, хотя и беззвездной бездны. Согласно тому, что я помнил по опыту
Мануэля, через какое-то время он должен был вынырнуть оттуда и  со  страшной
скоростью помчаться прямо на меня. Вернее всего и я должен был понестись ему
навстречу. И это должно было закончиться чем-то вроде легкого толчка,  после
которого началось смешение образов и понятий Мануэля с образами и  понятиями
Мерседес. Затем, по предположениям Ленки и Чудо-юда, память Мануэля  перешла
в "я" Мерседес, где и  заархивировалась,  вошла  в  гены,  попала  к  мулату
Джонсону и так далее... Но ничего похожего на сей раз не произошло.
   Космическая чернота вдруг вспыхнула, завертелась золотой змеей, но уже не
свертывающейся, а раскручивающейся. Я словно бы влетел внутрь этой  спирали,
ощущая невыразимый  и  столь  же  необъяснимый  восторг.  Мигнула  еще  одна
вспышка, и... я очнулся.
   Очнулся там же, где и находился - в рабочем кабинете Вадима  Николаевича,
сидя в зубоврачебном кресле, придвинутом к инквизиторскому столу. И на  руке
у меня по-прежнему блестел перстенек с вогнутым минусом. На столе все было в
порядке. Никуда не исчезли ни череп, ни письменный  прибор  со  свечами,  ни
магический  кристалл  производства  оптико-механического  почтового   ящика.
Мистер Салливэн сидел в своем углу, немного бледный, но вполне дееспособный.
Практически все было  в  порядке,  ни  взрыва,  ни  пожара,  ни  космической
катастрофы не  произошло.  Единственным  изменением  обстановки  в  кабинете
специалиста  по  нетрадиционным  лечебным  и  диагностическим  методам  было
отсутствие самого специалиста.
   Правильнее будет сказать, что  в  кресле,  предназначенном  для  Великого
Инквизитора, вместо мистера, господина, гражданина или товарища Белогорского
Вадима Николаевича находился его еще теплый, но  уже  вполне  не  подлежащий
реанимации труп.
   БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ МИНУВШИЕ ДНИ
   С минуту я приходил в себя, с радостью ощущая, что руки, ноги,  голова  и
все прочее  перестали  подчиняться  внешней  силе  и  выполняют  только  мои
указания. Салливэн в это время выдернул из заднего  кармана  брюк  маленькую
фляжку с чем-то спиртным и сделал жадный глоток.  Глаза  у  Утенка  Дональда
даже после этого остались несколько округленными. Он был  единственным,  кто
видел все, что произошло, со стороны, и, видимо, набрался впечатлений.
   Я встал с кресла, тряхнул головой, убедился, что она не отваливается,  и,
обойдя стол, подошел к  бренным  останкам  экстрасенса.  Моего  медицинского
образования - оно, по правде сказать, было  поменьше,  чем  у  дурдомовского
санитара, - вполне хватило, чтобы констатировать летальный исход. Пульса  не
прощупывалось, дыхания не чуялось,  глаза,  наполовину  вылезшие  из  орбит,
сделали бы честь любому повешенному. Наконец, лицо  цвета  отварной  свеклы,
распухшее до неузнаваемости, заставляло  думать,  что  смерть  наступила  от
нарушения мозгового кровообращения.
   Судя по тому, что Салливэн, после первого приложения  к  фляжке,  глотнул
вторично, его персональный стресс еще не прошел, но он был явно  на  пути  к
выздоровлению. Меня больше всего радовало, что за черными бархатными шторами
никого не оказалось. Если бы кто-то был, то наверняка уже выскочил бы,  хотя
бы из любопытства. Тем не менее я  все-таки  поглядел,  что  там,  за  этими
шторами, находится. По правую и по левую руку от кресла, в котором  я  сидел
во время сеанса, были просто глухие стены, вдоль которых стояли  стеллажи  с
книгами разных времен и народов, причем немало таких, за которые можно  было
получить значительную сумму на Западе или солидный срок за неудачную попытку
контрабандного вывоза из России. Позади моего кресла, как  уже  упоминалось,
была входная дверь, а вот позади кресла  Белогорского  находилась  дверца  в
весьма любопытную комнату, представлявшую собой  странный  гибрид  любовного
алькова с камерой пыток. Помимо  кровати,  зеркал,  голых  богинь  на  одной
половине,  на  другой  находилось  что-то  вроде  дыбы  с   наручниками   на
никелированных цепях, скамья для порки, какие-то  розги,  хлысты,  плетки  и
иные  предметы  садомазохистского  обихода.  К  какой   группе   извращенцев
относился Вадим Николаевич, меня не интересовало, хотя, быть может, именно в
этой комнате он  осуществлял  лечение  какой-то  части  своих  пациенток,  а
возможно, и пациентов.
   Перстни я как-то мимоходом сложил в ту самую коробку из-под часов, откуда
Белогорский достал перстень Айрапета Аветисяна.
   - Это сенсация! - послышался несколько дрожащий голос Утенка Дональда.  -
Я видел нечто невероятное...
   - Догадываюсь, - вздохнул я, - мне бы ваши гонорары, сэр.
   Во мне опять прорезался капрал Браун, в странном сочетании  с  малоимущим
русским журналистом бульварной газетенки "Бред наяву".
   То, что мог видеть Салливэн, меня действительно интересовало, но  гораздо
больше мне хотелось поскорее отсюда выбраться. Поэтому  я  отправился  туда,
где находилась дверь, через которую мы некоторое время назад сюда пришли.
   Дверь-то была, но не открывалась.  Мистер  экстрасенс  ее  запер.  Причем
запер не на простой ключ, который наверняка бы обнаружился у него в кармане,
а на импортный кодовый замок.  Подбор  шестизначной  комбинации  вполне  мог
протянуться до начала следующего столетия, а я очень хотел домой, к папе.
   - Мистер Салливэн, - спросил я, - вы не  в  курсе,  как  открывается  эта
дверь?
   - Нет, - ответил он. - Вадим набирал код, но цифр я не помню...
   Меня это очень  утешило.  Наиболее  приятным  для  меня  было  бы  просто
улизнуть  отсюда,  оставив  Салливэна  наедине  с  мертвецом.   Пусть   ищут
Короткова, если хотят.
   Но так просто улизнуть было никак невозможно-с. Рассчитывать на  то,  что
где-нибудь в инквизиторском столе экстрасенса захована  запись  кода  двери,
мог только круглый  идиот,  а  я,  со  свойственной  мне  от  младых  ногтей
скромностью,  себя  таковым  не   считал.   Комбинация   цифр   могла   быть
исключительно в одном месте - в башке Белогорского, но сейчас ее не  было  и
там, ибо эта башка представляла  собой  мертвую  биомассу  белого  и  серого
вещества, в котором уже начинались процессы разложения.
   Конечно, перефразируя товарища Горького, можно было сказать: "Когда дверь
не отпирается - ее вышибают". По-моему, этот вариант крылатой фразы придумал
один из довольно умных, хотя и физически сильных соратников  ныне  покойного
Джека. Звали его Лом. Эту кликуху он огреб не по причине схожести со старшим
помощником капитана Врунгеля,  а  потому,  что  обладал  способностью  одним
ударом кувалды вышибать замок и первым вламываться в то помещение, где  нас,
мягко говоря, не очень ждали.  Тогда  еще  стальные  двери  были  редкостью,
интеллигентная взрывчатка "пластит-4" была в большом дефиците, и талант Лома
ценился очень высоко. Однако судьба его была  печальной.  Один  из  клиентов
оказался вооружен несколько лучше,  чем  были  информированы  ребята  Джека.
Вместо одного "макарова", который не продолбил бы  даже  в  упор  бронежилет
Лома, клиент имел в хозяйстве старый, но очень надежный "АКС-47", чья пуля с
гарантией дырявит бронежилеты такого класса. Лом впитал  в  себя  не  меньше
полмагазина, и это сделало его абсолютно бесполезной вещью.
   Здешняя  дверь   была   стальная,   ее   сварная   рама-коробка   надежно
вцементирована в проем, в пазах просматривались мощные штыри, идущие во всех
четырех направлениях, и вышибить ее не смог бы даже покойный Лом. Эту  дверь
вряд ли удалось бы снять с петель, перебить язычки замков и  так  далее.  Ее
можно было взорвать, но пластитом я, как на грех, не запасся.
   На всякий случай  я  осмотрел  комнату,  в  которой  покойный  экстрасенс
развлекался нетрадиционным сексом, но окон там не  имелось.  Там,  как  и  в
кабинете, были только вентиляционные отдушины.
   Само собой, я был  готов  к  тому,  что  в  любую  минуту  могут  явиться
охранники Белогорского. Больше того, какое-то время я страстно  надеялся  на
это, полагая, что, как только откроется дверь, они получат необходимое число
пулек из моего малокалиберного зонта. Конечно,  результат  был  гадательный,
они могли успеть раньше, но шансов удрать отсюда у меня с их  приходом,  как
ни странно, прибавлялось.
   В то время как я приводил  зонт  в  боевое  положение,  мистер  Салливэн,
выхлебав весь свой НЗ из фляжки, наконец понял, что с  мистером  Белогорским
произошло что-то неладное. До  этого  он,  как  ни  странно,  совершенно  не
беспокоился  по  поводу  здоровья   своего   старого   друга   и   даже   не
поинтересовался, почему тот так сильно почернел. Лишь теперь,  спустя  почти
пять минут, Салливэн проявил сильное волнение и заорал:
   - Боже мой! Да он же  мертв!  Его  глаза  заметались  в  орбитах,  взгляд
перепрыгивал с Белогорского на меня и обратно.
   - Да, он мертв, - сказал я как можно спокойнее, - но  мы-то  с  вами  при
чем? Он сам говорил о возможности летального исхода,  когда  заставлял  меня
подписывать вон ту цидульку. Она лежит на столе, никуда  не  делась.  Должно
быть, он вызвал против себя какую-то неведомую силу, и она его убила...
   - Да мне сейчас наплевать и на него, и на эту силу! - вскричал  Салливэн.
- Вы просто не понимаете, что случилось, господин Коротков! Мы с вами  здесь
замурованы!
   - Не понял... - произнес я довольно глупым тоном.
   - И очень плохо, что вы это не поняли. Код от двери был только  в  голове
Вадима. Охранники кода не знают. Более того, они не имеют права подходить  к
этой двери без вызова хозяина.
   - Уж не хотите ли вы сказать, что они  не  подойдут  к  ней  даже  в  том
случае, если хозяин не появится неделю или две?
   - А вы проживете здесь две недели без пищи и воды?
   Такого поворота дел я не ожидал.  Все-таки  прагматизм  -  великая  вещь.
Советский человек, конечно, вещь  прочная,  пережором  не  избалованная,  но
после двухнедельной голодовки и его можно взять голыми  руками.  К  тому  же
прожить даже неделю без воды мало кому удавалось.
   - Хорошо, - сказал я, - но ведь  можно  попробовать  как-то  открыть  эту
дверь без кода. В конце концов,  у  нас  особые  обстоятельства,  и  нас  не
осудят, если мы эту дверь выломаем...
   - Если вы попробуете это сделать  голыми  руками,  то  ничего  у  вас  не
получится, - грустно усмехнулся Салливэн, -  но  если  попробуете  применить
какой-нибудь металлический рычаг, вроде лома или монтировки, которых у  нас,
слава Богу, нет, и выворотить замок, то замкнете скрытые контакты,  и  проем
закроет стальная плита. С ней  вам  вообще  не  справиться  без  плазменного
резака. Его здесь тоже нет, можете быть уверены.
   Граждане, занимающиеся психиатрией, довольно часто свихиваются сами -  об
этом мне слышать доводилось. Однако  чтоб  экстрасенс-шарлатан  свихнулся...
Странно! Тем не менее, если Вадим Николаевич пошел на такие расходы, значит,
это ему было нужно.
   - Допустим, - вздохнул я, - что охранники не подойдут к двери даже в день
выплаты жалованья. Но ведь Белогорский с ними как-то  связывался,  если  они
ему требовались. Где-то ведь есть у него телефон или звонок какой-нибудь...
   - Телефон есть, - отмахнулся Салливэн, - и я даже знаю, где он находится.
Но телефон включается только тогда, когда правильно набран код. Если вы  его
не знаете и начнете подбирать его, как выражаются у вас, "методом тыка",  то
он даст вам ошибиться не более трех раз, а на четвертый намертво выключится.
   - Да он, по-моему, дебил, - сказал я с полной откровенностью, забыв,  что
о присутствующих покойниках плохо не говорят. - Понятно  было  бы,  если  он
подобную систему соорудил для самозащиты от нападения извне. Но на  кой  ляд
ему самоизолироваться изнутри?
   - Этого я не знаю. Дебилом я бы его  не  назвал,  но  странности  у  него
были...
   - Судя по оборудованию вон той комнаты, что за  шторой,  ваш  дружок  был
садистом... - заметил я. - Привозил сюда несчастных пациенточек, запирался с
ними и ставил перед выбором...
   У меня были, конечно, серьезные  сомнения,  не  развлекался  ли  здесь  и
Салливэн от щедрот радушного хозяина,  но  в  данном  случае  это  не  имело
какого-либо принципиального значения.
   Гораздо большее значение имело то, как отсюда  выбраться.  Неужели  здесь
действительно все  наглухо  замкнуто  и  Белогорский  не  оставил  какого-то
секретного аварийного выхода хотя бы на случай поломки своей  автоматики?  А
ежели пожар, например, с коротким замыканием в сети и обесточкой всего дома?
   Наиболее подозрительным местом на предмет потайного хода  была,  конечно,
альково-пыточная камера. Я облазил все от  и  до.  Нашлось,  правда,  весьма
полезное санитарно-техническое учреждение - небольшая ванна  и  туалет.  Это
означало, что мы не умрем по крайней мере от жажды, так как из крана  лилась
вроде бы пригодная для  питья  вода,  а  кроме  того,  не  сдохнем  от  вони
собственных испражнений, ибо сливной бачок был  в  полном  порядке.  Тем  не
менее никаких намеков на существование запасного  выхода  не  было,  хотя  я
достаточно долго выстукивал стены и пол. Подставив стул,  я  добрался  и  до
потолка, но результат был все тот же - шиш с маслом.
   Тогда мне  припомнилось,  что  экстрасенс  прокатил  меня  на  движущемся
кресле,  нажав  какую-то  кнопку  под  крышкой  стола.  Может,  там  и   еще
какая-нибудь  кнопочка  отыщется?  Полез  изучать,  хотя   Салливэн   только
саркастически хмыкнул, мол, давай майся дурью дальше...
   Кнопки были, и не одна, а штук пять.  Но  большая  часть  их  всего  лишь
управляла освещенностью помещения.  Можно  было  организовать  полную  тьму,
посадить товарища в зубоврачебном кресле под световой конус и  создать  иные
театрально-осветительские эффекты. Кресло двигалось только вперед или  назад
по небольшому транспортеру. Для размещения и обслуживания этого механизма  в
полу имелся люк,  который  я,  рано  порадовавшись,  обнаружил  под  столом.
Однако, когда я влез  в  пространство  между  деревянным  полом  и  бетонным
перекрытием, вынужден был с тоской плюнуть  -  отсюда  тоже  пробиться  было
нельзя.  Конечно,  если  б  знать,  что  так  все   получится,   то   вместо
зонта-револьвера я  взял  бы  отбойный  молоток  и  компрессор,  но  вот  не
догадался, увы...
   На душе стало тоскливей. Я решил попробовать поискать выход за стеллажами
с книгами. На это ушло около часа времени, я забил рот и нос пылью, но  увы,
как и раньше, ни хрена не нашел.
   - Ну, - сказал Салливэн, - вы убедились? Русские ужасно  любят  проводить
эксперименты в тех случаях, когда здравомыслящим людям уже давно все ясно...
   С этим я мысленно не согласился. Если  бы  на  земле  жили  исключительно
здравомыслящие люди, мы до сих пор ходили бы  без  штанов.  Первый  человек,
намотавший на себя шкуру, наверняка поначалу выглядел полным придурком среди
своих беспорточных соплеменников. Так что  нечего  валить  все  на  русских.
Колумба все считали психом, но он открыл-таки, на нашу голову,  эту  чертову
Америку...
   - Все-таки я нашел ванну и туалет, - заметил я. -  На  одной  воде  можно
чуть ли не месяц держаться.
   - Возможно,  -  проскрипел  Салливэн,  -  если  от  здешней  воды  мы  не
заработаем что-нибудь  желудочное.  У  меня,  кстати,  уже  началось  что-то
неприятное в животе...
   - Это на нервной почве, - сказал я  тоном  бывалого  лекаря,  и  Салливэн
отправился в сортир.
   А я вынул из кармана коробочку с перстеньками. Оба  минуса  поблескивали,
но не отбрасывали тени. Что за страшная тайна была  заключена  в  эти  такие
безобидные вещицы? И кем?
   Я поглядел на Белогорского, прикинул  температуру  воздуха  в  комнате  и
понял, что вскорости от него пойдет запашок, который заполнит все помещение.
Это будет очень невкусно, и даже при хорошей вентиляции нам тут будет ой как
туго. Очень захотелось выбраться и желательно - побыстрее.
   И тут наконец-то проснулась РНС. Я уж думал было, что она от меня  совсем
отступилась.
   Сигнал был короткий, но очень, как выяснилось, ценный. Сначала  мелькнуло
лицо О'Брайена, таким, каким оно виделось Мануэлю и Мерседес,  а  потом  моя
память  продемонстрировала  мне  картинку  из  памяти  капитана:  там,   где
фигурировали индеец-отшельник с верховьев  Ориноко  и  перстень  с  выпуклым
плюсом. История с протискиванием весьма габаритного  мужика  в  узкую  щель,
ведущую в пещеру отшельника, которая  была  тесновата  даже  для  беременной
кошки, стала своего рода подсказкой...
   РНС до сих пор меня не подводила и не обманывала, но ведь тут речь шла  о
том, что происходило Бог весть когда и неизвестно,  происходило  ли  вообще.
Ведь даже сам Чудо-юдо сомневался, видел ли  я  реальные  картины  из  жизни
Мануэля,  Мерседес  и  О'Брайена  или  же  некую  случайную   фантасмагорию,
сложившуюся у меня в голове. Там капитан О'Брайен прямо из пещеры отшельника
перенесся  в  свой  родовой  замок.  Из  Бразилии  -  в  Ирландию!   Это   ж
фантастика...
   Но мне-то куда ближе надо. Тут по прямой и сорока километров не будет...
   "Разъединенные счастье приносят, соединенные силу дают",  -  припомнилась
надпись, прочтенная Мерседес. А  ну!  Где  наша  не  пропадала!  Я  со  всей
решимостью пошел к двери.
   "Имея перстень,  вы  могли  бы  даже  пройти  прямо  сквозь  стену..."  -
отчетливо  услышался  голос  индейца-отшельника.  Точь-в-точь  таким,  каким
слышал его внутри своего мозга О'Брайен.
   "Ваше обращение к Нему должно  походить  на  боль,  идущую  от  пальца  к
мозгу"... - и это я услышал тоже.
   "Думай о  том  месте,  где  хотел  бы  очутиться..."  -  все  эти  цитаты
припоминались неспроста. РНС явно хотела вывести меня отсюда.
   Неожиданно я надел перстни на  средние  пальцы  обеих  рук,  печатками  к
ладони. Почему именно так - потому, что РНС именно так приказала. Выпуклый к
вогнутому - на левой выпуклый, на правой вогнутый.
   Соединять их было страшно. Я  помнил,  как  Мерседес,  соединив  перстни,
получила что-то похожее на удар током. Шкурой помнил! Но я верил. Верил, что
все  получится  и  я  пройду.  Мне  очень  хотелось  выбраться  из  каменной
мышеловки, где вот-вот запахнет гниющим трупом. Мне хотелось домой, в родное
Зазаборье, на зеленую лужайку позади дворца Чудо-юда.  Туда,  где  бегали  и
играли сейчас Колька и Катька.
   Преодолев страх, я слепил ладони,  совместил  воедино  печатки  перстней,
вогнутый минус с выпуклым и...
   Меня жиганул не то  разряд,  не  то  удар,  в  глазах  мигнула  оранжевая
вспышка, потом лиловая. На какую-то секунду я ощутил себя какой-то маленькой
болячкой, от которой  чуткая,  вибрирующая  нить  нерва  тянется  куда-то  в
бесконечность...
   Потеря сознания была, но скорее всего совсем недолгая.
   По ноздрям, в легкие хлынул  свежий,  воистину  пьянящий  свежий  воздух.
Глаза открылись и увидели солнце, небо с белыми облаками, знакомые очертания
нашего "колхозного"  дворца.  Всего  в  десяти  шагах  от  меня  барахталась
небольшая куча мала из четырех мелких хулиганов: Катьки, Кольки,  Сережки  и
Ирки. Загорелые, лохматые, поцарапанные бариново-чебаковские гибриды.
   А их отец и дядюшка сидел на травке в обнимку со своей сумкой, из которой
торчала рукоять  стреляющего  зонта,  и  ощущал  полное,  прогрессирующее  и
доминирующее обалдение.
   - Папка! - заорал Колька, выпрыгнул из свалки первым и подскочил ко  мне,
следом и остальные поросята прекратили возню.
   - Дядя Дима, - деловитая Иришка посмотрела на меня с большим интересом. -
А как это вы так тихо-тихо подошли?
   Меньше драться надо, - пришлось сделать рожу построже. -  А  то  так  вот
подойдет какой-нибудь и унесет вас отсюда...
   - Унеси! Унесите! - заорало хулиганье. Пришлось сцапать всех в  охапку  и
протащить по лужайке до спортплощадки.
   Уже в то время, когда я тащил будущих юношей  и  девушек  на  руках,  мне
вдруг пришло в голову: как же это они меня сразу узнали? Ведь я же  ходил  к
господину Белогорскому в гриме Короткова, то есть был  совсем  не  похож