вободившееся место, я первым  делом  снял  с  головы  Гила  гарнитуру,  но
вступать в переговоры мне было некогда.
   Сначала нужно было выдернуть ноги трупа из педалей  управления,  так  как
кроссовки Гила фиксировались на педалях эластичными ремешками - что-то  типа
"Нормы". Я минуту-полторы на  этом  потерял.  После  этого  настала  очередь
двери. Вот тут-то и поджидал тот самый, что "подкрался незаметно". Я  боялся
за правую дверь,  в  которую  несколько  пуль  попало,  а  заклинило  левую.
Одна-единственная девятимиллиметровая дрянь  долетела,  и  надо  ж  ей  было
тюкнуть именно в замок! Вмяла, перекосила - дергай сколько хочешь, ни  хрена
не выйдет. На это бестолковое дерганье я угробил тридцать секунд.
   - Правую! Правую открывай! - заорал я Ленке.  Наверно,  мне,  дураку,  не
надо было ее торопить. Перетащил бы покойника, а уж потом бы  выпихивал.  Но
разве тут сообразишь? Ленка  рада  стараться  -  открыла.  Но  вертолетик-то
легонький, а мы на один борт навалили сразу все. И восемьдесят  с  небольшим
моих, и без малого семьдесят Ленкиных, и полных  девяносто  Гила  в  убойном
весе.
   Машина - тут еще и поток воздуха свое аэродинамическое качество добавил -
дала правый крен градусов на тридцать. Гила, которому было  на  это  глубоко
плевать, повалило на меня, вовсе не хотевшего вылетать из открывшейся двери.
   А почти пришлось. Во всяком случае, когда вертолет накренился, и  мертвый
Гил всей тушей навалился  на  меня,  я  успел  только  растопырить  локти  и
повиснуть вниз головой над бездной  в  полтораста  метров.  Никогда  так  не
висели? Молитесь Богу!
   Я провисел секунд пятнадцать, не больше, но страху натерпелся на сто  лет
вперед. Локти трещали от боли, поскольку в них  впились  какие-то  угловатые
детали,  плечевые  суставы  вот-вот  должны  были  хрястнуть  от  непомерной
нагрузки. Встречный воздух плюс  вихри  от  ротора  полировали  мне  рожу  с
нежностью наждачной  бумаги.  А  кисти  рук  судорожно  искали,  за  что  бы
ухватиться, но никак не находили. Ноги, придавленные трупом летчика,  должно
быть, и после смерти не хотевшего покидать свой вертолет, были беспомощны.
   Наверно, я что-то орал, матерился и даже визжал, как поросенок -  мне  не
стыдно! - но из-за рева двигателя Ленка этого могла  не  услышать.  Особенно
когда крен достиг максимума и мертвец, весь  липкий  от  крови  и  холодного
пота, скользнул вниз по моему лицу. Я едва пересилил себя и не убрал  локти,
хотя мне показалось, что кости уже трещат. Как раз  в  этот  момент  мертвая
оскаленная рожа Гила наползла на мое лицо и уставилась на  меня  стеклянными
неживыми глазами!
   Ленка открутила меня от смерти. Только она, и больше никто, "ни  Бог,  ни
царь и не герой", как пелось в одном популярном шлягере. Растерянность у нее
кончилась в аккурат на пятнадцатой секунде, и она, издав  какой-то  звериный
рык, рывком приподняла труп и спихнула его вниз, а  затем,  сцапав  меня  за
рубашку, вдернула в кабину и  задвинула  дверь...  Она  же  привела  меня  в
чувство, поскольку еще пятнадцать секунд я  мог  только  хлопать  глазами  и
глубоко дышать, будто недостаточно свежего воздуха за бортом было!
   - Делай что-нибудь, сволочь! - завизжала Ленка. - Убьемся же!
   И долбанула меня кулаком по спине. У меня ухнуло что-то внутри,  но  зато
это вывело меня из того полушокового состояния,  в  котором  я  пребывал.  Я
забрался на липкое от крови сиденье, всунул ноги в ремешки педалей, отключил
автопилот.
   Наверно, даже такому бывалому молодцу, как Ричард Браун,  нужны  были  бы
всякие  вывозные-провозные,  чтобы  более  или  менее   прилично   управлять
вертолетом. То, что начал выделывать я, состояло из сплошных  предпосылок  к
летным происшествиям.
   Во-первых, я дал полный газ и потянул ручку на себя. Вертолет задрал  нос
и попер вверх. Еще несколько секунд, и его завалило бы на ротор, после  чего
задача угробиться была бы выполнена с гарантией.  Потом  я  столь  же  резко
пихнул ручку от себя, да еще и завалив ее  влево.  Чуткая  машинка  едва  не
рассыпалась от такой крутизны и ушла в левый вираж со снижением. В том,  что
она с опаснейшим креном  отвернула  от  какого-то  утеса,  едва  не  чиркнув
поплавками по скале, исключительно ее заслуга, и больше ничья.
   Я попробовал  плавнее  орудовать  ручкой  и,  маленько  сбросив  обороты,
выровнял аппарат где-то в полусотне метров от земли. Ежели бы тут была  хоть
какая-нибудь площадка, то я, наверно, сумел  бы  относительно  безболезненно
посадить вертолет, хотя даже с я-Брауном в мозгах никогда  этого  не  делал.
Тогда, с Марселой, мы просто плюхнулись в  воду,  израсходовав  горючее,  но
очень удачно стали на три точки.
   Однако сейчас внизу густо росли деревья.  Они  не  позволили  бы  на  них
безнаказанно плюхаться. Вертолетик наверняка бы  завалился,  поломал  ротор,
сплющился в лепешку от падения с пятиметровой высоты, взорвался бы и  спалил
нас на угольки в горящем бензине.
   Поэтому я опять прибавил газу, потянул вверх и вправо, но  тут  с  ужасом
увидел, что стремительно  сближаюсь  с  полицейским  вертолетом.  Откуда  он
вывернулся, хрен знает, я его во время предыдущих маневров потерял из  виду.
Боюсь, что и полицейские тоже не поняли, куда я подевался, когда снизился до
полусотни метров. И когда мой вертолетик, разогнавшись примерно  до  двухсот
миль в час, понесся в ту самую точку, где вертолеты должны были  долбануться
друг  о  друга  и  превратиться  в  огненное  облако,  из   которого   летят
металлические клочья, пилот "ирокеза" решил, что имеет дело с фанатиком.
   Это, пожалуй, не сыграло бы для него роковой роли, если бы он  еще  сумел
догадаться, что вертолетиком управляет дилетант, по сути дела в  первый  раз
усевшийся на пилотское сиденье. Может быть, у него на это просто не  хватило
времени.
   Поскольку полицейский пилот решил, будто неизвестный террорист,  угонщик,
воздушный пират или как там  еще  меня  представили,  разделавшись  с  более
нормальными спутниками и повыбрасывав их из кабины, собрался идти на  таран,
он подумал, что моя  главная  цель  -  врубиться  в  его  машину.  Он  и  не
подозревал, что я вовсе не  собираюсь  таранить,  а,  наоборот,  очень  хочу
избежать столкновения, только не знаю, как это сделать.
   Нога моя как-то непроизвольно стала искать педаль тормоза.  Я  словно  бы
забыл, что нахожусь не в автомобиле, а в вертолете, где педали имеют  другое
назначение. Глупее мог поступить только пилот, сидящий за рулем автомобиля и
потянувший на себя баранку.
   Полной последовательности своих действий я не смог бы  объяснить  никакой
комиссии, даже трибуналу святой инквизиции. Во-первых,  потому,  что  сделал
несколько чисто инстинктивных движений,  подсказанных  вовсе  не  летным,  а
водительским опытом, а во-вторых, потому, что после всех этих фокусов машину
закрутило вокруг оси несущего винта и к  тому  же  с  небольшим  наклоном  к
плоскости горизонта. А это означало, что земля и небо, в направлении которых
периодически поворачивались то кабина, то хвост вертолета, лично для меня  и
для Ленки, конечно, стали чем-то единым  целым,  крутящимся  против  часовой
стрелки. Однако при этом вращении горизонтальный вектор тоже  сохранился,  и
вращающаяся  тарахтелка  продолжала  нестись  в   направлении   полицейского
вертолета. У пилота "ирокеза" при  виде  столь  сумасшедшего  зрелища  сдали
нервы. Он дал полный газ и, накренив вертолет вправо, просто  шарахнулся  от
меня в сторону. Уже через секунду я услышал в эфире  дикий  вопль.  "Ирокез"
несся прямо на группу острых  скал,  торчавших  из  лесистого  склона  горы,
словно обломки гнилого зуба из десны.
   Опять же не помню, какими телодвижениями,  ясно  только,  что  совершенно
несознательными, мне удалось остановить вращение вертолетика и заставить его
забраться повыше. Несмотря на то, что в глазах у меня все еще  мельтешило  и
вращалось, я все же сумел  разглядеть,  как  двухлопастный  ротор  "ирокеза"
рубанул по скале. С треском и звоном обломки лопастей  швырнуло  в  сторону,
вертолет развернуло и с лязгом грохнуло о скалу левым бортом. Бу-бух! Гул  я
хорошо расслышал даже через рев своего двигателя.
   "Ирокез", чиркнув брюхом по базальту, отвесно скользнул вниз по скале  на
камни, глыбившиеся у ее подножия.  Тарарах!  Хвост  отломился,  бесформенная
жестянка вместе  с  прихваченными  по  дороге  камнями  ломанулась  вниз  по
лесистому склону, заваливая деревья и вминая в землю кусты.  Потом  еще  раз
увесисто бухнуло, над  деревьями  взметнулся  оранжево-алый  столб  пламени,
вспух и поднялся в небо буро-сизо-черный гриб дыма.
   Разглядывать, что  было  дальше,  у  меня  не  было  времени.  Совершенно
неожиданно  я  обнаружил,  что   нахожусь   на   подлете   к   тому   самому
гидроаэропорту,  куда  меня  собирался  доставить  покойный  Гил.  С   земли
осторожно позвали:
   - Гил, мы тебя ждем, где ты крутишься?
   Я бы мог выматериться, но Марселины холуи меня бы вряд ли поняли, а кроме
того, они не видели, что произошло  за  горой,  хотя,  возможно,  и  слышали
грохот от падения "ирокеза".
   Пришлось ограничиться тем, что сообщить:
   - Это не Гил. Где мне садиться?
   - Простите,  сэр.  Наша  площадка  на  два  градуса  левее.  Доверните  и
садитесь.
   Не знаю, как у  меня  получилось,  но  я  все-таки  сообразил,  что  надо
чуть-чуть скосить ротор назад, опустить хвостик и, выключив двигатель -  это
в памяти Брауна сохранилось, - опуститься на авторотации винта. Сели как  по
заказу - точно в центре  посадочного  круга,  нарочно  ни  в  жисть  так  не
посадишь.
   Только тут я догадался глянуть на часы, светившиеся на  приборной  доске.
На них было 14.18, то есть весь наш, если можно так  выразиться,  "воздушный
бой" продолжался всего одиннадцать минут! Мы еще на самолет не опоздали.
   - Вы не ранены? - озабоченно спросил какой-то детина, подскочивший к  нам
с Ленкой, едва мы  выползли  из  вертолета,  отодвинув  изрешеченную  пулями
правую дверцу.
   Господи, Боже ты мой! Мы так изгваздались в кровище, будто  в  каждом  из
нас сидело по десять пуль. Но все эти пятна достались нам от Гила и Кеннета.
   Кровавые тряпки, то есть рубашку и шорты, мы с  Ленкой  скинули  за  пару
секунд. Нас тут же окатили теплой  водой  из  ведра,  чтобы  смыть  то,  что
налипло на кожу. Одевались мы уже на бегу, по дороге  к  катеру,  фырчавшему
мотором у пирса. В катер буквально скатились.  Мотор  взревел,  и  пока  это
мощное суденышко неслось к стоянке гидропланов, детина - имени его мне так и
не сообщили  -  спешно  выдавал  нам  все  причиндалы:  документы,  кредитки
"American  express",  а  также  спортивную  сумку,  где   лежала   кое-какая
дополнительная одежонка, полотенца и туалетные принадлежности.
   - Опаздываем! - встревоженно пробормотал детина, но другой,  сидевший  за
баранкой катера, не оборачиваясь бросил:
   - Ерунда, мы оплатили ожидание до 14.40.
   И  точно,  двухмоторный  гидроплан  "Каталина  эйрлайнс"  нас  дожидался.
Гран-кальмарские  таможенник  и  полицейский,  торчавшие  у   трапа,   очень
порадовались за наше скорое прибытие.
   -  Я  только  что  получил  указание  задержать  ваших  людей,  -  сказал
полицейский сопровождавшему нас детине.
   - Сколько? - детина деловито полез в набрюшный кошелек.
   - По пять, - уточнил таможенник.
   - Идите в самолет! - сказал детина, и мы  с  Ленкой,  предъявив  билетики
миловидной  стюардессе-пуэрториканке,  быстро  перебежали  в  гидроплан   по
висящему над водой трапу.
   - Все? - услышал я голос пилота.
   - Все, все! - загомонило сразу несколько голосов с пирса.
   - Убрать трап!
   Пуэрториканка проводила нас в небольшой салон, где было всего пять  рядов
кресел, и указала наши места.  В  самолете,  кроме  нас,  находилось  еще  с
десяток пассажиров.
   - Леди и джентльмены,  "Каталина  эйрлайнс"  приветствует  вас  на  борту
нашего круизного самолета! -  объявила  стюардесса.  -  Просьба  пристегнуть
ремни и не курить...
   Моторы взревели, гидроплан со скоростью хорошего катера начал  выруливать
на старт. Затем за  окном  засверкали  брызги,  поднятые  рассекающими  воду
поплавками и взвихренные винтами, промелькнули берега бухты, а затем все это
осталось внизу. Я только выдохнул: взлетели. Как-то сядем?
   Перехват
   Самолет набрал не шибко большую высоту - где-то около двух  тысяч.  После
этого явилась стюардесса и доложила, что через пятнадцать минут мы  совершим
промежуточную посадку на острове Аристидес, где в полной мере сможем познать
тот романтический мир, в котором пребывали первопоселенцы времен  Колумба  и
т. д.
   - Ну вот,  и  туристами  наконец  заделались,  -  произнес  я,  с  ужасом
вспоминая, что еще полчаса не прошло с того мгновения,  когда  мне  пришлось
висеть вниз головой над пропастью.
   Ленка молча вытащила из сумки индикатор, поставила "Middle  level",  и  я
смог  увидеть,  как  красная  точка,  обозначавшая  меня,  перемещается   по
экранчику в направлении на север от Гран-Кальмаро.
   - Видишь, Волчище? Вот точно так же кто-то смотрит за нами. Конечно, твоя
подружка все неплохо прикинула. Американский  самолет  захватить  -  это  не
слишком просто. Даже если у "джикеев" на это будет санкция от ЦРУ. Верно?
   - Может быть, хотя, вероятно, эти самые "джикеи"  вместе  с  нами  сейчас
летят. Или упорно ждут на первой же остановке. К тому же мы с  тобой  как-то
не определились. Куда мы стремимся, чего боимся  и  вообще,  зачем  все  это
надо.
   - Определяться надо было тогда, когда ты меня два года назад из  самолета
вытащил и в океан плюхнул. То есть ты тогда определился. Точнее, Сорокин  за
тебя решение принял. А надо было держаться за папину ручку. И доложить, что,
мол, имеешь информацию от Главного камуфляжника о том-то и о том-то.
   - Никто тебя под пистолетом в парашют не застегивал, - сказал я. -  "Сама
полюбила, никто не велел..."
   - Вот именно. "Любовь зла, полюбишь и  козла".  Точнее,  кота  Паршивого.
Можешь мне сказки не рассказывать - ты вчера с этой толстой развлекался.  Не
зря же мне снотворного сыпанули.
   - А на фига ты меня закодировала, а? - зло проворчал я. - Сама  так  хрен
знает с кем два года крутилась, а мне, видишь ли,  "derogation"?  Хитра  ты,
"мадемуазель Шевалье"!
   - Поленилась просто.  Можно  было  и  покрепче  запечатать.  Одного  себе
простить не могу, что "tolerance" назвала.  Понадеялась,  что,  мол,  совсем
дурак, не докопается.
   - Между прочим, если бы ты не на  свою  кодировку  надеялась,  а  на  мою
честность, так я бы к этим бабам и не полез.
   - Их там что, много было? - поджала губы Ленка.
   - Две, - сказал я, как было, но получилось, что похвастался.
   - А вторая кто?
   - Секретарша ее, Сильвия.
   - Понятно.
   Разговор не клеился. Я, между прочим,  отчетливо  понимал,  что  у  Ленки
теперь есть чем меня укорить. Если бы не она, полетел бы я  вниз  головой  с
высоты в полторы сотни метров. И хоть она,  может  быть,  еще  и  не  поняла
этого, говорить с ней в  прежнем  ключе  как-то  язык  не  поворачивался.  И
совесть заедала, и язык  хотелось  прикусить,  потому  что  подшучивать  над
человеком, который не дал  тебе  превратиться  в  мешок  с  костями,  как-то
неэтично.
   Конечно, если бы  Хрюшка  начала  колоть  мне  глаза  своим  мужеством  и
героизмом, выпендриваться и попрекать: я, мол, тебя спасла, а  ты,  гад,  по
бабам мотаешься, то мне, конечно, легче было бы хамить... Но она и словом не
обмолвилась про свои заслуги, вот оттого мне  стыдно  и  было.  Я  даже  сам
забыл, что иногда  и  мне  доводилось  выручать  Ленку.  Но  это,  в  общем,
сегодняшний случай не перекрывало.
   Поскольку Ленка явно дала понять, что беседа закончена и  возобновить  ее
удастся только в том случае,  если  ее  величеству  Хавронье  Премудрой  сие
угодно будет, я занялся рассматриванием  пассажиров.  Немного  из  праздного
любопытства,  немного  из  практического  интереса  -  так,   серединка   на
половинку. В конце концов, "джикеи" или их агенты могли успеть проскочить на
борт гидроплана, пока я осваивал технику пилотирования вертолета.
   Для начала я точно сосчитал, сколько в салоне народу. Всего, считая  меня
и Ленку, в креслах  восседали  одиннадцать  человек.  Шесть  женщин  и  пять
мужчин. Соответственно без нас с Ленкой - пять и четыре.
   Явной парой были только  сухощавые,  очень  загорелые  и  подвижные,  без
умолку болтавшие дедуля и бабуля. Им  было  далеко  за  семьдесят,  если  не
сказать под восемьдесят. У старичков такого возраста уже и правнуки, бывает,
достигают совершеннолетия. Казалось бы, все что можно от жизни  взято,  надо
Богу  молиться,  кефирчиком  баловаться,  совершать   стометровые   прогулки
где-нибудь в умеренном климате, а в основном лежать  на  печи  и  дожидаться
появления курносой дамы.
   Ан нет, американские дедули и бабули очень не хотят стариться. Всю  жизнь
провертевшись как белка в колесе, наголодавшись, быть может, в  юности,  при
"Великой депрессии", навоевавшись вволю с японцами, корейцами и,  ежели  кто
не состарился, с  вьетнамцами,  накрутив  кое-какие  бабки,  нажив  домишко,
машинку, детишек, которых надо искать по всему  земному  шару  с  внуками  и
правнуками, эти старички решили напоследок отвести душу.  И,  между  прочим,
очень может быть, что данные старички вовсе не  прожили  полвека  в  дружной
семье, а, овдовев, каждый в отдельности  пустился  на  поиски  романтических
приключений. Или даже сбежал от законных половин на старости лет.
   Оставшиеся дамы и мужчины были одной компанией. То ли  познакомились  уже
на Гран-Кальмаро, пока загорали на  антильском  солнышке,  то  ли  прямо  из
Штатов в таком составе выехали. Судя по загару, недельку они уже пожарились,
хотя, может, и просто успели за лето загореть.
   Эта пятерка была примерно нашего с Ленкой возраста, то есть "те, кому  за
тридцать". Понять, кто кому кем доводится, было очень  сложно.  Еще  труднее
было разобраться с виду, какой у  кого  род  занятий.  Может,  преподаватели
колледжа или даже университета, а  может,  сутенеры  с  проститутками.  Этих
штатников, так просто, как наших, фиг различишь. Средний класс, так сказать.
У нас на Руси при желании можно  запросто  по  морде  вычислить,  что  собой
представляет тот или иной гражданин. Даже политические убеждения определить.
Ну, конечно, и еще признаков куча, которые  хорошо  известны.  У  нас  почти
точно можно сказать, что если на ком Карден висит, стало быть, либо  банкир,
либо бандит. Бандиты обычно помордастее и цепки на шее носят пожирнее. А вот
на учителе или профессоре, ежели они в государственном заведении  вкалывают,
будет пиджак от "Большевички" образца 1980  года.  Или  куртка  производства
КНР. Ежели кто-то на пиджаке ленточки от орденов СССР носит  -  стало  быть,
ветеран или отставник. В черной фуражечке  с  витым  шнурком  на  околыше  -
значит,  за  Вольфовича.  С  газетой  "Правда"  под  мышкой  -  стало  быть,
коммунист. Ну и так далее. Военнослужащего, мента  или  чекиста  в  штатском
(если последние  два  не  профессиональные  оперы)  прическа  высвечивает  -
"скобочка". Лицо кавказской национальности тоже  хорошо  определяется,  даже
если кепки не носит. Шутка.
   Мне лично было бы по фигу, какая у этих  янки  speciality11,  если  знать
точно, что они не могут быть, скажем, "джикеями". Впрочем, они  могли  быть,
например, и "сорокинцами"  -  у  Сергея  Николаевича  вроде  бы  оклахомская
прописка была. С Чудо-юдом было не все  ясно,  хотя  я,  честно  скажу,  уже
мечтал о том, чтобы нарваться на его людей. Менее  вероятно  было  появление
французов  и  "койотов".  Французы  вряд  ли  стали  бы  маскироваться   под
американцев - так проще проколоться. А "койоты" вряд ли стали бы  специально
подбирать для работы белых  людей,  которых  на  Хайди  и  Гран-Кальмаро  по
большому счету маловато.
   Особенно неприятное впечатление производили две  большие  сумки,  которые
лежали н