бы
устроить братьям эту гадость, но мне вовсе не хотелось сводить знакомство со
святой инквизицией... Братья вполне были способны обвинить меня в  сношениях
с дьяволом... Мы с  моей  верной  Роситой  бежали,  переодевшись  в  мужское
платье, и укрылись в Мадриде,  среди  бродяг.  Это  было  отчаянно  дурацкое
предприятие, если бы я не умела владеть шпагой и  стрелять  из  пистолета...
Нам тем не менее в Мадриде удалось прожить недолго. Спустя несколько месяцев
мне  уже  надо  было  рожать.  Я  вновь  переоделась.  В  рубище  нищенки  я
постучалась в  ворота  монастыря  Эспириту-Санто,  и  сердобольные  монахини
позволили мне разрешиться от бремени. Получился рыжий и  увесистый  мальчик,
который долго и громко орал, если ему не давали есть. В монастыре я  пробыла
порядочно времени, но все время поддерживала связь с Роситой, которая  свела
дружбу с шайкой разбойников, грабивших на дорогах,  и  стала  любовницей  ее
главаря - Педрито Безносого. Разбойник поселил  ее  в  каких-то  развалинах,
кормил, одевал и обувал. Когда моему младенцу исполнился  год,  я  случайно,
перебирая свои вещи, наткнулась в шкатулке на письмо. Оно был
   о запечатано отцовской печатью, и на  нем  было  написано:  "Досточтимому
графу  и  изящному  кавалеру,  его  сиятельству  дону  Гаспару  де   Гусману
Оливаресу, первому министру его католического величества"  -  или  что-то  в
этом роде.
   А  шкатулку  я  украла  у  братьев  вместе  с  двумястами  песо,  которые
пересыпала в нее из сундука.  Любопытство  заставило  меня  сорвать  печать.
Открыв  письмо,  я  прочла  его.  Это  были  два  письма:  одно  -  короткая
сопроводительная записка,  приложенная  моим  отцом,  а  другое  -  длинное,
пространное письмо, которое, как  выяснилось,  было  составлено  его  родным
братом, моим дядюшкой, много лет тому назад пропавшим  без  вести.  Написано
письмо, судя по дате, задолго до  смерти  моего  отца  и  порядочно  времени
провалялось в шкатулке. Из письма я узнала об острове, который стал  приютом
моему дядюшке, о  его  богатстве.  Были  указаны  географические  координаты
острова, его широта и долгота. Мне это, конечно, мало что говорило,  но  тем
не менее теперь я знала, что мне делать. Я  решила  отправиться  в  Америку.
Роситу мне удалось вызволить от Безносого, и мы вновь вернулись в Кадис, где
сумели сесть на корабль, который  повез  нас  на  Ямайку.  В  то  же  время,
оказывается, из Кадиса,  вышел  корабль,  где  уже  в  качестве  британского
подданного капитаном был О'Брайен. Его люди, видимо, выследили меня, а может
быть, просто донесли ему обо мне. Потом он в открытом  море  напал  на  наше
судно, и мы с Роситой оказались на его корабле в качестве пленниц.  С  этого
момента начались наши скитания по морям и океанам. Несколько лет корабль, на
котором мы плавали с О'Брайеном, таскал нас  по  разным  морям  и  островам.
Вначале я радовалась близости с ним, все казалось мне  славным  и  приятным.
Потом он заметно охладел ко мне, занимался своими  делами  и  совершенно  не
обращал на меня внимания. Когда корабль ремонтировался, он увозил нас с него
ночью  в  какую-нибудь  глухомань,  и  там  мы  с  Роситой  месяцами   жили,
предоставленные самим себе. Иногда О'Брайен и вовсе уходил в свой  рейс  без
нас. Предполагаю, что у него были и другие пассажирки в розовой  каюте...  Я
еще раз родила, но на сей раз неудачно, и если бы  не  Росита  с  ее  добрым
сердцем, то, вероятно, умерла бы от горя. За несколько лет мы все  больше  с
ней сходились, а отсутствие мужчин и буйный темперамент  наших  тел  привели
нас с ней одн
   ажды к впадению в  грех  женоложства...  Кроме  того,  Росита  испытывала
удовольствие, если я секла ее розгами. При этом она притворно умоляла щадить
ее, плакала, извивалась, разыгрывала целый  спектакль,  который  должен  был
быть обязательно как-либо обставлен. Например, она могла для  этого  разбить
чашку, расплескать суп или еще что-нибудь сотворить.
   Порой я секла ее просто потому, что  она,  видя  мое  дурное  настроение,
предлагала: "Выпорите меня, донья! Может быть, ваша  душа  успокоится..."  И
действительно, отхлестав ее розгами, я несколько успокаивалась. В  последний
год я и Росита пустились во все  тяжкие.  Мы  заманивали  к  себе  матросов,
грузчиков, слуг, рабов -  всех,  кто  имел  мужской  пол.  Но  О'Брайен  был
предусмотрителен.  Всех,  кого  он  подозревал  в  том,  что   они   к   нам
неравнодушны,  убивали  раньше,  чем  они  к  нам  приближались.  Исключение
составляли те, для кого он нас с Роситой держал. В нанятые  им  глухие  дома
или поместья в колониальных владениях заезжали кое-какие нужные ему  люди...
Я вынуждена  была  служить  взяткой,  которую  он  давал  им...  Сластолюбцы
получали меня в оплату своей подлости и измены. В других  случаях  я  должна
была   представлять   из   себя   женщину,   которая    рада    общению    с
соотечественниками. Мы говорили по-испански, а О'Брайен сидел, тупо  моргая,
будто по-испански не понимал совершенно... Словом, он и здесь  был  шпионом.
Корабль его да и сам он часто меняли внешний вид. Сам  О'Брайен  тоже  менял
цвет  волос,  костюмы,   имена.   Корабль   перекрашивался,   переделывались
надстройки, названия, представлялся  то  торговым,  то  военным...  О'Брайен
редко вступал в морские битвы.  Обычно  ему  удавалось  избежать  боя.  Лишь
дважды или трижды, включая последний бой,  ему  приходилось  пускать  в  ход
пушки... Впрочем, довольно часто он нападал на мелкие  купеческие  суденышки
и, ограбив их, топил со всем экипажем... Свидетелей своих преступлений он не
оставлял. Меня он время от времени щедро одаривал, иногда и щедро ласкал, но
любви уже не было ни на грош. Его люди в Испании, а может быть,  равные  ему
люди Кромвеля сообщили ему о  том,  что  мои  братья  разыскивают  меня,  но
главное - донесли о том, что я похитила письмо, где были указаны  координаты
острова. Он узнал это незадолго до того, как мы прибыли на остров, где купил
для меня Мануэля. Конечно, вначале он осторожно обыскал каюту, потом  -  все
помещения, в которых я когда-либо жила на суше. Это он делал тайно от  меня,
но тем не менее я не была бы женщиной, если бы не замечала, что в моих вещах
кто-то рылся. Потом точно так же он обыскал все Роситины вещи.  Я  долго  не
понимала, что он ищет у меня. Лишь незадолго до расставания с ним  я  узнала
наконец, чего он домогается.
   Чего только не сулил мне О'Брайен! Обещал  даже  сделать  меня  королевой
своего острова, построить мраморный дворец с золотой крышей и еще  что-то  в
этом роде... Так или иначе, но, отвергнув его предложения, я бы навлекла  на
себя его гнев. Я решила, что он может в конце концов найти шкатулку, а  меня
вместе с Роситой за ненадобностью отправить на съедение акулам. Я  поступила
иначе. Несколько времени я не давала ни  положительного,  ни  отрицательного
ответа. Это я предложила ему  зайти  на  остров  и  купить  мне  негритенка.
Выглядело это как каприз, но я  надеялась  удрать  к  испанцам.  Росита  уже
сговорилась с одним матросиком, который мог бы  переправить  нас  на  берег.
Однако план был раскрыт. О'Брайен велел высечь Роситу  линьками,  а  матроса
запороть до смерти. Тем не менее негритенка он мне купил. Так в  моей  каюте
появилась эта смешная игрушечка, худющий черный ребенок, изящно и  правильно
выговаривавший  кастильские  слова.  Хотя  мне  и  было  ясно,  что  капитан
О'Брайен, несомненно, захочет через этого черномазика выведать мои  секреты,
я обрадовалась его появлению. Мне захотелось быть ему матерью, хотя существо
это, полуобезьянка, как мне вначале казалось, имело вид самый жалкий и  даже
омерзительный. Но как он показал себя, когда налетели голландцы! Он спас нас
от гибели, погасив горевшую гранату за какие-то мгновения до  взрыва.  Когда
О'Брайен сбежал,  сдался  в  плен,  этот  раб  повел  себя  как  мужчина.  Я
растерялась, не говоря уже о Росите, а наш черный малыш быстренько  разыскал
для нас шлюпку и увез от горящего и тонущего корабля за какие-то  минуты  до
того, как тот утонул... Нет, без сомнения, божественное  озарение  нашло  на
меня, когда я попросила О'Брайена купить негритенка!  Божий  промысел  вынес
нас именно на тот остров, который  мечтал  найти  О'Брайен,  Божий  промысел
отбил нападение пиратов, придав мне силы наводить пушки  и  палить  из  них,
хотя до того я никогда этого не делала. Я уж  не  говорю  о  бомбе,  которую
мортира сама по себе послала точно в пороховой погреб пиратского  корабля...
Наконец, только Божьим промыслом можно объяснить то, ч
   то взятый в плен пират оказался моим кузеном Рамоном, сыном  того  самого
дона Альфонсо, старшего брата моего  отца,  что  построил  дом  и  крепость,
которую нашел мой маленький Мануэль...
   - О, сеньора, это было так страшно! - залопотала  Росита.  -  Я  чуть  не
сошла с ума! Сначала получилась молния без грома,  яркая-яркая,  так  что  я
ослепла на несколько минут. А потом  закружился  какой-то  яркий  золотистый
водоворот перед глазами. Но когда я увидела вас с  Мануэлем,  то  мне  стало
страшно. У вас были неживые лица. Я думала, вы совсем  умерли.  У  вас  было
такое бледное лицо, что и у покойников не  бывает.  И  вы  совсем  висели  в
кресле, будто тряпичная кукла, прощу прощения, сеньора... А Мануэль лежал на
полу. Он даже не дышал, сеньора, клянусь Христом!
   - Надо спрятать подальше эти чертовы перстеньки, - сказала я, снимая свой
с пальца. - Порознь они безобидны, но если их соединить,  получается  что-то
непонятное...
   - Лучше выбросить их в море, сеньора, - предложил Мануэль. - Если  в  них
сидит дьявол, он из моря не выберется...
   - Ладно, я сама решу, что с ними делать. Идите готовить завтрак.
   Росита и Мануэль пошли на кухню, а я стала разглядывать шкатулку, которую
разбил Мануэль. Собственно, отлетела только одна планка, где в углублении  и
скрывался перстенек, завернутый в тряпицу. Тряпица так и лежала на  столе  ,
где я ее бросила. Не знаю, что меня к ней потянуло,  наверно,  я  хотела  ее
выбросить. Но мне показалось, на ней виднеется какая-то буква, и я решила ее
развернуть.
   Я увидела  стершиеся,  но  все  же  различимые  письмена.  Написано  было
по-арабски, но ниже более мелким почерком сделана приписка по-латыни:
   "Разъединенные счастье приносят, соединенные силу сулят".
   Дальше разобрать было трудно. Часть фразы попросту исчезла. Лишь в  самом
конце на краю тряпицы буквы сохранились,  как  ни  странно,  немного  лучше:
"...Взяты у альмохадов мною, доном Алонсо де Костелло де  Оро  в  битве  при
Лас-Навас-де-Толоса. Лето господне MCCXII".
   Боже мой! Значит, перстеньки были захвачены моим предком более чем за 400
лет до моего рождения, в 1212 году! И они лежали тут много лет,  прежде  чем
до них добрался мой несчастный и многогрешный  дядюшка,  нашедший  последний
приют где-то в волнах моря. Быть может, он тоже случайно отломил эту планку,
прочел, что разъединенные перстеньки приносят счастье, и  взял  с  собой  на
остров тот, что нашел Мануэль. А второй брать не стал, видно, силы ему  было
не занимать... Хотя, наверно, тут было написано еще что-то вроде  того,  что
они "силу сулят" дурную или нехорошую. Кроме того, дядюшка мог  и  проверить
на себе эту самую силу. А то, что сила эта не самая добрая, я уже убедилась.
Если в первый раз мне показалось, что меня  ударили  кнутом,  то,  когда  мы
соединили  перстни  с  Мануэлем,  произошло  что-то  еще  более   серьезное.
Наверное, мы могли бы погибнуть...
   Да, скорее всего дядюшка именно так  и  сделал.  Он  тоже  получил  удар,
понял, что в соединении перстеньков какая-то  страшная  колдовская  сила,  с
которой  ему  не  совладать,  и  решил  ограничиться  "счастьем".  А  второй
перстенек был со мной в течение всех этих странствий  и  скитаний,  лежал  в
своем гнездышке и незримо помогал мне. И вот они снова вместе.
   Интересно, что будет, если завернуть их в  одну  тряпицу  и  положить  на
прежнее место? Будут ли они считаться соединенными или нет?
   Мне  было  жутко,  но  я  решила  положить  перстеньки  так,  чтобы   они
соприкоснулись колечками. Я осторожно приблизила их друг к другу, ежеминутно
ожидая увидеть голубую вспышку и ощутить удар... Перстеньки  соприкоснулись,
но ничего не произошло. Их таинственная сила проявлялась лишь  тогда,  когда
выпуклый прямоугольник на одном входил в вогнутый паз на  другом...  В  этом
был их секрет.
   А может быть, все же положить их в  чашу  для  святых  даров,  где  лежал
перстенек, найденный Мануэлем? Наверно, не  случайно  дядюшка  положил  свой
перстень в чашу и оставил в алтаре домовой церкви. То, что он не взял его  с
собой, тоже что-то значило...
   Принес ли этот перстень счастье? Если считать, что счастье  в  богатстве,
то безусловно.
   А если кузен Рамон узнает о своих правах наследника?
   Это заставило меня надеть мужское платье, вооружиться и  выйти  на  стену
замка. Я хотела успокоить себя, хотя и знала, что если кто-то из  пиратов  и
уцелел в  огне  лесного  пожара,  то  вряд  ли  решился  бы  при  свете  дня
приблизиться к замку. Ночью, во время ливня, потушившего пожар, сделать  это
было невозможно, а сейчас, при ярком  свете  утра,  у  пиратов  и  вовсе  не
хватило бы мужества, ибо вчерашний огонь, который вели раскалившиеся  пушки,
заставил их думать, что в замке сильный гарнизон...
   Перед тем  как  выйти  из  дома,  я  не  удержалась  от  того,  чтобы  не
покрасоваться  перед  зеркалом.  На  меня  глядел  некий   молодой   изящный
кабальеро, которому  не  хватало  лишь  усов  и  бороды.  Правда,  мой  бюст
несколько более, чем следовало бы, обтягивала свободная рубаха,  а  бедра  у
"кабальеро", честно говоря, были несколько широковаты и слишком уж по-женски
округлы. Да, похоже, что я все больше полнею! Боже мой! Ведь когда-то,  было
такое время, я радовалась, когда замечала,  что  фигура  моя  принимала  все
более плавные очертания... Переживала я тогда совсем по другому поводу. Меня
смущало, что я до сих пор еще слишком угловата,  что  у  меня  острые  тощие
груди, что бедра и зад мои  напоминают  мальчишечьи.  Неужели  это  когда-то
было?!
   Я стала расчесывать волосы и обнаружила новый повод для  расстройства:  в
одной из первых же прядей мне попался седой,  совершенно  седой  волос!  Это
было так неприятно, что утро показалось мне вновь испорченным  и  весь  этот
замок дона Альфонсо стал казаться мне  совсем  мрачным...  Наскоро  закончив
причесываться и не забыв, разумеется, выдернуть седой  волос  из  головы,  я
надела шпагу, сунула за пояс пистолеты и спустилась во  двор.  На  просохших
каменных   плитах   кое-где   поблескивали   мутноватые   лужи,    заливисто
перекликались птицы. Пахло сыростью,  немного  гарью.  По  звонким  ступеням
лестницы я поднялась на стену. За рекой стоял не тронутый  пожаром  зеленый,
вымытый и освеженный дождем лес, а вокруг  замка  дона  Альфонсо  вплоть  до
самой бухты все было выжжено. Пожар стер зеленые краски  на  целую  милю  от
реки с севера на юг и от бухты с запада на восток. Всюду торчали и  валялись
обугленные стволы пальм, уничтоженные огнем  другие  деревья...  Дождь  вбил
пепел в землю и, казалось, навеки покрыл ее серой коркой. Я оглядела остров,
обойдя по стене весь замок. Нет, дон Альфонсо, неудачно вы выбрали место для
своей крепости. Сейчас положение ее улучшилось, так как теперь со стены была
видна бухта. А раньше любой корабль мог зайти в бухту незамеченным. Впрочем,
возможно, что у дона Альфонсо было еще  какое-либо  укрепление.  Надо  будет
прочитать получше все его бумаги...
   Больше всего меня сейчас  интересовал  вопрос:  уцелел  ли  кто-нибудь  с
потопленного бомбой фрегата под английским флагом? Бесспорно, какие-то шансы
были и у тех, кто находился на взорванном корабле, и у тех, кто  оказался  в
горящем лесу. Кто-то мог избежать смерти. Вероятно, спаслись -  если  вообще
кто-нибудь спасся, - но не более десятка. Куда они могли скрыться?
   Вчерашний дождь был нешуточный. Его лучше всего пережидать в таком месте,
где на голову не будут падать вывороченные с  корнем  деревья.  Лучше  всего
пережидать такую  грозу  в  каменном  доме  или  в  пещере.  Тогда  наиболее
вероятно, что те, кто уцелел от лесного  пожара,  оказались  в  южной  части
острова, у скал. Где-то там они могут скрываться и сейчас.
   Конечно, мне хотелось бы верить, что все негодяи погибли, но осторожность
заставляла предполагать худшее. Возможно, сейчас  они  прячутся  где-нибудь,
убежденные, что по острову рыщут вооруженные до зубов солдаты. Но  рано  или
поздно они рискнут и выйдут на разведку, поймут, что никакого гарнизона нет,
и... в одну прекрасную ночь  мы  можем  не  проснуться.  И  это  лишь  самый
оптимистический  вариант,  ибо,  разобравшись,  что  перед   ними   женщины,
разбойники скорее всего не дадут  нам  умереть  спокойно.  Для  свойственных
пиратам грубых утех им даже Мануэль может пригодиться.
   Разглядывая в подзорную трубу  выжженную  пустыню,  я  внезапно  услышала
какой-то неясный, глуховатый, но  ритмичный  звук.  Для  ударов  топором  по
дереву он был слишком частый, к тому же слышался он не от леса, а со стороны
бухты. Звук становился все более отчетливым,  и  я  начала  вспоминать,  что
слышала где-то нечто подобное...
   Около полугода назад О'Брайен зашел  в  устье  Ориноко,  чтобы  пополнить
запас пресной воды. Вода была мутная, илистая, и он велел процедить ее через
мешковину и песок. Бочек было много, вода цедилась медленно, а потому работа
затянулась допоздна. Майкл не  хотел  понапрасну  утомлять  своих  людей,  а
потому решил сниматься  с  якоря  утром.  Он  пришел  ночевать  ко  мне,  мы
приступили к ужину и уже хотели отослать Роситу,  дабы  приступить  к  делам
интимным, как вдруг О'Брайен, до того вальяжно сидевший  с  бокалом  вина  и
моловший  обычный  вздор,  которым   имел   обыкновение   меня   развлекать,
встрепенулся и подошел к окну каюты...
   - Боюсь, сеньора, что сегодня ночь будет весьма неспокойная,  -  произнес
он уже не шутливым тоном. - Ты слышишь, это индейские барабаны...
   Я услышала в ночи точь-в-точь  такой  же  звук,  какой  доносился  только
что...
   Та ночь в устье Ориноко была тревожной, но не более того. Хотя капитан не
на шутку опасался ночной атаки индейских пирог и канониры провели всю ночь у
пушек, заряженных картечью, никто к нам не сунулся.  Однако  неутомимый  гул
многочисленных барабанов, нервный,  ритмичный,  сводящий  с  ума,  страшащий
какой-то сверхъестественной силой, не давал  мне  сомкнуть  глаз  до  самого
восхода солнца. Едва рассвело,  О'Брайен  велел  поднимать  якоря  и  спешно
покинул жутковатое место...
   И вот сегодня я услышала вновь этот ритмичный гул.  Правда,  он  поначалу
был намного слабее, чем тот, что мы слышали сквозь шум  прибоя,  находясь  в
полумиле от берега. Но тот гул, доносившийся  из  прибрежных  зарослей,  был
монотонный и мерный. А  сейчас  я  явственно  ощутила,  что  гул  нарастает,
приближается ко мне, неся с собой все ту же мистическую угрозу...
   Он становился все громче и громче, и я поняла, что мне нужно скорее звать
на помощь Роситу и Мануэля,  а  может  быть,  и  освобождать  из-под  стражи
Рамона, хотя он со своими ранами мог помочь нам скорее лишь  советом.  Если,
конечно, захочет.
   Да, гул шел с моря. Громкие удары, отражаясь от скал  у  входа  в  бухту,
усиливались и становились еще страшнее.
   Вскоре  я  увидела  первую  пирогу.  Узкая,  остроносая,  раскрашенная  в
какие-то пестрые тона, она появилась из  пролива,  обогнув  скалу,  и  стала
быстро приближаться к берегу. В ней сидело не меньше  полусотни  меднокожих,
длинноволосых   мужчин,   которые   под   ритм   барабана   дружно    гребли
веслами-лопатами с обоих бортов. Следом  за  первой  из  пролива  показалась
вторая пирога, затем третья, четвертая, пятая...
   - Боже мой! - вырвалось у меня.
   Опрометью я сбежала со стены во двор замка, бросилась в дом, на  кухню.