... Нет, в этот момент я еще помнил, что я - Коротков Николай Иванович.
Но уже очень смутно.
   - Рассказывай, что ты помнишь, - велел  парень  из  Си-ай-эй,  и  я  стал
рассказывать сон.  По-английски,  без  запинки,  совершенно  естественно,  с
интонациями и выговором, которые  могли  быть  у  человека,  рожденного  под
звездно-полосатым флагом.
   - Спать!  -  вновь  приказал  мне  парень,  и  я  вновь  нырнул  во  тьму
"кинозала", где меня ждал новый клип...
   Я сидел на стульчике за большим столом, где устроилось  много  людей.  На
мне был бархатный костюмчик, салфетка на шее, а прямо передо мной -  торт  с
четырьмя свечками. Все загорланили:
   - Хэппи б„фдей ту ю! Хэппи б„фдей ту ю!
   Хэппи б„фдей, диа Дикки! Хэппи б„фдей ту ю!
   А я дул на свечи, и приторно-сладковатый, смолисто-восковой дымок щекотал
мне нос.
   И опять я уже знал все, что увижу дальше. Было как бы две картинки:  одна
яркая, цветная, вторая -  блекловатая,  такая,  какую  можно,  и  бодрствуя,
представить в воспоминаниях... Эта картинка  все  время  бежала  впереди,  а
потом на яркой я видел  все  как  бы  воочию.  Иногда  эти  картинки  хорошо
совмещались, иногда на цветной что-то выглядело чуть-чуть не так, но в общем
и целом все события  проходили  именно  в  том  порядке,  как  предсказывала
бледная картинка.
   Это был первый день рождения, который я запомнил. За  столом  были  мать,
отец, старшая сестра отца, тетя Клер, младший брат отца  Уилл,  этих  я  уже
хорошо  помнил.  Остальные  лица  были,  как  бы  смазаны.  Потом  я   сразу
переместился в детскую, где находились  мои  сверстники:  кузен  Тедди,  сын
Уилла, Ник Келли - я сразу увидел его, и четырехлетним на яркой картинке,  и
тридцатилетним на бледной... Именно тут я почему-то  подумал:  "Нику  сейчас
тридцать,  значит,  мне  должно  быть  столько  же".  Где-то  сидело   число
"двадцать".  Откуда  оно  взялось?  Не  понимая  этого,  я   смутно   почуял
беспокойство. Потом что-то мигнуло, словно вспышка  фотоблица,  беспокойство
по поводу того, что мне двадцать лет, исчезло. Как  и  само  число,  которое
стало просто комбинацией из двойки и нуля - ничего  для  меня  не  значащей.
Зато 30 стало значить многое - этими двумя цифрами выражалась  протяженность
моей прожитой жизни.
   Внезапно всплыло какое-то личико с  раскосыми,  подмазанными  глазенками.
Вспомнился запах женской голой груди. Да, это было там,  в  Сайгоне,  я  был
пьян, но все же сил на то, чтобы стать мужчиной, у меня хватило. До этого  я
только целовался и щупал, в нашем городке  нравы  были  еще  не  те,  что  в
Нью-Йорке.
   А вот это, по-моему, было в джунглях, где-то в районе Плейку. Они били из
минометов калибра 82 миллиметра. Надо мной срубило  верхушку  дерева,  и  за
шиворот попал хвост от рассеченной гадюки. Я думал, что это  целая  змея,  и
орал, ожидая, что она куснет меня в задницу. Все  стали  ржать,  потому  что
думали, что никого не задело, и потешались надо мной до  тех  пор,  пока  не
заметили, что Джо Бронсон убит.
   Так это было там, во Вьетнаме, а это уже Африка. Саванна, марево впереди,
пыль и черви, копошащиеся  в  кишках  здоровенного  южноафриканца,  которого
переехала "тридцатьчетверка"  МПЛА.  Почему  я  назвал  эту  старую  русскую
лоханку "тридцатьчетверкой"? Что это вообще за слово? Его и  не  выговорить,
пожалуй. Откуда оно в моей голове? И опять вспышка, слово начисто  исчезает,
зато появляется твердая и  короткая  аббревиатура  Т-34-85  -  русский  танк
времен второй мировой войны.
   Так, а это что? Похоже, опять Африка. Но уже  другая  страна.  А,  это  ж
Солсбери, в Южной Родезии. Толстенькая фермерская дочка - смуглая от загара,
но все-таки белая. В ней все было приятно. Спасибо, Кэсси! Надеюсь,  вас  не
выгнали и не расстреляли ребята Мугабе.
   Ну вот, и еще один отрывок  из  моей  жизни.  Моей,  моей,  нет  никакого
сомнения! Это я прожил, я пережил...  Лица  в  масках  с  дырами  для  глаз,
закрытых для верности темными очками. И я такой же, я был с ними,  я  сдавал
тесты для какого-то дела, куда меня отбирали наравне с другими  кандидатами.
Вот-вот, самолет, парашют... Разве он не раскрылся? Ну, это ерунда! Это сон,
и все. Не было этого! Вспышка! Да, это приснилось  мне  накануне  того  дня,
когда я проснулся уже в другом месте.  Вспышка,  и  все  пришло  в  стройную
систему.
   Краткая автобиография Ричарда Брауна
   Сперва я был, видимо, зачат.  Подозреваю,  что  все  это  происходило  не
совсем так, как с достопочтенным мистером Тристрамом Шенди, джентльменом  из
романа Лоренса Стерна. Рассказать  об  этом  историческом  моменте  в  своей
биографии может далеко не каждый. Большинство родителей почему-то стесняются
рассказывать детям о том, каким образом произошло зачатие. Мне, в отличие от
многих несчастных, повезло больше. До сих пор помню, как мой папаша, изрыгая
перегар, орал:
   - Это все твой проклятый маникюр, Милли! Дело в том, что мое появление на
свет не планировалось. Напротив, прежде чем приступить  к  делу,  Милли,  то
есть моя матушка, передала отцу весьма надежное резиновое изделие,  основным
назначением которого  было  предотвратить  мое  появление  на  свет.  Однако
чрезвычайно  длинные  и  острые  ногти  моей  будущей  матушки,   украшенные
прелестным перламутровым маникюром, невзначай нанесли  изделию  повреждение.
При употреблении  изделия  этот  дефект  внезапно  сказался,  что  послужило
причиной Великой Гонки, в которой, как я позже узнал, было едва ли  не  один
миллиард участников. Впрочем, даже если участников  было  вполовину  меньше,
можно с уверенностью сказать, что подобных соревнований между людьми никогда
не было и не будет вовеки. В этой Великой Гонке участвовали не люди, а некие
микроскопические хвостатые существа. Чемпион Великой Гонки нес в себе  ровно
половину моего "Я" - цвет волос, форму ушей и рта, а также то, чем я  больше
всего походил на отца: мой мужской пол.  На  финише  Великой  Гонки  Чемпион
встретился с другой половиной моего "Я",  несущей  цвет  глаз,  форму  носа,
подбородка,  бровей  и  ногтей.  Наверное,  я  упустил  еще  массу  деталей,
приобретенных мной от отца и матери, но это несущественно.
   После того как Великая Гонка финишировала, я провел еще  примерно  девять
месяцев в чреве матери. Вероятно, это был  самый  спокойный  период  в  моей
жизни, так как никаких сведений извне ко мне не поступало.  Впрочем,  сам  я
помню этот период весьма смутно. Как я потом узнал,  моя  матушка  несколько
раз порывалась сделать аборт, и моя жизнь висела  на  волоске.  Спасло  меня
лишь вмешательство бабки со стороны матери, ревностной католички.
   Наконец, пришел тот день, когда я заорал во всю  глотку,  увидев  свет  в
конце не слишком длинного туннеля. Неужели я был таким ослом,  что  орал  от
радости? Вряд ли! Судя по всему, я орал от ужаса и неожиданности. Крик  мой,
по-видимому, в переводе с младенческого, означал следующее:
   "Леди  и  джентльмены!  Я  категорически  заявляю  вам,  что  очень  хочу
вернуться обратно! Мне там было так тепло, уютно и приятно. У меня  не  было
никаких забот, я ничего не видел, не слышал, и у меня не было никаких причин
оттуда вылезать. Моя мать должна немедленно восстановить статус-кво и  взять
меня обратно туда, откуда меня так грубо  вытащили.  Я  требую  репатриации,
господа! Я подам иск в городской суд, а если он не решит дело в мою  пользу,
то обращусь в кассационный суд штата. Я дойду до Верховного Суда! Если же  и
это не подействует, то я обращусь к международной общественности, в Комиссию
ООН по правам человека! Леди и джентльмены, я хочу обратно!"
   Увы, если мой  эмоциональный  настрой,  как  мне  представляется,  вполне
соответствовал духу и букве этого заявления, то моя способность  к  правовой
защите в первый день после появления на свет была слишком низка. К тому  же,
даже  располагай  я  возможностью  возбудить  иск,  он  вряд   ли   был   бы
удовлетворен, потому что еще никому не удавалось отсудить что-либо у Господа
Бога, а именно ему пришлось бы выступать ответчиком по моему иску.
   Итак, я ВЫНУЖДЕН был  родиться.  Так  было  впервые  нарушено  мое  право
свободного выбора, на мой взгляд, важнейшее из всех прав человека.
   Второе нарушение моих прав произошло во время крещения.  Во-первых,  меня
окрестили по католическому обряду, и уже этим фактом заставили признать  над
собой духовную власть римского  папы.  Во-вторых,  меня  никто  не  спросил,
нравится ли мне мое имя, данное при крещении.  Немудрено,  что  и  во  время
крещения я орал изо всех сил, но поскольку переводить с  младенческого  люди
еще не научились, то и эта моя речь пропала попусту!
   "Леди и джентльмены! - орал я при  крещении.  -  Вы  нарушаете  право  на
свободу вероисповедания - одно из основных  прав,  записанных  во  "Всеобщей
декларации  прав  человека"!  Почему  вы  убеждены,  что  я   признаю   себя
принадлежащим к Святой Апостольской Римской Церкви и желаю восприять  святое
таинство по этому обряду? Я никогда не делал подобных заявлений. Быть может,
со временем,  когда  я  начну  лучше  разбираться  в  теологии  и  различных
вероучениях, я изберу для себя протестантизм  или  православие.  Но  я  могу
избрать и ислам! Слышите вы,  господа?!  Я  могу  выбрать  ислам,  синтоизм,
буддизм, даосизм или даже культ кандомбле, существующий где-то в Бразилии. Я
могу стать даже иудеем!  Это  мое  неотъемлемое  право,  и  оно  записано  в
Конституции, в Билле о правах Человека. А вы нарушаете это право! Почему  вы
решили, что Господу угодно, чтобы я стал Ричардом Брауном? С чего вы  взяли,
что я не хочу быть Моше Рабиновичем или Субхатом-сингхом? У меня есть  право
носить любое имя, а вы его грубо нарушаете!"
   Поскольку защитить свои права я и на этот раз не смог,  то  мне  пришлось
подчиниться, и со временем, годам эдак к двум, я даже смирился с этим и стал
отзываться на имя Дик.
   В дальнейшем родители, а также и все остальные взрослые только и  делали,
что  нарушали  мои  права.  Мне  ограничивали  свободу  передвижения,  когда
пеленали или сажали в манеж, а в более старшем возрасте - когда не выпускали
гулять. Нарушали мое право на труд, когда запрещали браться за мытье  посуды
в трехлетнем возрасте. Наконец, нарушали мое  право  частной  собственности,
когда отбирали у меня в наказание любимые игрушки. Мое право на  образование
они нарушили, превратив его в обязанность и,  опять  же,  лишив  меня  права
выбора.
   Наконец, я не выдержал и решительно сделал свой выбор,  благо  для  этого
был уже вполне зрелым. Я удрал из дома и завербовался в армию.
   Многим мой выбор, безусловно, показался идиотским, но это впервые за  все
двадцать лет жизни был истинно МОЙ выбор,  и  я  сделал  его  сам.  Все  это
произошло в симпатично оформленном вербовочном  офисе,  где  висел  странный
плакат  с  изображением  козлобородого  старика  в  цилиндре  с  полосами  и
звездами, под которым красовалась вызывающая надпись: "Я  тебя  хочу!",  как
будто старикан, тыкавший с плаката пальцем во всех входящих, был  сексуально
озабочен. Кроме старикана, можно было полюбоваться на  отлично  отпечатанные
цветные фото с изображениями лихих парней в касках, в  хаки  или  камуфляже,
ракет, истребителей, авианосцев и другой дребедени, которой  я  впоследствии
насмотрелся по горло.
   Завербовавшись, я как-то неожиданно, хотя мне этого и не обещали, потерял
все права: и на жизнь, и на свободу, и на стремление к счастью. Кроме  того,
едва научившись как следует стрелять, я угодил в  край,  в  котором,  помимо
душного и влажного до плесени тропического климата, прелестных топких  болот
и джунглей, переполненных ядовитыми змеями, насекомыми и пиявками толщиной в
сосиску, имелось неограниченное количество наркотиков,  бледных  спирохет  и
коммунистических  партизан.  Все  эти  удобства  предоставлялись  бесплатно,
исключение составляли только наркотики  и  спирохеты.  Основное  развлечение
сводилось к тому, чтобы убить кого-нибудь и при этом остаться живым  самому.
Это было почти сафари, по  крайней  мере,  так  считали  вербовщики.  Честно
скажу, что у меня подобного впечатления не осталось. Я  лично  предпочел  бы
охотиться на тигров, слонов, львов и даже на крокодилов, но не на  людей,  к
тому же вооруженных. Хотя эти люди и были коммунистами, то есть,  по  мнению
капеллана Смитсона, теми, от кого Господь отвратил свой взор и лишил  всяких
надежд на вечное блаженство, нам от этого приходилось не легче.  К  тому  же
им, вероятно, помогал Дьявол. Об этом я  подумал  впервые  после  того,  как
остолопы из ВВС вылили на наш батальон канистру с напалмом,  предназначенным
для Вьетконга. Второй раз я подумал об этом, когда чья-то минометная батарея
слишком рано перенесла огонь и накрыла, опять-таки, не коммунистов, а совсем
наоборот. Впрочем, несмотря на мой скептицизм в отношении Господа  Бога,  он
от меня не отступился. Я не подорвался на мине, не был  проткнут  бамбуковым
колом в яме-ловушке, не был высосан пиявкой, не получил змеиный укус в шею и
даже не заразился сифилисом. Бог не оставил меня и тогда, когда  мы  удирали
на последнем вертолете из маленького городка, уже окруженного со всех сторон
коммунистами. Одной рукой я держался за какую-то штуку, прикрученную - очень
шатко! - к борту донельзя перегруженной тарахтелки,  а  второй  -  за  штаны
капеллана Смитсона, которые едва держались на его тощей фигуре и были к тому
же полны свежего дерьма. Надо сказать, да простит меня Господь, что дерьмо у
святого отца пахло совершенно так же, как у последнего рядового. Правая нога
у меня стояла на кронштейне вертолетного  шасси,  а  левой  я  вынужден  был
дрыгать в  воздухе,  потому  что  в  нее  вцепился  один  из  наших  местных
союзников, который до того боялся встречи с земляками-коммунистами, что ради
этого готов был выдернуть мою ногу из бедренного сустава. Он не отпускал  ее
до тех пор, пока капрал Бредли, висевший у меня за  спиной  вместо  рюкзака,
случайно не долбанул его ботинком по голове. После этого  союзник,  наконец,
отпустил мою ногу, но в это время до земли было уже с полтысячи футов.
   В конечном итоге я все-таки  прибыл  домой,  получил  какую-то  медаль  и
расчет по контракту. Некоторое время я ничего не делал, ибо  таков  был  мой
свободный выбор, а после того, как деньги стали подходить к концу, -  потому
что не мог найти работы... Дело в том, что я  обнаружил  -  хотя  и  не  без
удивления! - что мне чего-то не хватает.  Разобравшись  в  своем  внутреннем
мире, я обнаружил, что,  во-первых,  не  хватает  денег,  а  во-вторых,  тех
занятий, к которым я привык на войне. Толковые ребята подсказали  мне,  куда
обратиться, и очень скоро я оказался в Африке.
   Здесь мне тоже  пришлось  защищать  цивилизацию  от  коммунизма.  Здешние
коммунисты оказались неграми, нахальными и здоровенными, как  Мохаммед  Али.
Если бы они не были идиотами, то давно бы занялись боксом и  гребли  большие
деньги. Кроме того, они еще побаивались белых людей  и  стреляли,  тщательно
жмурясь. Поначалу вся война сводилась к тому, что мы  ехали  по  саванне  на
французских "Панарах" и строчили по всему, что движется, благо патронов было
много. И вот, когда сведущие  парни  утверждали,  будто  мы  вот-вот  займем
столицу,  где,  говорят,  в  свое  время  было  неплохо,  нам  наконец  дали
прикурить. Внезапно что-то завыло,  засвистело  и  на  нашу  колонну  градом
посыпались 122-миллиметровые  снаряды.  В  такой  обстановке  к  перспективе
наложить полные штаны надо относиться с пониманием.  Потом  выяснилось,  что
местным неграм помогают люди Фиделя и даже, возможно, русские. Поскольку  мы
удирали  очень  быстро,  то  мне  так  и  не  удалось  в   этом   убедиться.
Рассказывали, что когда кто-то из  наших  попадал  в  плен,  местные  жители
изготавливали из них очень вкусное рагу, отбивные и фрикадельки. Не  могу  с
уверенностью сказать, что это было именно так, ибо  блюд  этих  лично  я  не
пробовал.
   Когда до границы  оставалось  совсем  немного,  неподалеку  от  грузовика
взорвалась мина калибра 82 миллиметра, и один из осколков угодил мне в  зад,
да так ловко, что, пробив навылет обе половинки, ничуточки не задел  костей.
Три недели я пробыл в госпитале, где лежал на  брюхе  и  пытался  читать.  В
здешней библиотеке было полно книг на английском языке, правда,  в  основном
британских писателей. Именно здесь я узнал о том, что,  кроме  Микки  Мауса,
Бэтмена, Волшебника из  страны  Оз,  существуют  еще  Тристам  Шенди,  Калеб
Вильяме, Родрик Рэндом и мистер Пикквик. Хотя их времена  давно  прошли,  но
тем не менее, что-то общее между собой и этими парнями я находил  постоянно.
Конечно, книги эти были слишком толсты, чтобы я смог прочесть их от корки до
корки, но избранные места меня немало позабавили.
   Когда я наконец научился сидеть,  мне  предложили  переехать  в  соседнюю
страну, где тоже завелись коммунисты. В той стране, где я  получил  осколок,
делать было уже нечего, нас оттуда выгнали. Честно скажу, что я  десять  раз
подумал, прежде чем дать согласие. Если от Вьетконга я ушел  невредимым,  от
"мувименту популар" заполучил осколок, но выжил, то в следующей  стране,  по
логике событий, меня должны были убить. К тому же у  меня  появились  весьма
существенные сомнения  относительно  эффективности  борьбы  с  коммунистами,
поскольку они, словно тараканы по Гарлему, расползались  по  всему  миру.  У
меня не было никаких сомнений, что и отсюда нас выгонят.  Тем  не  менее,  я
все-таки поехал.
   Оттуда нас  действительно  выгнали,  но  весьма  корректно  и  культурно.
Здешние белые люди, устав гоняться за  партизанами,  и  партизаны,  уставшие
гоняться за  белыми  людьми,  договорились  провести  всеобщие  выборы.  Все
почему-то думали, что выберут здешнего епископа и его партию,  но  почему-то
выбрали бывших партизан. После этого нас тихо рассчитали, впихнули в самолет
и отправили в Европу, откуда мы разошлись кто куда.
   Прилетев домой, я подсчитал приход и  расход,  после  чего  отметил,  что
рисковал, в общем, не зря. Я уже прикидывал, не обзавестись ли магазинчиком,
но тут мне позвонил один парнишка, которого я знавал  еще  по  самой  первой
заварушке. Мы встретились  в  баре  и,  припомнив  прошлое,  поразмышляли  о
будущем. Узнав о том, что я собираюсь заняться делом, приятель  усомнился  в
том, что у меня достаточно стартового капитала.  На  это  я,  как  помнится,
заметил, что не против был бы начать сразу с миллионов, но исхожу  из  того,
что есть. Дружок усмехнулся и заявил, что знает, где можно получить контракт
на миллион, но дело, вероятно, уж очень рискованное. То ли  я  был  чересчур
хмельной, то ли еще почему-то, но только я расхрабрился и списал у  парнишки
адресок.
   На всякий случай я туда поехал, будучи убежден, что просто узнаю условия,
а затем откланяюсь. По адресу оказалось агентство по торговле недвижимостью.
Как предупредил парень, там следовало спросить Майка - без  всякой  фамилии.
Милая девушка понимающе кивнула, нежно улыбнулась, а  затем  нажала  кнопку.
Явился здоровенный, как шкаф, негр  и  тоже  очень  вежливо  пригласил  меня
следовать за ним. Следовать пришлось в лифт, который  увез  нас  по  меньшей
мере, на три этажа под землю. Я оказался в комнатушке, подозрительно похожей
на камеру пыток, где меня встретили три  плечистых  молодца,  а  здоровенный
негр, сопровождавший меня,  начисто  заслонил  собой  дверь.  Парни  вежливо
обыскали меня, несколько раз сфотографировали и даже сняли отпечатки пальцев
с обеих рук. После этого появился Майк. Он предложил мне виски.  Подозреваю,
что в стакане было какое-то снадобье, развязывающее язык.  С  разных  сторон
Майк и трое остальных стали задавать мне разные вопросы. Очевидно, то, что я
им наболтал, их устроило, ибо они не стали растворять меня в серной  кислоте
и спускать  в  канализацию.  Мне  налили  второй  стакан,  в  котором,  надо
понимать, было снотворное. После этого ст