й или им устроили прогулку
на тот свет. Но никаких сведений о  том,  что  он  рыдал  или  иным  образом
выказывал душевные страдания, история не сохранила.
   А вот в тот момент, когда я наконец-то  обрел  свою  подлинную  сущность,
всплыв из глубин не своей памяти, и,  открыв  глаза,  ощутил  себя  Дмитрием
Бариновым, глаза у бати были мокрые. От счастья.
   Такой уж сильной впечатлительности в нем никогда не наблюдалось.  Он  мог
громко хохотать, убийственно ехидничать, бурно выказывать восторг и  яростно
негодовать, разносить проштрафившихся и просто попавшихся под горячую  руку.
Но чтобы он прослезился "от чувств" - не припомню. Видимо, для  такого  дела
необходим был какой-то суперповод.
   - Так, - произнес он,  улыбнувшись  и  погладив  бородищу,  но  при  этом
отчетливо вздохнув и шмыгнув носом. -  Как  выразились  бы  Ильф  и  Петров,
"наконец человеческий гений победил". Дмитрий Сергеевич вернулся  к  нам  из
дальних странствий. Глазами хлопает, дышит - как будто так и надо.
   - А я что, не дышал? - Не знаю, громко  ли  я  произнес  явно  глуповатую
фразу, но Чудо-юдо ее услышал.
   - Он еще и говорить умеет! - Чудо-юдо  был  в  восторге  от  способностей
своего сына. Лишь после сего всплеска радости он собрался  ответить  на  мой
вопрос. - Не сказать, чтобы совсем не дышал, но  у  товарища  Сталина  такое
дыхание называлось "чейн-стоксовым".
   Удивительно, но я о  таком  откуда-то  слышал.  Возможно,  мне  в  голову
перелезло что-нибудь из памяти Васи. Или, допустим, Сесара Мендеса. Браун  и
Атвуд вряд ли слыхали о чем-то подобном.
   - Кем ты себя ощущаешь? - спросил отец, заметно собравшись и  отрешившись
от того радостного состояния, в котором только  что  пребывал.  Нет,  он  не
давал волю чувствам, не расслаблялся. Сперва - наука, потом - всякая лирика.
   - Бариновым... - сказал я голосом дистрофика из  старого  анекдота.  Того
самого, который просил медсестру: "Закройте дверь, с горшка сдувает!"
   - И то приятно! - порадовался Чудо-юдо.  -  Если  доминанта  сохранилась,
значит, никуда ты не ушел, остался при своих. Конечно, после того, как ты на
Гран-Кальмаро пробыл два  года  в  коме,  два  месяца  -  сущая  ерунда,  но
все-таки...
   По-моему - это я осознал гораздо позже, - отец в  этот  момент  не  очень
верил, что все обошлось благополучно. И  вообще,  его  легкая  эйфория  была
следствием серьезного стресса, может быть, не такого, как у  Васи  во  время
регенерации Петра (я не сомневался, что это была именно  регенерация,  а  не
фальсификация, как утверждали некоторые), но тоже очень сильного.
   А вообще-то от знакомства с Васиной  историей  у  меня  осталось  сильное
впечатление. Там было много такого, с чем я был согласен, немало того, с чем
согласиться не мог, но больше всего - сомнительного. То есть того, в  чем  и
сам Вася сомневался, а я - тем более. Особенно в тех  размышлизмах,  которые
появились в самом конце.
   Это было настоящее  покаяние,  но  уже  не  младшего  сержанта  Лопухина,
призванного в армию, надо думать, на четыре года  раньше  меня.  Порядочного
балбеса, прямо скажем. Как он жил и развивался дальше,  как  дорос  до  всех
этих пониманий и осознаний - неизвестно. Ясно, что в  какой-то  институт  он
все же  поступил,  стал,  видимо,  неплохим  программистом.  Потом  каким-то
образом  попал  в   контору   Чуда-юда,   занимался   испытаниями   перстней
Аль-Мохадов, должен был встречать меня, когда я вез перстни  и  контейнер  с
Таней  на  какой-то  сибирский  полигон.  Дорабатывал   какие-то   хакерские
программы, конструировал новые модели ГВЭПов. Уловил я и то, что ему в  мозг
была вживлена новая усовершенствованная микросхема.
   Но все это я увидел лишь после того, как в моем  мозгу  в  очередной  раз
начался "компот". Последние вспышки  Васиного  сознания,  пожираемого  Белым
волком, были отрывочны и бессистемны. Пожалуй, разобраться в нем не смог  бы
никто, кроме самого Васи. Возможно, он, уже понимая, что обречен, собрал все
силы, чтобы сконцентрироваться вокруг некоего "ядра" своей  личности.  Самой
сердцевины того, что хранил в своей памяти и  о  чем  никому  и  никогда  не
говорил. Может быть, если бы отдал эту память, сосредоточился на  сохранении
жизненных функций, сумел бы протянуть подольше. Как бы он сумел это сделать,
я, увы, не понял, хотя позже отец мне это объяснял.
   Так или иначе, Вася поступил наоборот, предпочел, чтобы вирус парализовал
его  тело,  но  защитил  "ядро  личности".  И  смог-таки  разыскать  меня  в
виртуальном  мире,  чтоб  передать  мне  это  "ядро".  Это   было   покаяние
прозревшего и постаревшего Васи,  Василия  Васильевича,  возможно,  в  самом
конце своей не  больно  долгой  биографии.  В  общем,  мне,  тогда  все  еще
осознававшему себя Лопухиным, стали намного понятнее символика "сна-ходилки"
и кошмара с охотой на Белого волка.
   Но в тот день я мало что мог понять и осознать.  Слишком  был  слабый.  И
телом, и умом. До меня даже не дошло  с  первого  раза,  что  я  два  месяца
находился на грани между жизнью и смертью. Чашка весов с жизнью  перетянула,
но могла ведь и другая перевесить. Отец наверняка знал причины этого, ведь я
уже третий раз попадал в кому. Во всяком случае, если б я  загнулся,  он  бы
винил самого себя. Препарат-то мне Вика вколола по его распоряжению...
   - Хорошо,  что  выжил,  -  с  преувеличенной  веселостью  произнес  тогда
Чудо-юдо. - Я уже точно  могу  тебе  сказать:  выжил.  Теперь  еще  немножко
поваляешься и снова будешь бегать. Обещаю!
   - Обещаешь, значит, буду... - пробормотал я. Так оно и вышло.  Уже  через
два дня у меня полностью восстановились все двигательные функции  и  я  смог
самостоятельно добраться до такого жизненно важного места, как  туалет.  Еще
через пару суток я  смог  прогуляться  по  сухим  и  бесснежным  дорожкам  в
окрестностях ЦТМО. Был конец ноября, а погода  стояла  почти  как  в  начале
апреля. Только вечером темнело быстро.
   Через две недели после того, как я пробудился, Чудо-юдо объявил,  что  ни
он лично, ни прочие специалисты не находят у меня никаких патологий.  Теперь
мне  надо  пройти  небольшой  общеукрепляющий  курс,  позаниматься  спортом,
постепенно увеличивая нагрузки, а кроме того, чтоб не тратить попусту время,
как следует разобраться в чемодане, который  мы  унаследовали  от  покойного
Родиона.
   В памяти у меня сохранилось  слово  "Швейцария",  причем  не  просто  как
обозначение государства в Альпах, но и места, куда мне предстояло поехать  в
ближайшем будущем. Поэтому я решился спросить.
   - Вспомнила бабушка Юрьев день! - усмехнулся Чудо-юдо. - Вика  уже  давно
там. С адвокатами и кучей всяких советников. Я сам туда уже два раза  ездил.
Только пока все еще очень неясно...
   - Что неясно? Вроде бы вы все из моей памяти вынули?
   - Да, это так. Раскодировали Ленкины  тайнописи,  переписали  в  ноутбук,
точно такой же, как тот,  что  заминировал  Сарториус.  Но  выяснилось,  что
вступить во владение "фондом О`Брайенов", имея на руках только информацию из
ноутбука, нельзя.
   - Что, Сарториус чего-то испортил?
   - Нет, Сережа тут ни при чем. Он, судя по всему, тоже  сильно  лопухнулся
во всей этой истории. Конечно, если б он имел все, что нужно,  то  давно  бы
перекодировал все и вся на свой вкус. Но, во-первых,  ему  не  удалось  этой
весной взять под контроль Таню, то бишь нынешнюю Вику, а  во-вторых,  он  не
знал того же, что и я.
   - Чего именно?
   - Пока не будем об этом. Сейчас ты еще слишком слабенький и ничем  помочь
не сможешь. Занимайся  спортом,  укрепляй  здоровье  и  разбирайся  в  своей
"добыче". Я, к сожалению, не имел времени в это втягиваться, да и не  ощущал
особой необходимости. Но поскольку Родиону,  возможно,  помогли  повеситься,
что-то интересное в этом чемодане было.  "Служба  быта"  взяла  на  контроль
твоего знакомца Федота. Он владелец  небольшой  рекламной  газетки,  которая
давно бы должна была прогореть, но  никак  не  прогорает,  хотя  выходит  от
случая  к  случаю  и  ее  творческий  коллектив  успел   окрестить   издание
"ежеслучайником". Но его проблемы тебя тоже пока не должны беспокоить.  Твое
дело - изучать содержимое чемодана. Все, что понадобится - допустим, сделать
отпечатки с пластинок  или  пленок,  получить  дополнительную  информацию  о
каких-либо делах давно минувших дней, найти и расспросить отдельных граждан,
если таковые еще живы, или хотя бы тех, кто их знал, - обеспечим...
   ... От воспоминаний меня оторвал голос пилота, вошедшего к  своим  слегка
подмерзшим пассажирам:
   - Господа-товарищи, наш ероплан совершил очень мягкую посадку на аэродром
Нижнелыжье. Жертв и разрушений нет. Как я понял, вас тут ожидают. "Ми-8" вон
стоит. Сейчас откроем аппарель, можете начинать разгрузку. У вас,  по-моему,
полторы тонны всего? Верно?
   - Да, - ответил я.
   - Тогда побыстрее, если можно. Не люблю на таких аэродромах засиживаться.
Заметет - и кукуй. А если еще и технику заморозят, которой снег  убирают,  -
до весны просидеть можно. Да и вообще тут место жутко паршивое. Приборы врут
здорово, оборудование у диспетчера старое и хреновое. Здесь низина, а кругом
сопки. Впаяться в них можно - только так. Опять же  несколько  зон  рядом  и
зеки сидят будь-будь. Варнаки, в натуре, как деды говорят.  Пару  лет  назад
военный борт, "ан-12", чуть не угнали. Он тут на вынужденную сел, а  к  нему
из тайги - банда с автоматами. Пилотов - мордами в мох, руки-ноги  повязали.
Хорошо еще, что какая-то ментовская спецгруппа здесь, на аэродроме, случайно
оказалась. Целый бой, говорят, был. Четырех бандюг положили,  одного  взяли.
Спецназ, как мне рассказывали, тоже трех убитыми потерял и раненые были.
   Отчего-то я вспомнил одну старую, брежневских  времен  песню.  Там  такие
слова были: "Легенды расскажут, какими мы были..." Нет, не снилось мне  все,
был и перелет, и аварийная ситуация  на  борту,  и  вынужденная  посадка.  И
перестрелка была, которая вошла в местный фольклор. Конечно,  в  значительно
искаженном виде, но с приемлемой степенью достоверности.
   - Спасибо, что рассказал, - поблагодарил я пилота. - Нам  тоже,  наверно,
ухо востро придется держать.
   - Это уж ваши проблемы. А вообще, какой козел вас в январе сюда  пригнал,
господа геофизики? Полевой сезон-то еще в сентябре закончился... Добрые люди
давно по камералкам сидят,  карты  чертят,  а  вы  среди  зимы  забуриваться
собрались? У нас, между прочим, пока еще и морозов нормальных  не  было.  Но
если саданет - запросто можете все поотморозить.
   - Работа такая, - сказал я. Конечно, информировать этого хорошего парня о
том, что послал нас не  "какой-то  козел",  а  сам  товарищ  Чудо-юдо,  было
излишне.
   ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ
   Со мной в Нижнелыжье прилетели пятеро. Двоих я уже неплохо знал -  Валета
и Ваню, суперсолдат, прошедших обработку препаратом "Зомби-8". Они со мной и
покойным Васей ездили на аудиенцию к Ахмад-хану. Двое других,  которых  я  в
первый раз увидел лишь перед посадкой в самолет, были  намного  старше,  но,
несмотря  на  это,  представились  только  по  именам  -   Борис   и   Глеб.
Подозрительное сходство имен с первыми русскими святыми  как-то  само  собой
наводило на мысль,  что  имена  эти  условные,  а  настоящие  мне  знать  не
положено. Чудо-юдо не комментировал, что это за  мужики  и  какое  отношение
имеют к нашей  конторе.  Во  всяком  случае,  судя  по  всему,  они  никаким
инъекциям не подвергались. Физиономист из меня так себе, но по  совокупности
впечатлений  кое-какое  общее  мнение  составилось.   Под   мое   формальное
руководство были направлены очень серьезные ребята с инженерными дипломами и
кандидатскими, а то и  докторскими  степенями,  многие  годы  трудившиеся  в
разных районах земного шара, дабы закрытая отечественная наука хорошо  знала
о том, что новенького в загашнике у мирового империализма. Правда, у меня  -
да и у Чуда-юда, вероятно, тоже - были очень серьезные сомнения насчет того,
что их знания смогут пригодиться в  данном  конкретном  случае.  Скорее  мог
пригодиться их опыт, умение анализировать  и  обобщать  факты,  собирать  из
кусочков нечто целое. Вместе с тем этим ребятам можно было  доверить  и  то,
что стреляет. Не промахнулись бы. Что-то подсказывало мне: господа "святые",
похоже, состоят на действительной службе и прикомандированы  из  официальных
инстанций.
   Пятый, которого я тоже не знал до самой посадки  в  самолет,  был  вообще
загадочным типом. Он также назвался только по имени -  Богданом,  но  вполне
мог оказаться и Селифаном, и Салливэном даже. Ощущалось, что  Богдан  крепко
сам себя зажал, не очень уверен в своей безопасности  и  чего-то  боится.  У
меня почему-то сложилось впечатление, будто он совсем недавно приехал  из-за
границы, причем прожил там не пару недель, а подольше. И хотя  явно  не  был
иностранцем, порядочно отвык от  России.  Что  именно  возложил  на  Богдана
Чудо-юдо, я пока не знал. И,  естественно,  понятия  не  имел,  каким  боком
Богдан прилегает к нашей конторе. То, что он  не  сотрудник  СБ  ЦТМО,  было
однозначно. Но и ко всяким солидным ведомствам  он  вряд  ли  имел  какое-то
отношение. Если только к МВД, да и то в качестве зека. Были какие-то черты в
его лице, заставлявшие подозревать, что он имеет криминальное прошлое.
   Так или иначе, но слабаков среди нас не было, и мы быстро перегрузили все
наши полторы тонны пожитков в "Ми-8". Затем залезли в него сами, и  потертая
воздушная телега, на которой, возможно, здешний  "Мимино"  коров  и  поросят
доставлял, поднялась в  воздух.  Предстояло  преодолеть  без  малого  триста
километров и провести в воздухе полтора часа.
   Я  вновь  принялся  вспоминать,  как  это  вдруг   сделался   начальником
геофизического отряда какой-то экспедиции или партии.
   Итак, Чудо-юдо приказал мне заниматься  спортом  и  развлекаться  чтением
документов из чемодана-вьюка.
   Для начала я решил бегло просмотреть и рассортировать то, что  находилось
в чемодане. На первом этапе разделил все на две основные группы:  "писанина"
и "картинки". Конечно, это было нешибко по-научному, но зато лично для  меня
очень понятно. К  "писанине"  я  отнес  все,  что  надо  было  читать,  а  к
"картинкам" - все, что нужно было разглядывать. Короче, я отложил  в  первую
группу всякие папки, тетради, гроссбухи, полевые дневники, записные книжки и
отдельные листочки, а во вторую - металлическую коробку с  кинопленкой,  еще
одну такую же с негативами  на  фотопленке,  небольшой  альбом  в  картонной
обложке  с  карандашными  рисунками,  четыре  пакета  из  черной  бумаги   с
проявленными   фотоотпечатками,    картонную    коробку    со    стеклянными
фотопластинками-негативами. Туда же  я  отнес  увесистую  папку  с  картами,
кроками, выкопировками и чертежами.
   Однако чуть позже выяснилось, что среди  некоторых  бумаг,  отнесенных  к
"писанине", содержатся и рисунки, и фотографии, и кусочки  карт,  и  кальки,
снятые с карт. Одни валялись  просто  так,  между  страницами,  другие  были
вклеены в тетради и полевые дневники, третьи - вложены в конверты и  подшиты
в папки. Причем некоторые конверты были заклеены и, судя по всему, с тех пор
не вскрывались. Поэтому я  соорудил  еще  и  третью  группу  материалов  под
условным названием "писанина с картинками".
   Начал я с кинопленки. Насчет того, что она широкая,  Родион  ляпнул  зря.
Пленка была самая обычная, тридцатидвухмиллиметровая. Кроме  того,  пришлось
немало помучиться, прежде чем  я  нашел  "покадровое  описание",  о  котором
упоминал ныне покойный Родя. Оно, как выяснилось, находилось  в  самодельной
тетрадке, сшитой суровой ниткой из шести листов самой дрянной писчей бумаги.
Нашлась она, как ни странно, не в  коробке  с  кинопленкой,  где  ей  вполне
хватило бы места, а в  каком-то  толстом  гроссбухе,  точнее,  в  нивелирном
журнале с пикетной ведомостью какой-то трассы, записями всяких там  числовых
отметок и привязок, эскизными профилями участков, вычерченных  на  небольших
листах ватмана и миллиметровки.  Еще  более  удивительно,  что  тетрадка  не
просто лежала между страницами, а  была  вложена  в  коричневый  конверт  из
крафт-бумаги, пришитый с внутренней  стороны  к  толстой  картонной  обложке
журнала-гроссбуха. Стало быть, не случайно сюда попала.
   На первом листе эрзац-тетрадки действительно было начертано:  "Покадровое
описание кинопленки, отснятой Т.В.Кулеминым 23 июля - 18 августа 1936 года".
Должно быть, эту надпись сделали уже не в тайге, а при камеральной обработке
материалов экспедиции. Уж больно ровненькой и чистенькой она была. К тому же
все рабочие записи в полевых условиях делали химическими карандашами, а  тут
явно прошлись перьевой ручкой с нажимчиками и волосяными  линиями,  обмакнув
ее в фиолетовые анилиновые  чернила.  А  это  означало,  что  до  того,  как
опечатать, содержимое кто-то просматривал. Соответственно, где-то  в  другом
месте, например, в делах бывшего НКВД СССР, мог сохраниться какой-то  доклад
или рапорт насчет того, откуда взялись эти материалы.
   Товарищу, который проглядывал тетрадку и написал  на  ней  заголовок,  не
позавидуешь.  Прочесть  то,  что  накорябал  химическим  карандашом  сержант
госбезопасности Кулемин Т. В. на хрупкой и шероховатой желтой  бумаге,  было
нелегко. Сам Кулемин тоже особо не потрудился над  тем,  чтобы  как  следует
описать то, что снял. Наверно, считал,  что  пленка  сама  за  себя  скажет.
Поэтому он попросту разделил все листы  на  три  графы  -  и  записал  очень
размашистым почерком всего по нескольку слов в каждой позиции.
   ј п/п дата Что снято
   11 июля Проводник Лисов Парамон Лукич показывает след у пикета 346 (12.45
-12.50).
   12 июля то же, у кривой сосны (15.10 - 15.14)
   13 июля передвижение группы по котловине на сопке (10.56 - 11.04)
   И так далее. 90 процентов записей ровным счетом ничего не  говорили.  Мне
лично показалось, что сержант Кулемин и не  должен  был  писать  по-другому.
Очень может быть, что у  него  такой  приказ  был  -  не  записывать  много.
Предполагалось, что он сам, устно прокомментирует кадры для  руководства.  А
это самое "покадровое описание" Кулемин вел просто для того, чтоб не забыть,
когда, где и что снимал.
   Всего в "описании" было 44 позиции. Самая последняя  была  датирована  18
августа 1936 года  и  сопровождалась  припиской:  "Съемки  прекращены  ввиду
исчерпания пленки". Концы нитки,  которой  скреплялись  листы,  составлявшие
тетрадку, были протянуты через дырку в последнем  листке  и  с  двух  сторон
опечатаны сургучом. Имелась  заверительная  надпись:  "В  настоящей  тетради
пронумеровано и прошнуровано 12 (двенадцать) листов с номерами с  1  по  12,
литерных номеров нет. Исполнитель - сержант госбезопасности Т.В. Кулемин".
   Проще всего было сразу зарядить пленку в проектор и посмотреть,  что  там
такого  интересного.  Тем  более  в  ЦТМО  имелся  специальный  зальчик  для
просмотра всякого рода закрытых для широкого доступа  кино-  и  видеосъемок,
как научно-информационного, так и оперативного характера. Однако, прежде чем
любоваться немыми черно-белыми картинками, хотелось  немного  разобраться  в
том, что на них изображено.  Все-таки  10  процентов  информации  в  записях
сержанта ГБ Кулемина могли пролить кое-какой свет на содержание фильма.
   Эти 10 процентов  полезной  информации  содержались  в  самых  последних,
августовских записях. Таковых было всего четыре: 39, 40, 42 и 44.
   39-я запись от 11 августа гласила.
   "Облако в форме прямого огурца. Подъем над котловиной. Передвижения (6.45
- 7.05)".
   То, что чекист-кинооператор потратил двадцать минут на съемки  "облака  в
форме прямого огурца", говорило о том, что это  было  что-то  необычное.  До
этого Кулемин включал камеру самое большее на восемь  минут,  чтобы  заснять
"передвижение группы по котловине на сопке" (3-я запись),  а  в  большинстве
случаев снимал по одной-две, реже по четыре-пять минут.