ческих
ударов, которые слышались из номера напротив. Поскольку сон с  Люськи  сошел
не сразу, она вначале разозлилась:  дескать,  вздумалось  же  тут  какому-то
козлу  ремонтом  заниматься.  Потом  прислушалась,  разобралась  в   звуках,
определила, что разговаривают и трахаются Никита со Светкой...
   Никаких особых чувств у нее не вызвало - только злость и раздражение. Как
этот москвич снюхался с чертовой Булкой, ее не  волновало,  какие  от  этого
могут быть последствия - тоже.
   Люська закрылась с головой одеялом, но все равно  продолжала  слышать.  К
тому же под одеялом было трудно дышать... Вновь скинула одеяло с головы.  Да
когда ж они кончат, блин?! А эти  бухи  в  перегородку  и  кроватные  скрипы
сопровождавшиеся бесстыжими Светкиными охами и  ахами,  все  продолжались  и
продолжались...
   Как ни пыталась Люська  заставить  себя  заснуть  и  ничего  не  слушать,
выходило у нее это очень плохо. То на живот переворачивалась, то  на  спину,
то на левый бок, то на  правый  -  все  не  могла  успокоиться.  А  тут  еще
проскользнула несвоевременно-дурацкая мысль, что если б она дала вчера этому
гаду Юрику хотя бы и после того, как он повалил ее на капот и трусы  содрал,
то, может быть, и не вляпалась во все это дело. Убыло бы с нее, что ли?  Все
равно ведь и Балясин был ей не муж, и она  ему  фиг  знает  кто,  секретутка
всего лишь. Ведь не ушел он от Альбины, от своих детей - не ушел.  А  теперь
он и вовсе никто - труп. И уже никогда и ничего для нее не сделает -  в  том
числе и в области секса. А эта сфера жизни для  Люськи  все-таки  стояла  на
первом плане. Дай Бог, конечно, от этой  Булки  вырваться.  Про  нее  Люська
много чего слыхивала. Насчет того, какая  она  бандитка,  в  бабьих  кругах,
конечно, не говорили, но насчет того, что она в сексе  никаких  тормозов  не
имеет, - все утверждали. Мол, половина всех чинов в области  с  ней  бывали,
потому и сумела она такую богатую фирму раскрутить. И больше того, у нее  на
всех досье заведено, где и ее снимочки с ними есть.  Дескать,  посади  меня,
попробуй, мигом  полетишь  с  работы,  а  то  и  сам  в  тюрьму  сядешь,  за
коррупцию... Поэтому ей задешево удавалось многое из того, чего Балясин  мог
только за большие деньги добиться.
   Но тут-то какой расчет? На фига ей этот пацан сдался?
   От всех этих размышлений вкупе с  доносившимися  из-за  двери  звуками  у
Люськи  ее  собственный  организм  расшалился,  страдания  по   Балясину   и
возмущение  по  поводу  развратного  поведения  Булочки  как-то   смешались,
перетолклись и превратились в некое единое, но уже не нравственное, а скорее
физическое мучение - мужика захотелось. Уже не Вальтика,  а  просто  вообще,
абстрактного.
   А  в  номере  напротив  все  еще  продолжалось,  но   уже   подходило   к
долгожданному финалу. Никитина неопытность в вопросах секса сыграла, как  ни
странно, весьма положительную роль для Светки. Люська  точно  определила  по
визгам, сколько раз у той  "случилось".  А  вот  сам  Никита  никак  не  мог
"ухватиться". Пару раз ему вообще начинало казаться, что у  него  ничего  не
получится. Героическими усилиями он вновь сосредоточивался и шел на штурм. И
вот, уже почти через полчаса после того, как начали, он понял,  что  доведет
дело до победного финиша.
   Скрипы кровати и удары по стене, как и Светкины вопли, участились, огонек
наслаждения добежал до запала, Никита испустил какой-то нечеловеческий рык и
распластался поверх партнерши, уткнувшись носом в ее душистые волосы.  Потом
стал устало целовать ее в глаза, уши, губы...
   - Умница! - прошептала Светка. - Я знала, ты сильный парень, у  тебя  все
получится.
   - А тебе хорошо? -- поинтересовался Никита.
   - Вот так! - Булочка подняла вверх большой палец. - Теперь  осторожненько
вылезай...
   Света слезла с кровати - Никита только сейчас заметил, что они даже обуви
не снимали, валяясь поверх  покрывала!  -  и  ушла  в  ванную.  Никита  вяло
разделся под плеск воды, доносившейся из ванной, выключил свет и заполз  под
одеяло. Все тело ощущало приятное утомление, ни о чем серьезном не думалось,
да и вообще немного спать хотелось. Наверно, если  б  не  желание  дождаться
Светки, "чистенькой и голенькой", он бы, наверное, заснул.
   Но Светка появилась довольно быстро, прошлепала босыми пятками по полу и,
приподняв краешек одеяла, забралась к Никите.
   Сонливость  Никитину  как  рукой  сняло.  Он  повернулся   к   Свете   и,
привалившись животом к ее теплому и мягкому бедру, осторожно  прикоснулся  к
ее груди.
   - Быстро он у тебя отдохнул... - прошептала Светка, - ну,  набери  код  и
заползай...
   Никита,  немного  волнуясь,  подался  вперед,  натолкнулся  на  скользкие
складочки, которые податливо расступились и пропустили его.
   - Светик! Светуля! Булочка! - нежно шептал  Никита.  Светка  взвизгивала,
стонала, дергалась, извивалась:
   - А еще! А еще! Сильней! Еще-е!
   Вывернувшись из-под Никиты и спихнув одеяло в ноги кровати, Света сгребла
обе подушки, уложила их одна на другую, улеглась на них  животом  и  взялась
руками за изголовье кровати.
   - Пристраивайся ко мне сзади, - пригласила она.
   Никита навалился на нее сзади, вдавил в подушки, уперся руками в  кровать
и, задыхаясь от страсти, стал толкать, толкать, толкать...
   А в номере напротив все эти трюки окончательно довели  Люську  до  белого
каления. Скрутив одеяло в некий большущий жгут, она ерзала по нему  животом,
стискивала ляжками, терлась, терлась, выла  в  бессильной  злобе  -  желание
росло, а ничего не выходило.
   И, как назло, в это самое время из-за дверей опять донесся  сладкий  стон
Светки:
   - И-я-а-а-а!
   Люська с удвоенной яростью принялась терзать самое себя, изредка испуская
сдавленные стоны:
   - М-м-а-а... М-ма-а...
   Поскольку Светка и Никита в этот самый момент  прервали  свое  баловство,
они услышали эти звуки.
   - Что это?
   - Люсенька  наша  страдает...  -  хихикнула  Светка.  -  Хочешь,  сходим,
посмотрим?
   - Ты чего... - произнес Никита растерянно. - Стыдно же...
   - Ничего стыдного. А хочешь ее трахнуть,  например?  Я  уже  все  у  тебя
проверила.  Могу  вот  теперь  Люське  гуманитарную  помощь  оказать...  Ну,
пойдешь?
   - Не, я не псих. Не пойду, конечно.
   - Что? - неожиданно резко изменила тон Света. Такого голоса Никита у  нее
еще не слышал. Это была холодная сталь, которая может  вот-вот  рубануть  по
шее, как нож гильотины. Света оттолкнула его от себя и, зло  сопя,  села  на
подушки.
   - Ну, не хочу я туда... - промямлил Ветров. - Разве нам вдвоем плохо?
   - Нет, нам неплохо, - по-прежнему стальным голосом произнесла Света. - Но
плохо, что ты ни хрена не  понял,  юноша.  Здесь,  запомни  это,  если  жить
хочешь, мне никто не говорит "нет", если я сказала "да". Понял? Я тебя взяла
сюда из жалости. А могу завтра отдать Хрестному - так мне в десять раз проще
будет. Или ментам передать со всеми пушками. Ты это улавливаешь, родной мой?
Твой статус - раб, точнее, нечто вроде наложницы. А  я  -  госпожа,  которой
угодно с тобой, сопляком, позабавиться. Усек, студент?
   - Усек... - пробормотал Никита, думая,  что  ему  надо  было  раньше  все
понять...
   - Значит, так. На первый раз я это выступление прощаю. Не  захочешь  быть
мальчиком, станешь девочкой. Приведу сюда амбала семь на восемь, и он  тебя,
здесь же, в моем присутствии, отдрючит!
   У Никиты аж сердце екнуло. С нее станется!
   - Ну так что, дорогой, пойдешь  к  Люське?  -  спросила  Света,  восседая
по-турецки на подушках. Голос уже звучал помягче, но Никита теперь  понимал,
чем рискует.
   - Слушаюсь и повинуюсь, ханум! - сказал  он,  пытаясь  перевести  дело  в
шутку.
   - Молодец! - похвалила Светка, спрыгивая  с  кровати.  -  Теперь  беги  в
ванную, умой рожу.
   Никита вышел, а Света подошла к телефону, сняла трубку.
   - Это я. Передай Петровичу, что утренних пора вывозить.
   Через минуту Никита вышел из ванной, и Светка сказала ему:
   - Ну, пошли к Люське! Прямо так, как есть, голышом.
   - А пакет зачем взяла?
   - Неудобно в гости без подарков...
   ГЛАДИАТОРЫ
   Макар проснулся от того, что лязгнула дверь камеры. Вошли трое в  кожаных
куртках, вязаных шлем-масках на мордах.  Бесцеремонно  сдернули  с  топчана,
поставили на ноги, но наручников не надели, а крепко скрутили руки  веревкой
выше локтей. Рот быстро и ловко залепили лейкопластырем.  На  голову  надели
вязаную шапку, но без прорезей. Затем подхватили под локти и  повели.  Когда
стали сажать в какую-то машину, он понемногу очухался.  В  машине,  судя  по
всему, сидело немало народу, но кто и  что  -  неизвестно.  Молчание  стояло
гробовое. То ли народ был молчаливый, то ли у всех рты были заклеены, как  у
самого Макара.
   Когда  мотор  заурчал,  Макар  понял,  что  сидит  в  каком-то  импортном
автофургоне, типа того, в каких деньги развозят. Бронированный, но  довольно
проходимый, на базе джипа. Ехали не более часа.
   Лязг ворот, потом езда по тряскому гравию, и потянуло назад. Так и  есть,
повернули на Лысаково. Теперь  дорога  пойдет  под  гору  и  будет  загибать
вправо, а настоящая развилка появится только у выезда  на  шоссе.  Там  если
влево, то в город, если вправо - от города.
   Однако поворот влево состоялся гораздо раньше, чем  ожидал  Макар,  и  по
тому, как пошла машина, нетрудно  было  догадаться,  что  это  не  шоссе,  а
колдобистая грунтовка. Начал припоминать, где ж тут такой поворот есть -  не
вспомнил. А по времени, если Макар его верно прикидывал, они должны были уже
в село заехать. Получалось, что они, выходит, свернули на одну  из  сельских
улиц. С планом села Лысакова Макар знаком не был, да и вообще бывал  в  этой
местности редко, но мог  представить  себе,  что  они  выехали  на  какую-то
полевую дорожку, по которой в это время года уже почти никто не ездит.
   По этой дорожке мотались из стороны в сторону примерно полчаса.  С  какой
скоростью ехали, не поймешь. Макар ни за что не взялся  бы  это  определить.
Потом повернули налево, и под колесами опять зашуршала щебенка.
   Дорога между тем пошла куда-то вниз. Вниз и вправо. Естественно,  что  об
этом Макар судил только по тому, как его наклоняло чуть влево и вперед.  Так
ехали довольно долго, Макар в догадках терялся, отчего так  может  быть,  но
ничего придумать не мог.
   Наконец машина остановилась. Кто-то, сидевший справа, открыл заднюю дверь
фургона, пахнуло свежим воздухом. Макара выволокли  и  поставили  на  землю,
потом сгрузили еще несколько человек. Потом кто-то  бесцеремонно  сдернул  с
Макара шапку, закрывавшую глаза.
   Чего-чего, а  такого  ландшафта  после  всего  лишь  часовой  поездки  на
автомобиле Макар увидеть не  ожидал:  какие-то  высоченные  каменные  утесы,
нагромождения камней... Не то Кавказ, не то Афган  какой-то...  Но  за  час,
пожалуй, да еще по таким дорогам, до этих  горных  мест  не  доедешь.  Да  и
вообще, наверное, и с территории родной области не выедешь. А на  территории
родной области, как Макару было достоверно известно, гор нет и  образоваться
как-нибудь очень быстро они не могли. Иначе об этом уже весь  мир  давно  бы
знал.
   Однако пейзаж был явно горный. Их высадили на какой-то горной дороге, где
справа был высоченный обрыв в какую-то темную  пропасть,  а  слева  -  почти
отвесный каменистый склон горы. Макара  поставили  спиной  к  обрыву.  Очень
удобно расстреливать - пули, если что, не отрикошетят...
   Макар стоял в одной шеренге с еще пятерыми. Разглядел справа, третьим  от
себя, Ежика. Остальные были незнакомы. На  них  были  направлены  фары  трех
машин: двух памятных джипов "Чероки"  и  фургона  для  перевозки  денег,  от
яркого света глаза слепило. Но рассмотреть, что на них направлены не  только
фары, но и  автоматы,  Макар  сумел.  Сейчас  чесанут  по  ним,  стоящим  со
связанными за спиной руками, несколькими длинными очередями - и  все.  Макар
готовил себя к такому, но все равно начала бить дрожь.
   Со стороны машин вышел некий мужик в темных очках на пол-лица. Будь здесь
Никита, он узнал бы Дмитрия Петровича, зама по режиму.
   - Так, - сказал он достаточно громко, чтобы его услышали все, кто стоял у
края пропасти. - Находимся мы с вами в брошенном карьере  глубиной  примерно
метров двести пятьдесят. Ближайшее жилье отсюда километров десять,  так  что
стрельбы никто не услышит. Но, исходя из человеколюбия и гуманности, мать их
так,  решили  дать  одному  из  вас  шанс  выжить.  Провести,  так  сказать,
гладиаторские бои. В несколько этапов, по жребию.  Сейчас  по  моей  команде
будете подходить ко мне и тянуть зубами спички. Там их будет четыре  длинных
и две коротких. Те, кто вытянет короткие, будут первой парой. Все ясно?
   Макар сперва подумал, что это шутка.  Однако  стоявшего  справа  от  него
мужика выдернули из строя, подвели к Петровичу и отлепили пластырь.
   - Тяни! - приказал тот, поднося зажатые в пальцах спички ко рту пленника.
Тот уцепился за спичку, выдернул.
   - Длинная! - объявил зам. по режиму. - В машину!
   Настала очередь Макара. Спичек было пять... Что он сейчас вытащит? Наугад
ухватился, потянул...
   - Длинная! В машину.
   Макар только сейчас заметил, что эту "жеребьевку" снимает какой-то парень
с большой профессиональной видеокамерой. Интересно, для кого  это?  Неужели,
Света-Булочка улики против себя коллекционирует?  Сперва  эта  "комедия  для
дураков", теперь вот это...За спиной, когда вталкивали в фургон, услышал:
   - Короткая! Вот первый гладиатор уже есть. Остаешься!
   За этим парнем должен идти Ежик...
   - Длинная! - это Макара обрадовало и огорчило. С одной  стороны,  хорошо,
что Ежик пока не в "игре", а с другой... Может  так  случиться,  что  Макару
придется драться с Ежиком. И убивать...
   Покамест Ежик - еще и улыбается, дурак! - стал третьим,  кого  вернули  в
машину.
   - Короткая! Остаешься! Последнего - в машину.
   Втолкнули  четвертого.  Следом  уселись  два   конвоира   с   автоматами,
захлопнули за собой заднюю дверь.
   Машина покатила по карьерному  серпантину,  и,  что  там  происходило  на
обрыве, оставалось загадкой, до того момента, пока сквозь шум  двигателя  не
донесся слабый, удаляющийся вопль...
   Макар догадался: "гладиаторов" заставили спихивать друг друга с обрыва.
   - Быстро, - произнес один из конвоиров, - трех минут не возились...
   - Интересно, один или оба сразу? - спросил второй.
   - Плевать...
   Фургон остановился. Минут через пять заднюю дверь опять открыли и  вывели
четверых на дорогу. И опять поставили у обрыва.
   - Первый победитель и участник финальной пульки уже известен,  -  объявил
Петрович. - Жеребьевка второй пары проводится среди четырех участников.
   Теперь первым тащил жребий тот, кому спичку тащить  не  пришлось,  потому
что вторую короткую вытащили перед ним.
   - Длинная! В машину!
   На троих оставшихся было две коротких и одна длинная. Это  означало,  что
одна из коротких (если не обе), достанутся Ежику  или  Макару.  Макар  тащил
следующим за первым "счастливчиком".
   - Длинная! В машину. А вы двое остаетесь...
   Макар успел увидеть лицо Ежика, такое напуганное, что смотреть жалко...
   Ежик действительно был ошарашен: как же так, даже тащить  не  пришлось...
Зато его противник, похоже, был очень доволен - из него можно  было  минимум
трех Ежиков сделать. Женя с тоской глянул вслед уезжающему фургону...
   Петровича, однако, эта разница  в  весовых  категориях  "гладиаторов"  не
смущала.
   - Бойцам по русскому обычаю разрешается выпить по четвертинке! -  объявил
он. В это время кто-то подошел из-за спины и разрезал путы на руках, а потом
рука в черной перчатке подала ему  четвертинку.  Ежик  поднес  ее  к  губам,
поглядел на противника, который высасывал  свою  из  горла,  отхлебнул.  Тот
парень, что с видеокамерой, все нацеливался,  стараясь  поймать  крупно  его
лицо. Должно быть, полагал, что это лицо будущей жертвы. И Ежик  это  понял.
Ему стало страшно, и он, не отрываясь, допил четвертинку. Появилось какое-то
отупение и равнодушие - будь что будет!
   Как в тумане он услышал голос Петровича:
   - Русский бой на топорах! До смертельного исхода! Если через  пять  минут
победитель не определится, проигравшими считаются оба!
   Залязгали гусеницы, и на площадку из-за поворота дороги выехал  бульдозер
с поднятым ножом и начал разворачиваться. Второй  встал  по  другую  сторону
изгиба дороги.
   Бульдозеры встали под углом, капотами друг  к  другу  и  осветили  своими
фарами изгиб дороги,  за  которым  было  метров  пятьдесят  обрыва,  точнее,
дорожной отсыпки, с откосом градусов семьдесят. А внизу - камни.  Даже  если
сразу не расшибешься, то, скатившись вниз на камни, с гарантией.
   Именно там, на узкой площадке,  огражденной  ножами  бульдозеров  с  двух
сторон и обрывом с двух остальных, им предстояло драться.
   Бойцов пропустили на этот ринг, заставив пролезть под ножами бульдозеров,
а затем вбросили по топору на углы площадки. Оператор залез на крышу  одного
из бульдозеров, навел объектив. Чтоб не мешать съемке, ножи опустили  и  тем
полностью загородили вход на площадку.
   - Время пошло! - скомандовал Петрович. - К топору, Россия!
   Ежик и его противник метнулись в углы площадки, ухватились  за  топорища.
Топоры были, конечно, не мясницкие, но  довольно  тяжелые.  Верзила  играючи
взял свой в одну ладонь, а Ежик даже двумя чувствовал тяжесть.
   Бугай, пользуясь тем, что у него и рост был больше, и руки длиннее, начал
размахивать топором из стороны в сторону, и  отточенное  лезвие  с  шелестом
стало описывать один полукруг за другим, то слева направо, то справа налево.
При этом верзила подступал к Ежику, заставляя его пятиться. А много  ли  тут
попятишься? Либо прижмешься спиной к  ножу  бульдозера,  и  следующий  взмах
топора снесет голову, либо подойдешь к самой кромке обрыва  и,  инстинктивно
отшатнувшись, полетишь вниз, на камни... Ежик, который этого детину в  жизни
не знал, ничего плохого от него не видал до сего  дня,  ужаснулся,  с  какой
простотой тот готов лишить его  жизни,  когда  своя  на  кону...  И  тут  же
возненавидел его до глубины души. Ах ты, гад!
   Здоровый вымахал! Ну, с-сука, я тебе устрою...
   И в тот самый момент, когда до краешка оставалось всего шаг шагнуть, Ежик
резко нырнул вниз, выбросив руки с топором вперед.  Верхнее  острие  топора,
казалось,  всего  лишь  чиркнуло  верзилу  по  пузу,  прикрытому  нейлоновой
ветровкой, рубахой и майкой, но распороло и то, и  другое,  и  третье.  Рана
была, наверно, не очень глубокая, но боль, резкая и острая, заставила  бугая
взвыть, выронить топор и согнуться, прижав руки к животу. Поди,  думал,  что
кишки вот-вот вывалятся. А Ежик, сообразив,  что  иного  шанса  может  и  не
представиться, наискось рубанул его по черепу изо  всех  сил,  да  так,  что
лезвие аж до обуха врубилось в башку. Крикнул детина что-то  в  этот  момент
или нет - Ежик не понял. Женю, вмиг отрезвевшего, обуял дикий ужас от  того,
что натворил. Он отшатнулся от убитого и при этом  совершенно  непроизвольно
выдернул топор. Тут же плесканула кровь,  Ежика  замутило,  и  он,  упав  на
колени, стал блевать...
   Его под руки выволокли с "арены", посадили на заднее сиденье... Макаровой
"шестерки". Откуда она тут взялась? Но спросить у Ежика сил не было, да и не
ответил бы никто. Рядом с ним с боков, брезгливо морщась, - от  Ежика  несло
кровью и блевотиной - сидели двое конвоиров, впереди - водитель.
   Подошел Петрович и коротко распорядился:
   - Везите вниз, туда, где будет "пулька"!
   Как раз  в  это  время  затарахтел  один  из  бульдозеров,  должно  быть,
сбрасывая вниз тело  верзилы-неудачника.  "Шестерка"  покатила  вниз.  Через
минуту она миновала стоящий у левой обочины фургон. Тут, должно  быть,  была
"третья точка", где предстояло "состязаться" Макару и его сопернику.
   Макар сидел напротив того, который, как и он, дважды  избежал  жребия  на
поединок, но теперь уже неизбежно должен