оскве?
   - Потому что про него уже много  чего  написано.  А  про  ваш  здешний  -
ничего. Немного в губернских  газетах,  чуть  больше  в  брошюре  1929  года
издания, да еще коротенькие упоминания в монографиях по истории  гражданской
войны.
   - Запретная тема считалась... - вздохнул Владимир  Алексеевич.  -  Точнее
сказать, непопулярная. Вообще-то, раньше у нас помнили об этом эпизоде. Даже
был стенд в краеведческом музее, в зале, где рассказывалось  о  революции  и
гражданской войне. И  о  Ермолаеве  там  было  кое-что.  По-моему,  был  его
портрет, личные вещи. "Маузер", шашка, часы, портсигар, кажется. Ну а  после
1991 года, сами понимаете, директор музея  решил  обновить  экспозицию,  все
убрали в запасник. Ну а тут гайдаровская реформа. Цены подскочили до  небес,
а бюджет у музея начал прирастать  только  нулями  к  зарплате.  Так  все  и
осталось  до  сих  пор.  Или  почти  так  же.  Так   что   получается,   что
коллективизация и индустриализация у нас  в  области  начались  сразу  после
аграрной реформы Столыпина и промышленного подъема 1910-1913 годов. Хе-хе!
   - Хорошо еще, что не сразу после восстания Степана Разина...  -  произнес
Никита. - Между прочим, именно в связи с ним Нина Васильевна вас упоминала.
   - А-а, насчет клада Федьки Бузуна?
   - Конечно.  Вообще-то  я  о  кладах  Степана  Разина  много  слышал,  но,
по-моему, это такая же химера русской истории, как библиотека Ивана Грозного
или клад Наполеона, брошенный в Семлевское озеро.
   - Как тебе сказать, в какой-то мере - да. Но история,  как  ты,  наверно,
уже понял, обучаясь в университете, в чистом виде  довольно  скучная  наука.
Поскольку она изучает, в принципе, самую обычную жизнь,  только  протекавшую
несколько столетий  или  десятилетий  назад.  А  эта  самая  обычная  жизнь:
производственная работа, торговля,  Добывание  хлеба  насущного,  воспитание
детей - то есть повседневная рутина - ничего сенсационного не  содержит.  Во
всяком случае, для широкой публики.  Интерес  у  нее  вызывают  лишь  всякие
тайны, загадки, легенды и мифы, иногда отдающие мистикой...
   - ...Или мистификацией, - добавил Никита. - Разумеется. Кстати, уже давно
замечено, что чем сложнее и труднее складывается обыденная жизнь людей,  тем
больше в них интереса ко всякому загадочному, невероятному,  потустороннему.
Почему так мало людей ходило в церковь, допустим, при Брежневе?  Особенно  в
первые годы его правления? Вовсе не потому, что это  "запрещалось"  или  "не
поощрялось". Может, и были какие-нибудь  отдельные  случаи,  когда  начинали
цепляться  к  тому,  что  комсомольцы  в  церкви  обвенчались  или   ребенка
окрестили, но они погоды не делали. Хочешь в Бога верить -  верь,  хочешь  в
комсомол - не верь, позиция достаточно четкая. Или душу  спасай,  или  делай
карьеру. Но все-таки в церковь не шли  потому,  что  нужды  в  потустороннем
большинство людей не испытывало. Жилось-то, в общем, неплохо.  Именно  тогда
нас приучили к хорошему среднему уровню, причем за малым исключением - почти
для всех. И в  принципе,  все  знали,  что  зарплату  всегда  заплатят,  что
постепенно наберешь и на  телевизор,  и  на  холодильник,  и  на  стиральную
машину, и на "Жигули", если очень постараешься. Поэтому  к  Богу  обращались
только тогда,  когда  случалось  что-то  экстраординарное:  смерть  близких,
стихийное бедствие... Да и то, если государство не могло помочь  в  какой-то
чрезвычайной ситуации. А сейчас  наша  жизнь  -  одна  большая  чрезвычайная
ситуация. Причем, в общем и целом, для всех.
   - И для "новых русских"? - спросил Никита.
   - А как же! Для них,  пожалуй,  в  первую  очередь.  Да,  ему,  "новому",
конечно, насчет  пищи  и  одежды  беспокоиться  не  надо,  но  разве  он  не
переживает по поводу каждой сделки, в которой  его  могут  надуть  или,  как
теперь принято говорить, "кинуть"? А разве  он  не  боится,  что  конкуренты
подошлют к нему киллеров? Или мафия возьмет детей в заложники?  Боится,  еще
как боится! А сама мафия?! Если брать ее как целое - да, она бессмертна.  Но
каждый отдельный босс или пахан смертен. Не говоря уже  о  всякой  "пехоте",
которую ежегодно валят  десятками  и  сотнями.  Свои  же  или  конкуренты  -
неважно. Плюс милиция, которая все-таки работает и регулярно кого-то  сажает
в тюрьмы а также применяет оружие на поражение. Кроме того, на  их  душах  -
куча преступлений. И слыша о Боге,  они  волей-неволей  думают  о  возможном
воздаянии за грехи. А поскольку Бог, как  известно,  милостив,  то  надеются
заслужить прощение, жертвуют на церкви, молятся,  кресты  на  золотых  цепях
носят...
   - Ну а власть? - Никиту эта тема заинтересовала. - Для нее тоже  сплошная
ЧС?
   -  Для  власти?  Безусловно!  Бюджет,  налоги,  преступность,   зарплата,
забастовки,  скандалы  в  прессе  -  сумасшедший  дом,  а  не  страна.  Плюс
внутренние разборки, борьба за кабинеты, постоянные интриги и  подсиживания.
Да еще и внешняя политика, где тоже много всяких фокусов.  И  каждое  слово,
которое могут не так понять, может  резко  испортить  карьеру.  Нет,  сейчас
никому не позавидуешь... И потому всем-всем-всем захотелось поверить в нечто
трансцендентное,  фантастическое,  потустороннее.  Во  всякие  кармы,  ауры,
гороскопы,  в  святые  мощи  и  прочее,   прочее,   прочее.   Из-за   костей
императорской фамилии и мумии товарища Ленина люди на стенку лезут.
   - Сами по себе? - прищурился Никита.
   - Конечно, нет. Пресса подначивает. Раз есть  спрос  -  значит,  будет  и
предложение. Ну а чтоб спрос не падал, нужна реклама. Если одним перекормили
- дадим другое, погорячее. Пресса ведь не может без чего-либо чрезвычайного.
Кто ее будет читать или смотреть, если  там  не  будет  склок  и  скандалов,
всяческих компроматов и разоблачений?  Поэтому  газетчики  и  телевизионщики
выхватывают из жизни все самое пакостное,  самое  омерзительное  и  грязное,
самое нервное. И более того, стремятся все обострить  До  предела.  То  есть
даже относительно безобидным вещам видают вид глобально-катастрофический.  А
если им еще и заказывают что-то, выплачивая хорошие денежки, то они из любой
мухи могут раздуть слона. Конечно, у вас, в Москве, им  полегче  накручивать
публику: там и правительство и депутаты, и крупный  бизнес,  и  всякие  иные
"звезды". А у нас, в провинции, все  куда  мельче  и  скучнее.  Поэтому  тут
приходится шуметь  из-за  заказного  убийства  какого-то  вполне  заурядного
бизнесмена  вроде  Валентина  Балясина  или  вокруг  поисков  клада   Федьки
Бузуна...
   - А кто это, Балясин?
   - Генеральный директор АОЗТ "Прибой", его вчера  вечером  расстреляли  из
автомата вместе с шофером и телохранителем у подъезда дома на Индустриальной
улице. Там вроде бы жила его любовница. Мелочь, у вас в Москве такие  случаи
каждый день. Я ведь выписываю "МК", там в разделе  "Происшествия"  ежедневно
вижу такие сообщения. А  у  нас  -  почти  сенсация.  Можно  помусолить  эту
историю,  порассуждать  на  околовсяческие  темы,  понапридумывать   версий,
которые могут ничего общего с делом не иметь, но привлечь внимание публики.
   - Ну а насчет клада?
   - Еще лет пять назад на заседании областного  краеведческого  общества  я
сделал доклад о изустных народных  преданиях  как  источнике  по  топонимике
северо-западных  районов  нашей  области.  То  есть  как   народ   объясняет
происхождение тех или иных географических названий. В частности, выяснилось,
что лесной массив, обозначенный на картах как "Бузиновский лес", протекающая
через  него  река  Бузиновка,  а   также   заболоченное   озеро   Бузиновое,
расположенное в  самом  центре  этого  лесного  массива,  местные  старожилы
напрямую связывают с легендарным разбойником Федькой Бузуном.  Якобы  именно
там скрывался его отряд и  хранилось  сорок  возов  драгоценностей,  которые
Бузуну поручил спрятать от царских воевод атаман Степан Тимофеевич. Туда же,
дескать, Бузун и его разбойники прятали то, что награбили на большой дороге.
А большая дорога - нынешнее Московское шоссе -  проходит  как  раз  по  краю
этого самого  Бузиновского  леса.  Позже  я  посмотрел  старые  карты  нашей
губернии и обнаружил, что еще в 1812  году  этот  массив  -  прежде  он  был
намного просторнее! - назывался "Бузунов бор", и  речка  была  Бузуновка,  и
озерцо называлось "Бузуново". А первая карта с названием "Бузиновский  лес",
которую мне довелось видеть, была составлена в 1831 году. К сожалению, точно
узнать, когда и что  переименовали,  очень  сложно,  если  вообще  возможно.
Наверно, знаешь, что наш областной архив был разбомблен и  сгорел  во  время
войны?
   - Да, слышал, - кивнул  Никита.  -  Ну,  значит,  вы  сделали  доклад,  а
журналисты раздули это в сенсацию?
   - Совершенно верно! Какой-то прощелыга скромненько сидел с  диктофоном  и
записал мое сообщение. Потом прихожу как-то в школу и меня встречает завуч с
газетой: "Владимир Алексеевич, а про вас тут пишут!" Читаю  -  и  прихожу  в
ужас. Спокойное, вполне научное и безо всяких отсебятин сообщение превратили
черте во что!
   - Что, так сильно переврали?
   - Не то чтобы переврали, а просто так  изложили  факты,  что  получилось,
будто мне доподлинно известно насчет сорока  возов  драгоценностей,  которые
Федька Бузун увез в лес и запрятал где-то в районе Бузинового озера. И что я
призываю областную администрацию организовать  поиски  этих  сокровищ.  А  я
говорил только о том, что в Бузиновском лесу, возможно, сохранились какие-то
следы пребывания отряда Бузуна, и желательно  провести  там  археологические
изыскания. Да  и  то  добавил,  что  вполне  сознаю  невозможность  этого  в
настоящее время. Это ведь был 1992 год, самый буйный галоп инфляции.
   - Ну и какие были последствия?
   - Да уж не самые лучшие. Во-первых, мне звонили  какие-то  подозрительные
типы, предлагали встретиться и поговорить. Потом пару раз приходили в школу.
Я решил, что они от меня отстанут, если я расскажу все, как есть, откровенно
сообщу, что никаких точных сведений о кладе Федьки Бузуна у меня нет, а  тем
более - какой-либо карты  с  надписью  в  духе  Стивенсона:  "Копай  здесь!"
Думаешь, они мне поверили?
   - Могу догадаться, что нет...
   - Совершенно верно. Все выслушали, а потом сказали: "Братан, все понятно,
сами деньги любим: говори процент -  поторгуемся".  Я  сказал,  что  они  не
поняли и торговаться из-за того, чего нет, я  не  могу.  На  какое-то  время
звонить и приходить прекратили, но зато стали следить... Почти год  за  мной
наблюдали. Потом опять пришли и сказали: "Смотри,  если  вдруг  тебе  кто-то
что-то предложит и ты согласишься - заказывай гроб". Вот что  может  сделать
одна-единственная публикация в прессе. Поэтому я всех  этих  журналюг,  если
появляются, гоню поганой метлой. И вообще-то тебя тоже принял за  одного  из
них.
   - А с бандитами чем все закончилось?
   - Ну, они ведь не дураки. Когда увидели, что все это выеденного  яйца  не
стоит, то прекратили беспокоить. К тому же  в  Бузиновском  лесу  не  так-то
просто что-то искать. Туда и сейчас никто из местных заходить  не  решается.
Там полно неразорвавшихся снарядов и мин. Да  и  землянки  со  скелетами  не
редкость. Сам я там не был, но один из моих коллег  когда-то  ходил  туда  с
отрядом "красных следопытов". Кстати, их тогда же и перестали туда  пускать,
потому что один паренек наступил на немецкую противопехотную мину  и  погиб.
Но это еще  при  Советской  власти  было.  Хотели  провести  разминирование,
собрать останки, провести захоронение... Но бросили. Потому что на  все  это
деньги нужны, а все предпочитают их получать, а не тратить.
   - Так что у вас тут своя Зона, вроде как в "Сталкере"? - спросил Никита.
   - Да... Чем-то похоже. Ну, засиделся я, а  то  у  меня  небось  семейство
волнуется. И Михалыч, конечно, тоже.
   - Вы мне так и не сказали, отчего он у вас остался... Я ведь  все-таки  к
нему приехал. Или, может быть, мне с вами съездить? Он здоров?
   - Тебе все Степанида Егоровна расскажет. А я пошел. Будь здоров, коллега!
- Из этого следовало, что везти Никиту к себе домой он не собирается.
   Корнеев оделся, попрощался с Егоровной, пожал  руку  Никите  и  вышел  за
дверь.
   - Странно... - пробормотал Никита. - Что случилось-то?
   Этот вопрос был обращен к бабке.
   - Я,  Никитушка,  сама  знаю  только  то,  что  он  сказал,  -  осторожно
произнесла  Степанида  Егоровна,  как  бы   предупреждая,   что   не   несет
ответственности за достоверность сведений.
   - Ну и что ж он сказал? - с некоторым нетерпением спросил Никита.
   - Ну, значит, позвонил он ему вроде бы в семь.  Володя  его  ждать  стал.
Ехать-то дотудова - час, не больше. А за два, если ноги ходят, пешком  дойти
можно. До Белинского-то. Ждет-пождет, час прошел,  другой,  третий,  а  деда
нет. Володя решил тогда сам сюда съездить. Оделся, спустился  в  подъезд,  а
там у двери, под батареей, Михалыч сидит раздетый до трусов и плачет...  Ну,
Володя-то его в свое пальто завернул, наверх  отвез  на  лифте,  в  квартиру
привел и в ванну посадил отогреваться. Чаем  с  медом  напоил,  а  уж  потом
расспросил, что и как. Получается, будто на него в  подъезде  бомжи  напали,
оглоушили, да и раздели. Им-то, бомжам, сейчас к осени на зиму одежка нужна.
Вот они Михалыча-то и ограбили. Да  синяк  еще  под  глазом  поставили...  А
Михалыч-то помнит, что ты к нему должен приехать. Стыдно ведь  с  синяком-то
показываться. Да и одежи нет. Опять же деда успокоить надо. Вот он и остался
пока у Володи.
   - Да-а, - протянул Никита с недоверием в голосе. -  Интересно,  Степанида
Егоровна, а вы ему рассказывали про то, как мы на Коммунарскую ездили?
   - Как не рассказала - рассказала. С самого начала и рассказала.
   - Раньше, чем он про Михалыча сообщил?
   - Да конечно! Он же сразу, как ты ушел, спросил у  меня:  "Егоровна,  ты,
поди, за дядю Васю переживаешь?" Я говорю: "А как не переживать, когда скоро
сутки уж, как его дома нет? А к нему парень  из  Москвы  приехал,  отца  его
изучает для истории. Да еще Похабыч, пьянь несчастная, пришел да и  говорит,
будто Васю машина задавила..." И  как  в  милицию  ходили,  и  как  в  морге
покойника глядели - все рассказала. И что верхняя одежда была его, а споднее
- чужое. И про шрам, и про осколок не  забыла.  Ну,  а  Володя  улыбнулся  и
говорит: "Успокойся, все в порядке, у меня твой  сосед,  живой,  хоть  и  не
совсем здоровый". Ну а потом и рассказал то, что я тебе перед этим говорила.
   Никита сразу прикинул: директор школы человек  говорливый  и  вполне  мог
придумать что-нибудь такое, что бы вписывалось в те обстоятельства,  которые
Корнеев узнал от бабки.  А  если  та  под  горячую  руку  еще  и  рассказала
Владимиру Алексеевичу одну из тех версий, которые они обсуждали с Никитой, а
конкретно -  про  нападение  бомжей,  -  то  ему  не  пришлось  надрываться,
фантазируя...
   Но хотя это предположение Никите казалось весьма реальным,  высказываться
он не стал. Во-первых, потому, что он хоть и чувствовал, что  Корнеев  врет,
но не знал, зачем ему это нужно. Может, просто уже знает, что  с  Ермолаевым
худо, и не хочет Егоровну волновать? Но могло быть и что-то  еще,  не  столь
безобидное. Да и сама старуха почему-то не вызывала доверия. Мало ли  о  чем
они тут совещались, пока Никита знакомился с  краеведческим  музеем...  Ведь
если речь шла только о том, что передала бабка,  то  зачем  было  изображать
сверхсекретность и выставлять Никиту за дверь? А если говорили о чем-то еще,
то, значит, Егоровна вовсе не искренняя бабулька. И вообще, может быть,  вся
эта информация, которую она для Никиты озвучивает, постоянно ссылаясь на то,
что, мол,  "за  что  купила,  за  то  продаю",  была  загодя  согласована  с
Владимиром Алексеевичем. Тогда Никита решил задать контрольный вопрос:
   - А зачем же все-таки Михалыч хотел с ним встретиться?
   - Да просто сказал, что, мол,  важное  дело,  -  глаза  у  бабки  малость
забегали. - Забыла спросить-то. Мне  так  все  одно,  об  чем  они  говорить
хотели. Главно дело, что живой он, Михалыч-то.
   Вроде бы можно было согласиться, но, чем больше Никита анализировал  свой
разговор с Корнеевым, тем больше ощущал неприятное волнение.
   То,  что  директор-краевед  подробно  рассказывал   о   том,   как   его,
бедного-несчастного, мафия одолевала из-за какой-то неудачной  публикации  в
прессе, было не очень логично. Тем более что подозревал в Никите журналиста.
Если б он действительно один раз обжегся на излишнем паблисити, то  не  стал
бы распространяться об этом самом "кладе Федьки Бузуна". Ведь с  чего  пошел
разговор? Никита  просто  заметил,  что  милая  старушка,  экскурсовод  Нина
Васильевна, упомянула труды Корнеева в связи с  историей  восстания  Степана
Разина. А тот сразу насчет  клада  переспросил,  Федьку  Бузуна  вспомнил  и
погнал сначала всякую политику с философией, а потом взялся  рассказывать  о
своих изысканиях. Наверняка проверял реакцию Никиты. То есть присматривался,
заинтересует Ветрова информация насчет клада? Может быть, его  действительно
бандюги запугали? Москва, как известно, тоже охотниками до халявы  славится.
И связываться с ними, ежели они вдруг за  Никитиной  спиной  стоят,  ему  не
хочется. Даже если начнешь говорить, что ничего нет,  кто  ж  тебе  поверит?
Опять  же  риск  большой.  А  ну  как  бандюки,  не  удовлетворившись  этими
россказнями, решат попросту похитить  бедного  директора,  затащить  его  на
какую-нибудь неприметную дачку  и  начать  всякие  эксперименты  с  утюгами,
паяльниками и  обычным  мордобоем,  который  тоже  далеко  не  всякий  стоик
выдержит. Но интересно, почему он тогда  темнит  насчет  старика  Ермолаева?
Ведь история с евстратовским мятежом  никаким  боком  не  связана  с  кладом
Федьки Бузуна... А может, все-таки связана?! Егоровна сказала:
   - Притомилась я что-то, Никитушка.  День  сполошныи  был,  сердце  что-то
прихватило. Давит. Пойду-ка, прилягу, что ль... А ты, коли надо, ночуй  тут,
где утром дремал. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - отозвался Никита, хотя  подозревал,  что  ночь  может
получиться и неспокойной. Прежде всего потому, что мысли всякие  начнут  его
дергать за нервы, далеко не восстановившиеся после чеченской заварухи.  Так,
чуть-чуть отошел за полтора  года.  Кроме  того,  он  подсознательно  ощущал
какую-то опасность. Может быть, из-за этой утренней истории  с  киллером,  а
может, из-за неясностей с Василием Михайловичем Ермолаевым, которые разговор
с директором Корнеевым отнюдь не устранил.
   Толком не понимая, что именно ему угрожает, Никита чуял дискомфорт. Опять
эта чертова Чечня вспоминалась. Там тоже, и не раз, несмотря  на  отсутствие
каких бы то ни было признаков нападения, Никита ощущал подобный же  мандраж.
И чаще всего не ошибался: через час-полтора начиналась пальба.
   Тогда же, с Чечни, в нем прочно поселилась привычка держать ухо востро  и
не доверять никому, особенно с тех пор,  как  после  ночной  перестрелки  на
блоке, в  кустах,  откуда  строчили  боевики,  обнаружили  труп  пацана  лет
пятнадцати, светловолосого и совсем русского по виду.  Этот  парень  столько
раз приходил к посту днем, дружески разговаривал, шутил... А ночью, выходит,
стрелял по тем, кто привык к нему относиться  по-приятельски.  Никите  тогда
очень хотелось верить, что именно его пуля достала этого гаденыша.
   Бабка захрапела у себя в комнате, а  Никита  достал  дневник  Евстратова.
Надо было еще раз перечитать последние записи. Ветрову чуялось, будто где-то
там, в этих столько  раз  уже  читанных  строчках,  кроется  некая  полезная
информация, которую он при прошлых прочтениях не замечал...
   ИЗ ДНЕВНИКА КАПИТАНА ЕВСТРАТОВА
   "6 сентября 1919 года.
   Продолжаю повествовать о событиях 30 августа. О самом страшном  дне  моей
жизни.
   Мокрого, без ремней и фуражки, со связанными за спиной руками, меня везли
на лошади в качестве трофея. Такого же трофея, как наше  оружие,  наваленное