закрытым  каналам.  У
меня есть друзья и связи. Нашли все, что о тебе известно. Ты  был  найден  в
зале ожидания Ярославского  вокзала  города  Москвы  3  февраля  1963  года.
Возраст определили примерно в десять месяцев,  из  чего  потом  вывели  дату
рождения - 3 мая 1962 года. Смешно, но почти  угадали.  Ты  родился  5  мая.
Группа крови, резус-фактор у тебя те же, что были у нашего Димы. Имя Николай
тебе дали по писателю Островскому. Ивановичем ты  стал  потому,  что  это  -
проще всего... А фамилию заведующая домом ребенка дала тебе свою.
   - Но вы же потеряли меня в Ленинграде, - напомнил я. -  А  меня  нашли  в
Москве...
   - Да, в том-то все и дело. Очевидно, что те, кто выкрал тебя из  коляски,
сели в поезд и уехали в Москву. Мы потеряли Диму 2 февраля.  Вполне  хватило
времени, чтобы довезти до столицы и перенести с  Ленинградского  вокзала  на
Ярославский.
   Тут что-то  словно  щелкнуло  в  моем  мозгу.  Опять  включилась  в  дело
"руководящая  и  направляющая".  Она  вдруг  вспомнила  два  дурацких   сна,
увиденных  Брауном  на  Хайди,  которые,  как  казалось  ему,   были   сущей
фантасмагорией... И я понял: это было  со  мной.  Это  моя  память  каким-то
образом проявилась, и Браун увидел то, чего я о себе не помнил...
   -  Так  как  моя  настоящая  фамилия?  -  поинтересовался  я  удивительно
спокойным тоном.
   - Баринов, - ответил Чудо-юдо охотно. - Ты Дмитрий Сергеевич Баринов.
   - А ваша жена - она моя мать?
   - Да, - просто ответил Сергей Сергеевич.  Как  видно,  больше  всего  его
раздражало, когда его собеседник проявлял равнодушие. - Она  очень  страдала
тогда, хотя ее вины в общем-то не было... Ты веришь мне?
   - Верю, - ответил я,
   - Ты думаешь, что мы сразу успокоились, забыли, плюнули? -  Он  нервничал
уже откровенно, у него сил не было притворяться, и  мне  показалось,  что  я
веду себя как-то не так. Но как себя вести, я по-прежнему не знал.
   - Знал бы ты, что твоя мать была на грани самоубийства.  Я  ее  три  раза
оттаскивал от окна - могла выброситься. Истерики сменялись  полной  апатией,
когда она по нескольку часов смотрела в одну точку. Я бил ее по  щекам,  она
начинала плакать. Так продолжалось две недели. Я и сам был готов черт-те  на
что... Ты это можешь понять?
   Я-то мог. Мне вдруг остро, болезненно стало жаль той  голубой  колясочки,
которую я забыл, будучи Коротковым, и вспомнил, только став Брауном.  Пустой
колясочки, одеяльца, всего того, что было у  меня  отнято  неизвестными  мне
людьми... И я, здоровенная орясина, шмыгнул носом и  заплакал.  Впервые  лет
эдак за пятнадцать.
   - Ну-ну! - сразу приободрился Чудо-юдо. - Не плачь...
   Запас слез у меня был маловат. Наверно, я отревел свое еще в  малолетском
детдоме.  Не  больно  нас  там  ласкали.  Но  неужели  мне  винить  в   этом
заучившихся, задерганных, полуголодных студентов? Ведь не подкинули  же  они
меня, не бросили. Меня украли, а потом и бросили чужие, злые  люди,  и  лишь
Родина-мать меня растила, лечила, воспитывала по-солдатски, чтоб я ей  потом
служил на гэдээровской земле.
   - Мы ведь весь Питер обегали, - сказал Чудо-юдо, все еще извиняясь,  -  и
детские комнаты, и дома, и больницы, и морги даже... Но потом нам нужно было
как-то выходить из этого кризиса. У нас была учеба, нам надо было  думать  о
будущем. Мы ведь надеялись на милицию. Но... Вот только сейчас...
   Да понял я, понял уж давно, как вам приходилось. Да, перестали бегать  по
моргам, потому что испугались, а вдруг именно там и найдете. Да, понадеялись
на ментов, которые не слишком внимательно искали  ребенка  по  фотографии  и
пеленкам, да еще по одеяльцу.  А  на  фотографии  только  круглая  рожица  и
большой пуп. Положи рядом десяток таких фото и найди по ним среди кучи живых
младенцев нужного... И уж, конечно, не по интеллекту было  тем,  кто  искал,
догадаться, что ребенка можно  перепеленать,  завернуть  в  драное  байковое
одеяльце и увезти в Москву. А в результате - я остался без  детства.  И  мне
его уже ни ООН, ни Президиум Верховного Совета СССР не вернет.
   - Мы ведь, когда решили заводить второго, - сознался Сергей Сергеевич,  -
хотели его назвать Димой. Но мама сказала: "Нет, Дима найдется, я  верю!"  И
назвали Мишей.
   Да, ведь у меня теперь и брат есть! А также, может, и еще  куча  родни...
Не было ни гроша, да вдруг алтын... Чудеса!
   - Я, Сергей Сергеевич, в детдоме часто плакал, когда маленький был.  Нас,
дошколят, иногда усыновлять пытались. Выбирали, словно кукол в магазине. А я
вот никому не подходил... Оттого  и  ревел,  -  пожалуй,  это  больше  всего
растрогало, даже  до  слез  довело  Чудо-юдо.  Никак  у  меня  его  язык  не
поворачивался назвать отцом.
   - Ладно, - произнес Сергеич, вытерев глаза платком, -  нечего  нам  сопли
разводить. Придется мне восполнять то, что в детстве тебе задолжал...
   Я вдруг посмотрел на уже  хорошо  знакомый  интерьер  дачи  совсем  иными
глазами. Да ведь это теперь дом моих родителей! Законных, вполне  богатых  и
обеспеченных, с машиной, гаражом,  дорогой  начинкой  из  мебели,  ковров  и
зеркал... И я тут не гость - а хозяйский сын, да еще старший. Наследничек! И
мой батя - решился я все-таки! - не последний человек  в  столице,  если  за
день может раздобыть для сына отдельную однокомнатную и даже вручить от  нее
ключи... Да, он какой-то сложный мужик,  может  быть,  один  из  тех  "серых
кардиналов", которыми меня пугал "главный камуфляжник" -  мне-то  что?  Зато
дорога в институт мне открыта, да не в простой.
   Я вспомнил "халтуру" и подумал: "Вот ведь! Еще утром пахал на  "дядю",  и
работа показалась тошной. А теперь получается - на меня пашут. Чтобы я,  уже
не какой-то там неизвестно чей Колька Коротков, а Дмитрий Сергеевич  Баринов
жил, как... барин. Парился в сауне и зимой в бассейне купался".
   В общем, почуял я наконец-то, хоть и с трудом, что  куда-то  ВЕРНУЛСЯ.  И
тем был счастлив!
   Эпилог. 10 лет спустя
   Да, хорошо тогда было... Наверно, ничего лучшего у меня в жизни не было и
не будет. Все прошло, все стало по-другому, и многое из того, чему  я  тогда
радовался, выглядит совсем не так. Я еще не догадывался, как потащит меня по
жизни новая судьба. Тогда "новая жизнь" виделась мне чем-то вроде серебряной
лунной дорожки на воде Карибского моря, которую "я" - Браун наблюдал,  плывя
с Марселой от затонувшего вертолета к маленькому песчаному острову...  Тогда
Браун думал, кажется, о том, что дорожка эта очень красива, но по ней нельзя
ходить. Браун был прав, как все циники и прагматики. Они всегда точно знают,
что можно, а что нельзя. Я тоже знал, что по такой дорожке нельзя ходить, но
ВЕРИЛ, что мне это почему-то удастся,  что  я  сумею  пройти  "по  морю  аки
посуху"... Самонадеянный дурачишка! Почти сразу же я, фигурально  выражаясь,
"провалился", и не в освежающую  прохладу  океанской  воды,  а  в  тухлое  и
грязное болото. С тех пор я бреду по нему, постепенно погружаясь все  глубже
и глубже. Увы, это болото вижу только я (я знаю, что оно уже  затянуло  меня
минимум по пояс), а другим, со стороны, кажется, будто я, не  касаясь  воды,
уверенно "бегу по волнам". И еще немало остолопов попробует так бегать.
   Я приловчился крутиться между Богом и грязью. Мне страшно, но я привык. Я
жду, что кто-то скажет:
   "Стоп!", но не знаю, когда это будет, а потому каждый день благодарю Бога
за то, что так не случилось сегодня. А назавтра  -  продолжаю  бег.  Впереди
издевательски  серебрится  призрачная  лунная  дорожка  -  такая  чистая   и
блестящая. Но под ней - болото.
   Да, я очень хотел бы закончить "хеппи-эндом для Короткова",  если  бы  не
знал, что этот "хеппи-энд" - всего лишь  отправная  точка  для  новой  серии
событий, грехов, преступлений и бед.
   Много лет я пытался забыть, что мое сознание было когда-то  двойным,  что
мне вселили в мозг "постояльца", действовавшего в моей шкуре, что потом  его
забрали у меня, пересадив в еще какое-то тело, но оставив его  воспоминания.
Иногда это почти удавалось, мне казалось, что все это бред, наваждение, сон,
игра воображения. Но когда в очередной раз  проявляла  себя  та  непонятная,
"руководящая и направляющая", заставлявшая меня ПРОТИВ  ВОЛИ  совершать  то,
что ей было угодно, я снова становился  человеком,  от  которого  НИЧЕГО  не
зависело.
   Однажды этой силе оказалось угодным поведать мне вкратце кое-что о судьбе
Ричарда Брауна. Зачем ей это понадобилось - не знаю.
   Это был очередной дурацкий сон, хотя  в  том,  что  мне  довелось  узнать
правду, точнее, ту ее часть, которую соблаговолили оставить в памяти Брауна,
я совершенно не сомневаюсь. Я не видел его во сне - я был им. Снова, как  на
Хайди. Я пережил то, что пережил он. Не все,  конечно,  а  только  отдельные
эпизоды.  Все  прочее  вошло  ко  мне  в  мозг,  как  спрессованная   сжатая
информация, составившая вкупе с "пережитыми" эпизодами то, что можно условно
назвать:
   Хеппи-энд для Брауна
   Из психиатрической лечебницы я вышел  спустя  месяц.  Нет,  я  совсем  не
свихнулся, но нервное потрясение было слишком  велико.  Говорят,  когда  мне
сказали, что "Боинг", где летели Киска и все остальные, исчез  в  Бермудском
треугольнике, я упал на пол и стал корчиться, выкрикивая что-то  бессвязное:
не то "перстеньки", не то "дьявол забери вас всех". Неделю ко мне никого  не
пускали, а потом, когда я  начал  отходить  помаленьку,  появилась  Марсела.
Кажется, я был рад, а может быть, просто соскучился. Она  нашла  в  Оклахоме
свою мать, правда,  не  в  самом  Оклахома-Сити,  а  в  Понке,  но  довольно
устроенной и небедствующей, во  всяком  случае.  Она  же  известила  о  моей
болезни и моих родителей, поскольку они появились  примерно  через  три  дня
после  первого  приезда  Марселы.  Последнюю  рождественскую  открытку   они
получили от меня уже довольно давно, а поскольку они знали  кое-что  о  моем
образе жизни, то полагали, вероятно, что им предложат забрать тело, но  были
приятно разочарованы. Не знаю, было ли им приятно видеть меня живым, но  мне
они  все-таки  доставили  определенную  радость.  Конечно,  Марсела  на  них
произвела не самое лучшее впечатление, хотя они ничего не знали - и  по  сей
день не знают! - о ее  доблестном  прошлом.  Они  у  меня  всегда  славились
консерватизмом, и о том, что их сын может  жениться  на  латиноамериканке  с
достаточной примесью негритянской  и  индейской  крови,  могли  предполагать
только в страшных снах. Расистами я бы их не назвал, но  их  беспокоило  то,
что многочисленная родня с Антильских островов  хлынет,  словно  москиты  на
огонь лампы, и от этого мне, конечно, не поздоровится. Все мы в той или иной
мере живем по стереотипам и предрассудкам, Бог их простит.
   Я сперва немного удивился тому, что Марсела так легко признала меня. Ведь
я был совсем не похож на того, которого она знала.  Однако  некоторое  время
спустя я вспомнил о некоем "опознавателе", с помощью которого меня -  таким,
как  я  был  на  Хайди  -  признали  бы   даже   родители.   Вероятно,   его
перепрограммировали в обратном направлении, и  у  Марселы  не  было  никаких
сомнений...
   Итак,  я  действительно  женился  на  Марселе,  которая  за   год-полтора
научилась так прилично лопотать по-английски, что за нее уже можно  было  не
волноваться. Материальное благополучие перестало  быть  насущной  проблемой.
Даже после уплаты всех налогов чистый доход от  моей  хайдийской  экспедиции
оказался семизначным. В принципе можно было вообще ни черта не делать, но  я
то ли от скуки, то ли от других причин влез в долю компании Куперов, и  дела
пошли неплохо. Но стиль жизни  я  все-таки  предпочитал  держать  на  уровне
среднего класса, потому что высовываться мне  не  хотелось.  Марсела  уже  в
первый год нашего совместного житья забеременела, и ей настолько понравилось
это дело, что она приносила каждый четный год по девчонке, а каждый нечетный
-  по  мальчишке.  Когда  их  стало  шестеро,  мы  остановились  и  занялись
воспитанием. Это было прекрасно, и я уверен, что мы поступили правильно.
   Все, что касается моего личного и семейного бытия, надеюсь,  всех  вполне
устроило. Мы приучены к хеппи-эндам и других завершений  не  ждем.  Конечно,
какое мне, казалось бы, дело до всех этих  мэри,  синди,  соледад,  кисок  и
прочих, в несколько секунд исчезнувших в океане? Но я, в отличие от  многих,
не мог равнодушно отнестись к тем, кто имел со мной пусть  очень  сложные  и
запутанные,  но  тем  не  менее  близкие   отношения.   Правда,   стремление
разобраться во всем появилось у меня не сразу, а примерно через  год-полтора
после того, как я выписался  из  лечебницы.  Некоторое  время  я  действовал
втайне, чтобы не волновать Марселу, которая тогда занималась нашим первенцем
- Кэвином. Тогда я просто изучал в библиотеке прошлогодние газеты...
   Версий было, конечно, много. Самые обычные - взрыв  двигателя,  диверсия,
пуск ракеты с кубинской территории, атака опять-таки кубинского  истребителя
- довольно быстро опровергались. Береговая охрана не обнаружила ни  масляных
пятен, ни обломков, хотя прочесала со всем тщанием солидный  квадрат.  Место
катастрофы  так   и   осталось   тайной.   Ни   вертолеты,   ни   катера   с
гидроакустическими  установками,   ни   подводные   аппараты   самолета   не
обнаружили, хотя вряд ли такая вовсе не маленькая машина,  как  "Боинг-737",
могла разрушиться в порошок. А искали его очень тщательно, тут уж я могу  на
сто процентов поручиться. Ведь там, на борту  этого  "Боинга"  были  красные
папки с отчетами по "Зомби-7",  и  бутыль  с  несколькими  галлонами  самого
препарата. И поскольку в этих вещах было  заинтересовано  не  кто-нибудь,  а
правительство США, тут они искали на совесть! В одной газете я даже  прочел,
что  спутники  АНБ  так  и  шарили  по  кубинской  территории,   рассчитывая
разглядеть место падения самолета... но не  нашли,  хотя  просмотрели  сотни
снимков. Кто-то искал причину  исчезновения  самолета  в  русских  подводных
лодках, но ВМС и береговая охрана в один голос утверждали,  что  их  тут  не
было ни в момент катастрофы, ни  даже  после  нее.  Конечно,  по  их  адресу
ехидничали - мол, прохлопали, а теперь говорят, что ничего не  видели  и  не
слышали, но доказать обратного никто не мог.
   По газетам у меня  сложилась  примерно  такая  картина  событий.  Самолет
вылетел с Ямайки в 16.25, благополучно облетел  с  запада  Кубу  и  в  18.45
приблизительно был всего в пятидесяти милях западнее Ки-Уэста. В  нескольких
газетах я прочел выдержки из  переговоров  пилота  с  землей.  С  некоторыми
разночтениями там излагалось примерно одно и то же:
   "- Высота 15 тысяч футов, облачность на нуле.
   - Доверните два градуса к югу.
   - Понял, довернуть два к югу. Вибрация!
   - Повторите, что?
   - Вибрация! Очень сильная вибрация и помехи!  Радар  залило  белым!  Муть
какая-то; вроде окна потеют...
   - Снижайтесь до десяти тысяч, попробуйте сбросить скорость.
   - Я убрал обороты, но скорость растет! Господи, спаси и сохрани!"
   Само собой разумеется, что из этого больше ничего выжать было нельзя.
   Я собрал достаточно много всяких писаний на эту тему, почти все книги  об
истории катастроф в Бермудском треугольнике. Да, что-то похожее  описывалось
почти  во  всех  случаях  исчезновения  самолетов  и  кораблей.  На  радарах
появлялись помехи, в окнах кабины - муть, иногда была  и  вибрация.  Отметка
самолета на экранах наземных радаров исчезала, иногда одновременно с обрывом
связи, иногда - спустя несколько секунд.
   В конечном итоге я, наверно, бросил бы бередить душу. Тем более,  что  на
острове Хайди уже на следующий день после нашего  отбытия  высадился  десант
ВМС США и восстановил там порядок и демократию. Некоторое время  там  правил
комитет из бывших генералов Лопеса, потом провели всеобщие  выборы,  собрали
Учредительное   собрание,   приняли    демократическую    конституцию.    На
Гран-Кальмаро тоже  все  вернулось  на  круги  своя,  и  территория  острова
Сан-Фернандо перестала быть спорной. На ней совместными усилиями бизнесменов
Гран-Кальмаро и Хайди возведен туристский комплекс, а в бывшем объекте  Х-45
разместили океанариум и музей. Однако мне все время  то  во  сне,  то  наяву
приходили в голову мысли о Киске и, прежде всего о  том,  что  она  имела  в
виду, когда обратила внимание на перстни Сан, Мун и  Стар.  Я  припоминал  о
том, что у этих женщин были какие-то микросхемы, вживленные в мозг, о  некой
"особой цепи", которую упоминал профессор Хайме Рохас в секретном доносе  на
Хорхе дель Браво... Наверно, я уже в  первый  год  после  катастрофы  как-то
увязывал перстеньки, "особую цепь", микросхемы в мозгу  и  гибель  самолета.
Но, конечно, ничего разумного  выдумать  не  мог.  Единственно,  до  чего  я
додумался - пожалуй, к этому весь набор фактов сразу подводил, - так это то,
что Киска, видимо,  решила  в  самолете  соединить  перстни  на  руках  трех
девушек. Я помнил, что на правой руке блондинки Сан был перстень с  выпуклым
плюсом, а на левой руке китаянки Мун был перстень с вогнутым плюсом. Значит,
их могли соединить, словно разъем электрического провода!  И  то  же  самое,
вогнутый минус на перстне Мун,  можно  было  соединить  с  выпуклым  минусом
перстня на левой руке Стар - вероятно, это  и  была  "особая  цепь"!  Скорее
всего, это и было тем ДЕЙСТВИЕМ, которое задумала Киска, садясь  в  самолет,
но почему она решилась на это? Если она заранее знала, что это может вызвать
катастрофу, то почему не попробовала  это  сделать  на  земле,  а  дождалась
взлета? Если наоборот, ничего не предполагала, то почему  не  взяла  меня  с
собой? И наконец, что могла собой представлять  "особая  цепь"?  Почему  три
вполне обыкновенные девушки разных цветов кожи, даже с  вживленными  в  мозг
микросхемами и даже соединенные с  помощью  перстней-разъемов,  могли  стать
причиной исчезновения средних  размеров  самолета  с  несколькими  десятками
пассажиров? Причем бесследного исчезновения...
   Загадки, подобные той, которую я пытался решить, обычно заканчиваются для
подобных мне исследователей-самоучек психиатрической больницей. Более  милым
вариантом бывает тот, при котором исследователей перестает  волновать  ранее
увлекавшее  и  возникает  новое  хобби,  более  безопасное.  Однако,   хотя,
повторяю, второй вариант мне был ближе и приятней, все же я не бросил  своих
поисков. И не бросил их лишь по той причине,  что  неожиданно  столкнулся  с
новыми, ранее не известными мне фактами.
   Как-то раз мне пришлось ехать на автомобиле из Далласа  в  Шерман.  Я  не
слишком торопился и,  немного  не  доезжая  Мак-Кинни,  решил  перекусить  в
небольшой сосисочной. Первое  обстоятельство,  привлекшее  мое  внимание,  -
хозяйка,  лицо  которой  мне  явно  напоминало  кого-то.  Да  и  голос  этой
сероглазой,  высокой  и  подтянутой  сорокалетней  женщины   показался   мне
знакомым. Правда, на вывеске значилось "Мэлтворд сосидж", и это  мне  ничего
не говорило. И все же я поинтересовался у миссис Маргарет Мэлтворд, не могли
ли мы с ней где-либо встречаться.
   - О нет, сэр, - усмехнулась миссис Мэлтворд, - вы здесь, как мне кажется,
впервые, а я никуда отсюда не выезжала всю  жизнь.  Но  вы  не  первый,  кто
говорит, что я кого-то ему напоминаю.  Несколько  лет  назад  проезжал  один
симпатичный  мужчина,  который  с  порога  крикнул:  "Лиззи!  Вот   ты   где
пришвартовалась!" Он, оказывается, перепутал меня с моей  покойной  сестрой.
Его очень расстроило, что она погибла в авиакатастрофе...
   Когда я это услышал, то не стал тянуть быка за рога  и,  трепеща,  словно
юноша на первом свидании, спросил:
   - Ваша девичья фамилия - Стил?
   - Да, в девушках я была Мэгги Стил, а мою младшую сестрицу  звали  Лиззи,
царствие ей небесное. Вы знали ее, сэр?
   Я сказал, что познакомился с ней на Ямайке, и  очень  жалел,  что  у  нас
оказались билеты на разные рейсы, но узнал, что она не прилетела, и вот...
   Мэгги