ьмая  "пятая"  мина
все-таки взорвалась, то грохнули бы и эти от детонации. Так оно и случилось,
но я, к счастью, был в это время в воронке.
   Путь был  разворочен  и  перекручен  на  протяжении  целой  сотни  ярдов,
взорвалось не менее десяти, а то и пятнадцати мин, причем даже  та,  которую
я, разрядив, положил в стороне от  рельсов.  Перекрытия  выдержали  всю  эту
канонаду, а я смело пошел вперед, убежденный, что ни одной мины впереди  уже
быть не может, вплоть до того места, где начинается неповрежденный путь.
   Когда я дошел до этого места и присел в последнюю  воронку,  сил  у  меня
оставалось мало, я надышался пыли, взрывных газов, оглох, глаза слезились...
Оставалось еще несколько кубиков и кусочек  шоколада.  Я  съел  их,  испытав
жуткую жажду, - во рту пересохло. Очень хотелось выпить "Карлсберг", но  его
тут, естественно, не было.
   Впереди луч фонаря, заметно  потускневший,  -  село  питание  -  высветил
что-то металлическое. Эти двадцать ярдов я прошел на четвереньках, тщательно
приглядываясь к промежуткам между шпалами. И здесь  я  мог  бы  взлететь  на
воздух, потому что на этом участке наци поставили мины не между шпалами и не
со взрывателями натяжного действия, а деревянные нажимные мины. Я увидел эту
мину совершенно случайно. Видимо, гравий от времени слежался и  просел,  под
несколькими шпалами обнаружилось свободное пространство, и вот  там-то  я  и
увидел первую нажимную. От ноги,  наступившей  на  шпалу,  она  бы  вряд  ли
сработала, но вот если бы здесь провезли вагонетку - грохоту было бы  много!
Ящички мин были в свое время пропитаны каким-то составом  вроде  креозота  и
почти не сгнили за долгие годы. Всего я их нашел четыре.
   Наконец  я  подошел  к   самому   главному   заграждению,   тому   самому
металлическому предмету, который я высветил своим сдыхающим фонарем. Это был
приведенный в негодность мотовоз, нарочно  поваленный  на  рельсы  так,  что
закрывал весь проход. Его опутали колючей проволокой, какими-то проволочными
петлями,  просто  натянутыми  проволочками,  возможно,   подсоединенными   к
взрывателям мин. Касание любой проволоки могло вызвать взрыв.
   Распутать этот гордиев узел даже сам Александр Македонский не смог бы. Во
всяком случае, ему со своим  мечом  удалось  бы  дожить  только  до  первого
взмаха. Что же касается меня, то была возможность применить хоть и не  самое
современное, но автоматическое  оружие.  Я  отошел  в  одну  из  более-менее
удаленных от мотовоза воронок, спрятал голову между  рук,  чтоб  не  ударило
волной, выставил  из  воронки  ствол  "шмайсера",  а  затем  одной  очередью
выпустил весь магазин...
   Как ни странно, свод и на этот раз выдержал. Какие-то куски  от  мотовоза
все-таки долетели до моего укрытия, но слава Богу, пристукнуть меня они  уже
не могли. Правда, какая-то крупная гайка крепко стукнула меня по  шлему,  но
все на этом и кончилось.
   Сразу за обломками мотовоза,  в  пяти  ярдах  от  него,  путь  перерезала
очередная стальная  дверь,  завинчивающаяся  на  штурвальчик.  Она  была  не
заперта. Я хотя и крутил штурвальчик с опаской - там могла быть мина-сюрприз
- но тем не менее подсознательно уже ничего не боялся.
   Когда дверь открылась, и я вошел,  освещая  мрак  остатками  ватт  своего
фонарика, то ощутил странное чувство нереального...
   Серьезные дела продолжаются
   Я угодил туда, куда мечтала попасть Марсела, выгоняя меня ночью с яхты  в
вертолетную экскурсию на верхушку острова Сан-Фернандо,  а  затем  заставляя
совершить многочасовую подземную  прогулку.  Это  была  сокровищница  пирата
Эванса.
   Прямо вдоль стен, на сваренных немцами  стальных  стеллажах  громоздились
кованные железом и медью  сундуки,  просмоленные  бочки,  ящики  и  какие-то
предметы, обернутые мешковиной. На всех по  трафарету  черной  краской  были
написаны инвентарные номера. Это, конечно, сделали немцы. Распоров штурмовым
кинжалом одну из мешковин, я обнаружил под ней  массивную  статую  какого-то
индейского бога, наверняка цельнолитую, вес которой мог достичь тонны. Затем
я увидел еще более крупную... В обоих было столько золота, что, положив их в
банк, Эванс смог бы сделать своих потомков  мультимиллиардерами...  Сняв  со
стеллажа небольшой бочонок, типа шлюпочного анкерка, и сбив с  него  верхний
обруч рукоятью автомата, я сумел выковырять дно и увидел камни. Конечно, без
огранки они походили на простые осколки битого зеленого стекла, но на  самом
деле это были крупные изумруды. Каждый из этих камешков по нынешним временам
стоил приличную сумму.
   Кожаный мешок с черной цифрой "122" был стянут веревкой с печатью, но мне
было плевать на печать, и я развязал его. Это был крупный,  от  горошины  до
голубиного яйца в диаметре, жемчуг.
   Сундучок под номером "327" был доверху набит золотыми  монетами.  На  эту
сумму можно было бы купить себе небольшой самолет.
   Никого не было рядом. Я мог бы спокойно вытряхнуть коробки с патронами из
ранца и набить его чем угодно - жемчугом,  золотом,  изумрудами.  Я  мог  бы
рассыпать по карманам,  выбросив  обоймы  "парабеллумов",  несколько  фунтов
золотого песка, обнаружившегося в бочке с ј856.
   Но я уже достаточно хорошо пришел  в  себя  после  взрыва  в  туннеле.  Я
понимал, что, не зная, как отсюда выбираться, лучше ничего не  брать  и  уж,
конечно, не выбрасывать  ради  этого  боеприпасы.  Кроме  того,  я  все-таки
приглядывался: не тянется ли откуда-нибудь из-под статуй или  бочек  роковая
минная проволочка. Поглядывал я и под ноги, шагая между стеллажами по  узкой
колее.  Вероятно,  немцам,  обнаружившим  сокровищницу   при   строительстве
подземной базы, потребовалось немало вагонеток, чтобы перевезти ее на  новое
место. Возможно, кое-что они успели вывезти в Европу, а может быть, и нет  -
дожидались приказа фюрера.
   Рельсы уперлись в тупик, дальше была каменная гранитная стена, в которой,
однако, кто-то  пробил  киркой  или  отбойным  молотком  неправильной  формы
туннель. Горки гранитного щебня лежали по обе стороны пути. Ну что  же  -  я
решил идти дальше.
   Прошел я недолго - и наткнулся на первое свидетельство того,  как  бренна
человеческая жизнь.  В  тупике,  которым  заканчивался  прорубленный  киркой
туннель, лежал череп и сильно обглоданные крысами кости человека. На  костях
кое-где сохранились  обрывки  черного  сукна  -  вероятно,  остатки  мундира
морского офицера или эсэсовца. Череп  имел  на  одном  боку  ровную  круглую
дырку, на другом -  пролом.  Тут  же  валялся  и  проржавелый  "парабеллум",
ровесник тем, что лежали у меня в кобурах, но,  увы,  состарившийся  гораздо
быстрее. Ржавая кирка с источенной гнилью рукояткой свидетельствовала о том,
что бедный наци, должно быть, пытался пробить себе путь к свободе. То ли его
по ошибке забыли в этом хранилище, то ли он был оставлен караулить сокровища
- пока я этого не знал. Но  очень  скоро  многие  тайны  острова  стали  мне
понятны. Выйдя из тупика, я прошел вдоль стеллажей в обратном направлении  и
обнаружил небольшую дверцу, которая при первом  прохождении  ускользнула  от
моего взгляда. Дверь была не заперта, и я вошел в помещение, которое служило
тюрьмой и жильем для гауптштурмфюрера Алоиза Эрлиха.
   О том,  что  простреленная  черепушка,  кости,  тряпки,  кирка  и  ржавый
"парабеллум" принадлежали этому джентльмену, а также и о  том,  что  он  был
гауптштурмфюрером СС и носил имя Алоиз Эрлих, я узнал, когда  нашел  на  его
письменном столе несколько полуистлевших тетрадей  и  писем.  Все  это  было
перед уходом из жизни аккуратно  обернуто  несколькими  слоями  целлофана  и
непромокаемой ткани, а потому сохранилось весьма прилично. Немецкого языка я
не знал, но среди писем было одно, написанное по-английски:
   "Джентльмены! Тот, кто найдет это письмо, может считать  себя  владельцем
состояния, почти равного годовому бюджету Великой Германии, какой она была в
1945 году.
   17 сентября 1944 года, по приказу рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, я  был
включен в состав  комиссии  по  инвентаризации  ценностей,  обнаруженных  на
острове Сан-Фернандо  при  строительстве  секретного  объекта  "Х-45".  Факт
обнаружения сокровищ был тщательно засекречен спецслужбами флота по  приказу
гроссадмирала Деница. После покушения на фюрера 20  июля  1944  года,  казни
адмирала  Канариса  и  ряда  других  лиц   служба   гестапо   выявила   факт
укрывательства. В связи с этим было решено провести приемку сокровищ  силами
Главного управления имперской безопасности, для чего и была создала комиссия
под руководством бригаденфюрера СС Хорста Бернгарда.
   9 ноября 1944 года комиссия на борту подводной  лодки  У-315  прибыла  на
объект и проводила инвентаризацию, систематизацию, а также укупорку сокровищ
и  их  предварительную  оценку.  Одновременно   исследовались   исторические
сведения о причинах появления этого хранилища на  острове  Сан-Фернандо.  28
февраля 1945 года работы были завершены, составлена подробная опись и  отчет
о работе в трех экземплярах. Первый экземпляр отчета и описи  предназначался
лично для фюрера, второй - для  рейхсфюрера,  а  третий,  страховочный,  был
оставлен на острове Сан-Фернандо под мою ответственность. 2 марта 1945  года
на подводной лодке У-314 бригаденфюрер Бернгард отбыл в рейх вместе с  тремя
членами комиссии и увез с собой первый и второй экземпляры отчета и описи. 5
марта на траверзе Санто-Доминго, как мы узнали из радиоперехвата, У-314 была
потоплена эсминцами британских ВМС. Об этом  нами  было  доложено  по  радио
рейхсфюреру СС. 7 марта рейхсфюрер приказал ждать прибытия лодки  У-315,  на
которую надлежало погрузить все ценности и эвакуировать их с  объекта  Х-45.
У-315 прибыла на объект Х-45 15 апреля, выдержав три бомбежки  самолетами  и
сторожевиками США, и после осмотра в эллинге  была  признана  нуждающейся  в
капитальном ремонте. После доклада в Берлин мы получили приказ о немедленной
эвакуации и консервации объекта, снятии с него охраны и минировании наиболее
важных частей объекта. Мне, как старшему из членов комиссии,  было  доверено
провести проверку  ценностей  по  сохранившемуся  экземпляру  описи.  Однако
командир группы саперов обер-лейтенант Винкель, получив приказ  заминировать
торпедный  склад,  по  ошибке  заминировал  туннель,  ведущий  к   хранилищу
драгоценностей. Таким образом, с 24 апреля 1945 года я оказался  отрезан  на
объекте Х-45.
   Ввиду особо секретного характера моей работы,  приказом  рейхсфюрера  мне
было запрещено всякое общение с моряками и обслуживающим персоналом Х-45.  В
хранилище был завезен трехгодичный запас продовольствия, созданы условия для
моего постоянного проживания на  объекте,  оставить  который  я  имел  право
только после погрузки драгоценностей согласно описи. После того  как  я  был
забыт на объекте, я смог растянуть этот запас  на  шесть  с  половиной  лет.
Кроме  того,  я  попытался  прорубить  туннель  в  граните  и  выбраться  на
поверхность, минуя минированные пути. Всего мне удалось прорубить 28  метров
35 сантиметров с помощью кирки. Однако сегодня, 28 октября 1952 года,  после
пяти дней абсолютного голода, я полностью потерял силы и вынужден прекратить
борьбу. Считая не исключенным вариантом поражение Великой Германии в войне и
возможность  захвата  союзниками  объекта  Х-45,  оставляю  эту  записку  на
английском языке для сведения. Извещения о моей смерти  прошу  направить  по
адресам: Дармштадт, Акселю и Марии Эрлих, до  востребования,  Фридрихсхафен,
Лорен Таубе, до востребования. Прошу также  уведомить  данных  лиц  о  месте
моего постоянного захоронения.
   Если  Великая  Германия  потерпела  поражение  в  войне   с   союзниками,
подвергнута оккупации, разделу  на  сферы  влияния  или  зоны  интересов,  а
национал-социализм как движение немецкой нации утратил политическое  влияние
на ее территории, то, соответственно, утратили силу и ее права на  ценности,
находившиеся под моей охраной и в моем распоряжении. Не  обладая,  возможно,
юридическими правами на распоряжение этими ценностями, я  семь  с  половиной
лет являлся их фактическим владельцем при отсутствии собственника, а  потому
считаю себя вправе завещать эти ценности первому, обнаружившему это письмо и
сумевшему его прочитать. Во всяком случае, прошу учесть мою  последнюю  волю
при определении судьбы этих сокровищ.
   В случае же, если Великая Германская Империя не прекратила  сопротивления
и национал-социализм по-прежнему составляет основу  духа  немецкого  народа,
прошу  считать,  что   я   до   последнего   вздоха   исполнял   свой   долг
национал-социалиста и офицера войск СС.
   Хайль Гитлер
   Гауптштурмфюрер СС Алоиз Эрлих
   28 октября 1952 года".
   Итак, покойник назначил меня своим наследником.
   Мне, конечно,  это  показалось  весьма  лестным,  хотя  законность  этого
назначения  была  бы  весьма  сомнительной.  Мне  пришлось  бы  сражаться  с
Испанией, которая заявила бы, что эти  сокровища  были  незаконно  изъяты  с
испанских кораблей. Наверняка такие  же  иски  могли  предъявить  Голландия,
Франция, Португалия, Бразилия, Мексика, Перу,  Колумбия,  Венесуэла,  Гаити,
Тринидад и Тобаго, Аргентина, Уругвай и еще Бог знает кто. Затем пришлось бы
выдержать битву  с  Англией  и  Штатами,  которые  потребовали  бы  признать
сокровища своими, так как Эванс наверняка захватил  часть  добычи  во  время
многочисленных англо-испанских войн на море и числился на это время офицером
английского флота. Кроме того, он жил на нынешней территории США,  имел  там
хоть и незаконную, но семью, а следовательно, могли найтись его американские
потомки, в частности, Куперы. Наконец, Англия и  США  были  победителями  во
второй мировой войне и могли считать это законной военной  добычей.  Тем  не
менее и немцы из обеих Германий могли потребовать вернуть  им  сокровища  на
том основании, что через триста лет они были найдены гражданами Германии,  а
все прочие уже утратили права. При этом конечно, Восточную  зону  поддержали
бы русские и все их сателлиты. Такого грандиозного  процесса:  Ричард  Браун
против ООН - наверняка еще не знала  история.  Слава  Богу,  она  его  и  не
узнала. Боюсь, что мои финансовые ресурсы - а о своем финансовом положении я
имел весьма смутные представления! - не позволили бы мне даже выиграть тяжбу
против  Хайди  и  Гран-Кальмаро,  которые   претендовали   на   Сан-Фернандо
одновременно.
   Кроме того, я как-то мало задумывался о судьбе наследства, потому что мне
вовсе не улыбалось остаться здесь даже на вдвое  меньший  срок,  чем  Эрлих.
Во-первых, он уже сожрал все, что у него было - несколько сотен, а может,  и
тысяч банок из-под консервов были свалены в  одном  из  углов  его  комнаты.
Во-вторых, я не знал бы даже, как вывезти все это добро, а в-третьих, где-то
неподалеку расхаживали ребята Лопеса, Хорхе дель Браво и  Джонатана  Уильяма
Хорсфилда, которые скорее всего знали кое-что о здешних местах, в том  числе
и о сокровищах тоже. Я не был уверен,  что  у  меня  хватит  сил  и  времени
перестрелять их до последнего человека, но зато был убежден, что  для  того,
чтобы лишить меня жизни, им потребуется всего один удачный выстрел.
   Надо было уходить от всего этого золота и  камней  куда-нибудь  подальше,
прятаться по этому подземному лабиринту, дожидаясь, пока  банда  хайдийского
диктатора не уберется с острова и не покинет подземную гавань.
   Но когда я собрался уходить и подошел к стальной двери, то остолбенел  от
ужаса...
   Дверь, которую я так легко открыл штурвальчиком с  внешней  стороны,  под
собственной тяжестью захлопнулась. При этом от удара и сотрясения  сработали
на запирание какие-то замки, устройства которых я не знал. Скорее всего  они
уже давно вышли из строя и проржавели, но  вполне  могли  наглухо  заклинить
дверь и обречь меня на участь Эрлиха. Меня могло ободрить поначалу лишь одно
- жрать у меня нечего уже сейчас,  и  я  имею  полное  право,  не  дожидаясь
прошествия семи с половиной лет, пустить  себе  пулю  в  лоб,  а  перед  тем
составить новое завещание в пользу следующего дурака,  который  попадется  в
эту золотую мышеловку. Как я ни крутил штурвальчик - он не  хотел  открывать
дверь.
   С минуту я, уже поняв, что влип,  все  еще  мучил  штурвальчик,  а  затем
присел на край стеллажа рядом с каким-то полутонным индейским богом, нашел в
герметически изолированном кармашке  комбинезона  пачку  сигарет  и  чиркнул
зажигалкой. Хотелось выть, но с другой стороны, не верилось,  совершенно  не
верилось в свою обреченность. Меня вдруг посетила мысль о том, что попасть в
руки Хорсфилда и Хорхе дель Браво - это не самая плохая доля.
   Я даже думал, что моя противоминная война со взрывами в туннеле наверняка
не прошла незамеченной, и Лопес отрядил команду  с  миноискателями,  которая
рано или поздно меня найдет, спасет из этого заточения, а  затем  как-нибудь
гуманно и тихо пристрелит.
   Впрочем, эта мысль показалась мне  приятной  лишь  на  несколько  секунд.
Сидеть и ждать - самое бессмысленное занятие. Алоиз Эрлих нашел в себе  силы
прорубить в гранитной скале аж 30 ярдов! Почему  бы  и  мне  не  попробовать
убить время таким способом?
   Конечно, кирка на старой сгнившей ручке мне помогла бы мало.  Оторвав  от
одного из ящиков с золотыми слитками несколько досок, которые были пропитаны
каким-то консервантом и от того не превратились в  труху,  я  вытесал  ножом
грубое подобие ручки и насадил на нее кирку.
   Гранит - порода весьма и весьма твердая. Когда я, сняв с себя все  оружие
и снаряжение, начал долбить острием камень, то понял, сколько трудов  стоило
Эрлиху  пробить  30  ярдов  за  семь  с  половиной  лет.  Топча  его  кости,
рассыпавшиеся в желтоватую труху, я представлял себе, как он с раннего  утра
до позднего вечера по кусочкам откалывает гранит и,  отмерив  пройденный  за
день участок, возвращается к своим сокровищам. Надо же! Семь с половиной лет
этот несчастный наци был обладателем состояния  большего,  чем  весь  бюджет
гитлеровской Германии! Он  мог  мочиться  в  золотые  горшки,  расшить  свой
эсэсовский мундир изумрудами и жемчугом, сделать себе панцирь из серебра или
золота... Никто ему бы в этом не помешал. Он был безраздельным владыкой этих
сокровищ, но увы - ни одно из них он не мог съесть или продать, чтобы купить
лишнюю банку мясных консервов. Если бы кто-то явился и предложил ему ящик  с
сухарями - он обменял бы его на бочку с изумрудами, а бочку соленой сельди -
на бочку с золотым песком. Вот такова цена вещей!
   То, что моя работа бессмысленна, я понял с первого  удара,  когда  острие
кирки выбило из гранита кусочек весом в две унции - не более. Тем не менее я
бил, бил,  бил,  бил,  отводя  душу,  пытаясь  усталостью  заглушить  страх.
Взмокнув, как мышь, я прикинул: мне удалось за полчаса углубиться  не  более
чем на пять-десять дюймов. Передохнув, стал бить снова, откалывая все  такие
же маленькие кусочки. Еще перерыв, еще серия ударов. Бренные останки  Эрлиха
скрылись под кучкой щебня, который я отколол от стены. Все сильнее и сильнее
меня охватывало чувство безнадежности.
   Застрелиться я бы  мог  неоднократно.  Во-первых,  было  много  патронов,
во-вторых, три ствола, а в-третьих, желания продолжать  жизнь  до  упора  не
было  совсем.  Я  уже  поглядывал  на  "парабеллумы",  и   если   что   меня
по-настоящему останавливало, то не мысль о Божьей каре  за  самоубийство,  а
вид черепа Эрлиха с большим проломом на месте выходного отверстия. Мне очень
не хотелось, чтобы мой труп выглядел также.
   Я долбил уже третий час, а может быть, чуть меньше. Что  меня  заставляло
продолжать это бессмысленное занятие -  неизвестно.  Наверно,  Господь  Бог.
Только Божьим промыслом я смог бы объяснить то, что затем  произошло.  После
очередного удара тяжкий треск вдруг раскатился по нашему с Эрлихом  туннелю.
Глубокая трещина вдруг  пробороздила  каменную  стену,  но  и  это  было  не
главное. Сквозь щель забрезжил неяркий свет.
   Я немного не