одежду,
и она покрывалась не то че